…Я подъехал к слабо освещенному гадюшнику средней паршивости — из тех, в которых есть дорогой ресторан с местным бычьем, но финская сауна с девками работает только для своих, а в номерах со стен иногда сыплется засиженная тараканами штукатурка. Вообще-то я всегда предпочитал держаться в стороне от таких клоак. Чикатило, кстати, тоже, наверное, его загнало сюда что-нибудь экстраординарное, не иначе. Хотя его звонок (и тон) и так намекал на нестандартность происходящего. Я специально не стал ничего выпытывать по телефону. Если вам предстоит долгая и нудная дорога, которую нечем скрасить, — у вас почти всегда есть шанс скрасить её неизвестностью.

Фигуру Чика, оловянным солдатиком маячащую на крыльце, я заметил издалека, несмотря на погодные условия. По-моему, я заметил её даже раньше, чем само крыльцо, чем уныло-серый корпус, из которого оно вырастало каким-то неестественным шестым пальцем. Фиолетовая швабра (отросшая и начёсанная солнышком) светилась ярче всех тусклых лампадок, изображающих фонари — а может, мне просто так показалось-приглючилось, я не знаю. Первой моей мыслью было: почему никто до сих пор не дал ему здесь пи…ды? А второй мыслью я вдруг понял, что я безумно рад — просто до коликов. Я так соскучился по этому лохматому ублюдку.

Я издалека посигналил и пришвартовал «копейку» рядом с чьим-то до идиотизма огромным «навигатором». Чикатило запрыгал и запричитал какую-то радостную тарабарщину. Из-за шторы на первом этаже высунулось одутловато-опешившее лицо — по-моему, оно даже покрутило пальцем у виска.

— Здорово, придурок!

Мы прыгнули друг на друга, как пара кенгуру, претендующих на одну и ту же сумчатую секс-бомбу, и с минуту топтались живым комом. Лицо однозначно подумало, что мы — пара педерастов.

— Рад тебя видеть, хренов яппи.

— Аналогично, ушлый торчок.

— Я — не торчок, — объявил Чикатило. — Я — писатель, успешно дебютировавший и, можно сказать, вызвавший мини-сенсацию среди литературных фриков.

Я отцепился от Чикатилы и завис в пространстве как вкопанный.

— Что!? Ты… У тебя получилось?

Точно так же Шура Балаганов спрашивал у Бендера про блюдечко с голубой каёмочкой. В отличие от Остапа, правда, у Чикатилы не было никаких пошлых понтов — может, потому, что он заработал не миллион, а всего лишь что-то около пятидесяти штук.

Одну треть из которых он уже успел спустить — на ганджу, ноутбук и бурные отношения с девушкой Леной.

Я вдруг понял, что моя рожа уже давно растянута в улыбке, как гимнаст в шпагате. Я действительно радовался за Чикатилу так, как усреднённый парень, доживший до четверти века и забивший на свои вводные, может радоваться позднему успеху братца-раздолбая, которому уже никто не верил и который пришёл к своему финишу в самый последний момент, когда даже второе дыхание начинало сходить на нет.

— Но ты… ты ведь мне ничего не говорил об этом!

— Я просто не торопил события, батенька. Ненавижу ублюдков, которые хвастаются ещё не состоявшимися достижениями.

Чикатило был самой скромностью, в этом взрослом подходе он не был похож на самого себя. Он говорил неправду — точнее, полуправду, правду на сколько-то там процентов. Потому что на самом деле он шифровался по другой причине: он просто ни на что не рассчитывал — он знал, что за шесть лет он порядком достал окружающих с этой своей книгой. Понимал, что все разговоры о ней теперь смешны. Точно так же четыре года назад он шифровал от всех свои состоявшиеся отношения с Оленькой, понимая, что слово «состоявшиеся» в данном случае — временная иллюзия.

Мне не нужно было никаких доказательств, никаких улик и аргументов, чтобы знать это наверняка — я не был независимым арбитром или европейской системой правосудия, мне было плевать на презумпцию невиновности. В моём мозгу просто осела очередная аксиома, не требующая доказательств, — Чик сам не верил в то, что он делает. Иногда так бывает: успех приходит тогда, когда вы на него уже не надеетесь и бьётесь бубном о стену только из принципа, для очистки совести. Хотя в общем-то это ничего не меняло: успеху всегда по фигу на предыстории, он самодостаточен и существует вне зависимости от прошлого. Проблема только в том, что от него не всегда прёт.

