Митя замолчал, как будто увидел идущую по тропинке шестнадцатилетнюю Людку – таинственную и прохладную…

– А потом? – спросила я.

– А потом она пришла ко мне вечером. Сама. Я бы не посмел. Мне ее доверили, и я бы не решился преступить. Но она пришла сама…

– И чего?

– С тех пор мы не расставались.

Митя задумался. Долго смотрел перед собой.

– А дальше… – подтолкнула я.

– Дальше мы поженились. Я окончил аспирантуру. Открыл рибосому.

Митя замолчал.

– А что это? – поинтересовалась я.

– Синтез белка. Я сначала вычислил его в голове, а потом сделал эксперимент и подтвердил свое открытие экспериментально.

– Так Шлиман открыл свою Трою, – вспомнила я. – Он ее сначала вычислил в мозгах. Додумался. А потом поехал на место и убедился, что она именно там.

– Ну да, – задумчиво согласился Митя. – Я работал Шлиманом.

Я не стала спрашивать, что дальше. Я знала, что Люда умерла. Все это знали. От сердца умирают в одночасье.

– Мы пили чай, я пошел за почтой, – негромко рассказывал Митя. Его голос был слегка механическим. Он просто шел за своими воспоминаниями. Настоящее горе всегда выражается просто, без оперной преувеличенности.

– Я взял газеты, вернулся, а ее нет. То есть она сидит за столом, но ее нет. Я сразу это понял. Мертвый человек – как брошенный дом с заколоченными ставнями. Жизнь ушла, и это ни с чем не перепутать. Только что – одно, и вдруг – другое…

Только что ребенок – щелчок – и женщина. Только что живая – щелчок – и мертвая. И этому невозможно противостоять. Время идет только в одну сторону.

– В этот год мне присвоили звание ОВУРа, – сказал Митя и расшифровал: – Особо Выдающийся Ученый России. Людка была счастлива.

– Она же умерла… – не поняла я.

– Ну и что? Мы все равно не расстаемся…

Я задумалась: Митя и Люда – по разные стороны времени, а все равно вместе. Половина населения страны, если не три четверти, живут в одно время и даже на одной жилплощади – и все равно врозь. Как я, например.

– ОВУР похоже на ОВИР, – сказала я, чтобы что-нибудь сказать.

– А это что?

– Отдел виз и регистраций.

– Когда-нибудь и я получу свою основную визу и отправлюсь к Людке. И мы снова с ней пойдем купаться. Там ведь есть река.

– Лета, – подтвердила я. – В ней вода теплая, как на Кубе.

– Откуда ты знаешь?

– Я так думаю. И песок белый, как мука.

– А крокодилы там есть? – спросил Митя.

– Есть. Но они никого не жрут. Просто плавают, и все. Люди, львы, крокодилы.

– Хорошо… – отозвался Митя. – И купальников не нужно.

Гладкое личико

У Елены Кудрявцевой образовался любовник на четырнадцать лет моложе. Ей – сорок пять, ему – тридцать один. Она решила сделать подтяжку.

Любовник, – его звали Сергей, – говорил: «Не надо никакой подтяжки, и так все хорошо».

И в самом деле было все хорошо. Елена выглядела на десять лет моложе своих лет, была изначально красива, похожа на балерину. Время, конечно, поставило свои метки – тут и там. Наметился второй подбородок, помялось в углах глаз – немножко, совсем чуть-чуть… Если бы не молодой любовник, сошло и так. Но…

Елена отправилась на операцию. Ей сделали круговую подтяжку. Операция оказалась нешуточной. Под общим наркозом отслаивали кожу от мышц, потом натягивали. Лишнее срезали. Среди волос над виском побрили дорожку – там резали и шили, чтобы подальше от лица.

После операции лицо вздулось, выползли синяки. Вид был как у алкашки, которую били ногами по лицу.

Елена испугалась, что так будет всегда. Она плакала тихонечко от боли и страха. Но на что ни пойдешь ради любви… И еще ради общественного мнения. Елене казалось, что их разница заметна. Люди смотрят и думают: что за пара? Мама с сыном? Или тетка с племянником?

Хотя если разобраться: что такое общественное мнение? Ничего. О.Б.С. – «Одна баба сказала»… Баба сказала и забыла. А ты стой с лицом, будто покусанным роем пчел. Не говоря о наркозе… Не говоря о деньгах, которые пришлось заплатить за операцию.

