– Вызовите мне «скорую помощь», – тихо прошелестела Елена.

Слава Богу, Нина Александровна не была глухой. Кричать бы Елена не смогла.

– Что с вами? – удивилась соседка, увидев неестественно раздутую щеку, величиной с маленькую подушку.

– «Скорую»… – повторила Елена.

В этот момент у нее лопнул шов на коже и часть крови рухнула на плечо. Стало легче. Но очень страшно от такого количества собственной крови.

Соседка остолбенела, не могла двинуться с места.

– Идите… – проговорила Елена.

– Да, да… Я сейчас дойду до конторы и позвоню…

Если бы Нина Александровна могла бегать, то она бы побежала. Но она могла только идти медленно, как гусь. Она двинулась к конторе, но вспомнила, что сестра ждет ее к обеду. Она решила прежде предупредить сестру, а потом уже отправиться в контору, которая находилась на расстоянии в полтора километра при въезде в поселок.

Нина Александровна страдала ишемией сердца и артрозом коленного сустава. Идти было тяжело. Но она все же дошла и позвонила, и растолковала: куда ехать, где свернуть и какой номер дома.

«Скорая» прибыла через два часа. Елена была жива, но лицо имело цвет снятого молока. Волосы слиплись скользкой коркой. Плечо и грудь в крови, будто ее убивали.

Врач – крепкий мужик лет пятидесяти – решил, что у нее пробита сонная артерия.

– Лежите, – приказал он. – Не двигайтесь. Вы можете умереть.

Он взял полотенце и стал заматывать, чтобы пережать сосуды.

– Кто это вас? – спросил врач.

– Никто. Я недавно делала пластическую операцию.

– Зачем?

– Чтобы хорошо выглядеть.

– Будете хорошо выглядеть в гробу, – буркнул врач.

Вошел санитар. Они уложили Елену на носилки и перенесли в машину. Ей больше не было страшно. Она понимала, что ее спасут. Сознание немножко путалось, но было при ней. «Только бы не потерять сознание», – подумала Елена и куда-то провалилась.

Очнулась на операционном столе. Над ней стоял врач, но не из «скорой помощи», а другой – молодой и мускулистый, с серыми глазами. Они о чем-то переговаривались с медицинской сестрой. Полотенце сняли с головы, и горячая кровь изливалась редкими толчками.

– Зашейте мне сосуд, – проговорила Елена.

– Проплачивать будете? – спросил врач.

– Что проплачивать? – не поняла Елена.

– Все. Бинты. Манипуляцию.

– Я же умираю… – слабо удивилась Елена.

– Финансирование нулевое, – объяснил врач. – У нас ничего нет.

– Но руки у вас есть?

– А что руки? Все стоит денег.

– У меня кошелек в сумке. Я не знаю, сколько там. Возьмите все.

– Я в кошелек не полезу, – сказал врач, обращаясь к медицинской сестре: – Посмотри ты.

– Я тоже не полезу, – отказалась сестра.

Елена заплакала, в первый раз. Она поняла, что ее ничто не спасет. Последняя кровь уходила из нее. А у этих двоих нет совести. Им плевать: умрет она или нет. Им важны только деньги.

Большая часть ее жизни пришлась на советский период. И там, в «совке», ее бы спасли. Там все работало. Работала система, и были бинты и совесть. А сейчас система рухнула, и вместе с ней рухнула мораль. Если человек верил в Бога, то ориентировался на заповеди.

А если нет, как этот врач, – значит, никаких ориентиров. И придется умирать.

Слеза пошла к виску, вымывая себе дорожку. И в это время отворилась дверь, и вбежал Сережа. Видимо, Нина Александровна позвонила не только в «Скорую помощь», но и Елене домой, сообщила маме. А мама – Сереже. И вот он здесь.

Через минуту появилась капельница, хирургическая медсестра в голубом халате, а мускулистый хирург мыл руки для операции. Сережа все проплатил. В твердой валюте. Он был новый русский – молодой и богатый.

Через месяц Елена собирала клубнику «виктория» в плетеный туесок. Ягоды – одна к одной. Запах – несравненный. Ничто в природе не пахнет так, как земляника и клубника. В этом запахе – и горечь, и солнечный жар, и аромат земли. Описать невозможно, нечего и стараться.