— Чикатило! — воскликнул я с излишним, может быть, пафосом. — Ты хоть понимаешь, что ты СДЕЛАЛ ЭТО?! Ты всем им доказал, всем этим долбаным скептикам. Всем чиксам, которые говорили, что у тебя упадническая рожа и что ты сидишь не в своём трамвае!

Я тогда действительно так думал. Я говорил от души, и мне даже не показалось странным, что на эту самую рожу нашла какая-то тень, и она и в самом деле стала упаднической — на какое-то мизерное и не роляющее время, но всё же. Чик как-то странно покачал головой, причмокнул уголком рта и оставил мою радость без комментариев, а я списал это на приобретённую скромность.

Мы как раз подходили к ресторану местечкового значения. Даже из-за закрытых дубовых дверей он поражал безнадёжным пением Алёны Алиной и такой же безнадёжной аурой — той, которая только и может витать вокруг таких общепитовских точек. Чик толкнул дверь, и мы тюленями ввалились в водоворот стандартного сельского движа.

У барной стойки стояли и методично нажирались две широченных спины, обтянутые спортивным. Б/у официантка барражировала между столиками и вытирала сальные руки о кружевной передник. На танцполе какие-то ларёчные усачи отплясывали с химически-кучерявыми тётками. У игровых автоматов сидели чьи-то дети, которые пытались обмануть одноруких грабителей и не обращать внимания на то, как за столиками уходят в кондицию надоевшие родители. А посреди этого всего диссонансом маячили интеллигентные лица тех, кто пригласил сюда Чикатилу, — одухотворённой тусовки с уже пьяными глазами, размахивающей руками и привлекающей непонимающие взгляды остальной публики.

Это был какой-то литературный семинар, что ли — я так до конца и не въехал в статус мероприятия. Такие вещи могут называться по-разному, а суть их всегда одна и та же. Стахановцы литературного труда арендуют (строго на чужие, поскольку своих в основном не водится, деньги) места в каком-нибудь дешёвом доме отдыха (гостинице, турбазе или как ещё называются такие гадюшники), там на халяву пьют, жрут и говорят о высоком искусстве. Считается, что это кому-нибудь нужно. Что на таких тусовках рождаются свежие веяния, формируется литературный облик эпохи. Пестуются таланты.

На самом деле таланты там не пестуются, а всего лишь пьют с упорством сибирских медведей. Таланты вообще падки до бесплатной водки, жрачки и странных разговоров — это у них такая фишка, которую принято обозначать как особенности сложной натуры.

Я знал о таких «семинарах», но никогда не думал, что когда-нибудь окажусь внутри подобного действа — это было просто здорово, уже в дверях мне захотелось смеяться.

— Вот, смотри, — сказал Чикатило, бесцеремонно ткнув пальцем в гущу беспомощных личностей с небесными взорами, растрёпанными волосами и нестрижеными бородами. — Они считают меня литературным явлением.

Мы подошли к столику и заняли два свободных места. Я краем глаза увидел, как в самом верху одной из спин, склонившихся над барной стойкой, нарисовалась и провернулась на сто тридцать пять небольшая голова. Она метнула в сторону Чикатилы выдающий намерения взгляд — из тех, что способны одним махом испортить вам настроение. Растрёпанные лихие вихры остальных писателей могли быть прощены в силу очевидной убогости, но вот фиолетовая швабра… Это уже был выпад, и через несколько стопок водки, содранных огромной лапищей со стойки и выплеснутых на изнаночную поверхность головы, ситуация могла выйти из-под контроля. Я ненавязчиво высказал свои наблюдения Чикатиле, но тот был спокоен, как мудрый мамонт.

— Не парьтесь, батенька. У них не хватит наглости. Потому что за нашим столиком сидит Сперанский. Они каждый раз подходят со своими пальцами, потом видят Сперанского и ох…евают. Иногда даже переходят на вы — честное слово, батенька, я не вру.