Через четыре дня Елена ушла из больницы, повязав голову платочком. А еще через день уехала на дачу, подальше от глаз. К тому же хотелось подышать и прийти в себя после физической агрессии на организм.

На дворе – начало июня. Стучал дятел. Сойки свили гнездо на заборе. Из гнезда торчали разинутые рты прожорливых птенцов. Бедная мамаша-сойка летала туда-сюда, поставляя червяков.

Елена медленно гуляла по своему кусочку леса. И, когда оказывалась возле гнезда – сойка буквально пикировала сверху, отгоняла от гнезда. Это было довольно неприятно и опасно. Елена перестала заходить в тот угол своего участка.

На другом краю цвела клубника. Цветки – белые, трогательные, очень простые. Красота в простоте. Сорт назывался «виктория». Ягоды неизменно вызревали крупные, душистые, сладкие – одна к одной. Хоть бери и рисуй.

Елена преподавала русский язык иностранцам – двадцать долларов в час. Но в душе была художницей. Больше всего ей нравилось рисовать, а потом вышивать старинные гобелены. Небольшие, конечно. Маленькие миниатюры.

Елена очень нравилась своим ученикам-иностранцам. Но полюбила она Сережу. Не из патриотических соображений, а так вышло. Судьба подсунула.

Когда-то давно Елена была замужем. У них с мужем родился мальчик с болезнью Дауна. Врачи сказали, что причина болезни – лишняя хромосома. Казалось бы, лучше лишняя, чем не хватает. Но весь человеческий код нарушен. Муж не выдержал постоянного присутствия дауна. Не смог его полюбить. Елена вызвала маму из Сухуми, и они стали жить втроем. Никого в дом не приглашали. Стеснялись и не хотели сочувствия.

Елена любила сына всей душой, но к любви были примешаны боль и отчаяние. Что с ним будет, когда она умрет? Говорят, что такие дети долго не живут. Но и об этом не хотелось думать.

Со временем Елена приспособилась к жизни. Если разобраться – полная семья: она – добытчик. Мать – на хозяйстве. И наивный добрый ребенок, немножко пришелец с другой планеты. И все любят всех. Ко всему – денежная работа, интересное хобби, дружба с женщинами, любовь с мужчинами. Но вот подошло бабье лето, сорок пять лет.

И вместе с годами пришла нежная любовь. Сережа – провинциал. Слаще морковки ничего не ел. Елена казалась ему сказкой наяву. Будто ее не рожала живая женщина, а сам Господь Бог делал по специальным лекалам. Все пропорции идеальны, и ничего лишнего.

И это правда. Но время оставляет свои следы. Эти следы Елена решила убрать. И вот теперь бродит по дачному участку, осторожно ставит ноги: не дай Бог споткнуться и грохнуться.

В природе давно не было дождя. Клубника «виктория» задыхалась и жаловалась. Елена взяла лейку, налила в нее воды. Немного, полведра, но все равно тяжесть. Елена стала поливать свою клубнику, чуть согнувшись. И вдруг услышала легкий треск в районе виска. Было впечатление, что лопнула нитка. И потекла горячая струя.

Елена сообразила, что от напряжения лопнул какой-то большой сосуд, височная вена например. И кровь потекла в карман между кожей и мышцами. Так оно и оказалось. Во время подтяжки врач слегка задел крупный сосуд и тут же зашил. А сейчас при нагрузке шов оказался несостоятельным. Это называется послеоперационное осложнение.

Первая мысль, которая мелькнула: как же сын? Как они проживут без нее? Никак. Она не должна умереть. Ей нельзя.

Карман наполнялся кровью. Щека раздувалась, и казалось, что кожа сейчас треснет.

Телефона на даче не было. Дача – сильно сказано, просто скромный садовый домик в шестидесяти километрах от города. Елена поняла, что умирает. Сейчас кровь вытечет – и все. Так кончают с собой, когда режут вены у запястья. А не все ли равно, где вене быть перерезанной – у запястья или у виска.

Елена сообразила: надо, чтобы ее кто-то увидел. Она вышла за калитку. В то время мимо проходила соседка Нина Александровна, восьмидесяти четырех лет. Она жила здесь летом со своей старшей сестрой. Сестрички-долгожительницы.