Елена понюхала. Потом поела, чтобы восстановить гемоглобин. Потом помазала лицо. Через полчаса смыла маску.

Все швы затянулись и привыкли к новому натяжению. Лицо было гладким. Глаза сияли синим. Из глубины зеркала на нее смотрела молодая женщина лет тридцати. Не больше. Ей – тридцать. Сереже – тридцать один. Нормальная разница.

Фигура у Елены всегда была идеальной: ни убавить, ни прибавить. А теперь и лицо – гладенькое, как яичко. На сколько ей хватит такого лица? Лет на десять? А там можно опять подтянуть.

О том, что она чуть не умерла, как-то забылось. Было и прошло.

Мало ли что бывает…

Банкетный зал

Посол Швеции заканчивал свой срок в России и устраивал прощальный прием. Я получила приглашение и решила пойти по двум причинам:

1. Мне были приятны посол и его жена, в них просматривалась гармония богатства и любви.

2. Посольство расположено в ста метрах от моего дома. Перейти дорогу – и ты в чужой стране.

В банкетном зале собрались журналисты, писатели, ученые, политики. Приглашают, как правило, одних и тех же. Выражаясь современным языком – своя тусовка. У западных людей тусовка – чинная, немножко скучная, но все же приятная от красивых интерьеров, изысканной еды, элегантных женщин. Я заметила, что богатство имеет свою энергию. Бедность не имеет энергии, и поэтому человек в бедности быстро устает. Истощается.

Я оказалась за одним столом с политиком Икс.

Любой политик хочет стать президентом, так же как солдат хочет стать генералом. А почему бы и нет? Господин Икс – молод, умен, честолюбив, агрессивен. В нем все нацелено, напряжено и плещет в одну сторону. В политику.

– Скажите, а как вы допустили в свои ряды господина Игрек? – спрашиваю я.

Я называю имя человека, набравшего на последних выборах большинство голосов. Честно сказать, я тогда впервые усомнилась в своем народе, сделавшем такой выбор. А где народный ум? Где народная мудрость, о которой твердили народники и большевики?

– Это вы допустили Игрек, – отвечает Икс.

– Я?!

– Вы. И такие, как вы. Интеллигенция.

Я делаю круглые глаза. Вернее, я ничего не делаю, они сами становятся круглыми.

– Вы не создали нормальной оппозиции президенту, – растолковывает Икс. – А там, где нет нормальной оппозиции, там возникает Игрек.

Я раздумываю. Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Интеллигенция действительно любила президента, но ведь «от любви беды не ждешь», как пел Окуджава.

– И все-таки Игрек не должно быть, – говорю я. – Его надо перевести на другую работу.

– На какую?

– В зависимости от того, что он умеет делать.

– Предположим, он уйдет. Но что изменится? Ведь дело не в нем… Представьте себе, что у вас потекла на кухне вода. Набралась полная мойка. А потом вода пошла через край. На пол. Понятно?

– Понятно.

– Так вот, убрать Игрек – это все равно что вытирать воду на полу. А вода все равно прибывает. Значит, что надо делать?

– Завернуть кран, – говорю я.

– Правильно, – соглашается Икс. – Надо завернуть кран.

– А что есть кран? – спросила я.

В это время к Икс подошел единомышленник, что-то сказал на ухо. Они отошли. Мне показалось, они пошли сколачивать оппозицию президенту.

Но ведь оппозиция есть. Они орут в телевизоре. И, пользуясь выражением Юрия Карякина, у них «такие рожи». У них на рожах все написано. Чем такая оппозиция, лучше никакой.

Напротив меня сидит известный писатель. Ест. Его тарелка, вернее, содержимое тарелки напоминает миниатюрный стог сена. Одно навалено на другое. И много. Рядом сидит посол иностранной державы. На его тарелке изящный натюрморт: веточка петрушки, звездочка морковки, в середине – листик мяса. Может, рыбы. Но это отдельная тема.

– Послушай, – спросила я у Писателя. – Что есть кран?

– Какой кран?

Я пересказала разговор с Икс. Писатель выслушал.

– А зачем это тебе? – спросил он. – Пишешь и пиши. Писатель должен писать, независимо от времени, от географии и всей этой ерунды.