Однажды утром молодой и энергичный вызвал меня в свой кабинет. До этого я бывал там только однажды — на вступительном собеседовании, которое проводил его предшественник. Мы устраивались на работу по протекции, поэтому собеседование проводилось строго в формальных целях — так, чтобы поставить где-то очередную жирную (или не очень) галочку. С тех пор этот кабинет как-то изменился, хотя всё вроде как осталось на своих местах — это объяснялось либо моими глюками, либо чистой воды метафизикой. В которую я во все времена предпочитал не лезть.

Табло Гудвина показалось мне знакомым. Поломав для приличия голову, я списал это на дежа вю.

Гудвин жестом предложил мне сесть и посмотрел на меня поверх очков. Его взгляд напомнил мне правило буравчика из школьного курса физики.

— Так, — проговорил Гудвин чётко и по буквам. — Это, значит, копирайтер.

Он смотрел на меня как-то ненормально. Он развалился в своём кресле и как две капли походил на Зеда из «Палп Фикшн» — в тот момент, когда тот смотрел на негра и Брюса Уиллиса и выбирал, кого из них будет трахать первым. Я вспомнил, что Зед плохо кончил, и это придало мне сил.

— Да. Именно так. Копирайтер, — отчеканил я, глядя ему в очки. Его очки отличались от всех остальных очков, в которые мне доводилось смотреть — очки ведь похожи на своих хозяев не меньше, чем собаки. У него были какие-то плохие, неприятные очки. Типа чихуахуа — или как там называются эти маленькие пи…дливые твари с кривыми ногами, которые умещаются в кармане, зато лают больше всех остальных пород вместе взятых.

— Не очень хороший копирайтер, — вздохнул Зед (или Гудвин — я так и не узнал, как его звали на самом деле). — Я тут наводил справки, просмотрел личное дело…

— Личное дело? Это кто здесь заводит личные дела — Стручков?

— Это не имеет значения, — сказали очки. — Важно лишь то, что личное дело не очень. Проблемы со слоганами. Внешний вид — сами знаете. Время от времени шастаете по Интернету в рабочее время…

— Хватит, — перебил его я. — Я осведомлён о себе не хуже батяни-комбата. Какой смысл в этом словоблудии? Если вы меня увольняете — так и скажите. Честное слово, я пойму.

Гудвин поправил очки и вперился взором куда-то за моё плечо. Может быть, там стоял Стручков — прозрачный и невидимый, как настоящий Бонд, Джеймс Бонд.

— Хорошо, давайте начистоту. Ваша работа не радует как минимум пятьдесят процентов руководства. Хотя никто из них на вашем увольнении не настаивает. Да, я скажу вам честно: никто об этом даже не заикался. Всё исходит от меня. Я, как начальник отдела кадров, не могу держать в компании людей, чья работа не устраивает хотя бы тридцать процентов руководства. Я прошу вас начать искать новую работу.

А через две недели мы расстанемся. В соответствии с КЗОТом. Всё, как полагается. Зарплата будет выдана вам в день увольнения. Прошу вас вести себя по-мужски и никому не распространяться о нашем разговоре раньше времени. Всё.

Больше всего меня выбесило это «всё». Оно заранее уничтожало, смешивало с землёй моё законное право на продолжение дискуссии. Прямо как в Дебильнике, честное слово. Там работал тот же принцип: какой-нибудь упырь из Владимирской области, ваш ровесник, нежданно-негаданно получал сержантские лычки, а вместе с ними право вот так прерывать ваш с ним диалог. При помощи одного-единственного слова «всё». Поймите меня правильно — мне было плевать на увольнение, к этому я уже привык. Просто так получилось, что никто никогда не говорил нам с Чикатилой это «всё».

— Да нет уж, х… тебе, — сказал я, покачав головой. — Уходя, уходи. А увольняя, увольняй.

Я повернулся к нему спиной и пошёл вон. Он говорил мне в спину что-то про КЗОТ и про проблемы с зарплатой. Перед тем, как хлопнуть дверью, я ещё раз посмотрел в очки (глаза были не за их стёклами, они блуждали чёрт знает где, в третьих и четвёртых измерениях) и сказал:

— Ради бога. Можешь вообще взять всю мою зарплату себе. И купить нормальный костюм.

На самом деле у него было, насколько я в этом разбираюсь, всё в порядке с костюмом. Просто я должен был что-нибудь ответить ему, чтобы было. А что я мог ещё сделать в такой ситуации? Всё развивалось по спирали, как мировая история. В этом не было бы ничего плохого, если бы в этом развитии не был задействован молодой и энергичный. Хотя, наверное, это субъективно — есть ведь в мире такие явления, как антипатии. Ими вроде как не следует руководствоваться по жизни — но когда они в наличии, всё равно ничего путного не получится. И рано или поздно вас уволят. Хорошо хоть, что в данном случае антипатия была взаимной. Это ничего не компенсировало, но как-то согревало, что ли. Как грелка с водкой, тайком пронесённая через мусорские кордоны на футбольный матч «Спартак» — «Русенборг».

Когда на выходе я увидел Чикатилу, я даже не удивился. Наоборот — я удивился бы, если б его там не было. Именно так всё и должно было происходить — он переминался с ноги на ногу, пялясь в стенку и думая, как всегда, о чём-то глобальном.

— Заходи, Чик. Тебя сейчас уволят.

— А тебя что, уже уволили? — засмеялся Чикатило. — Это здорово. Мне этот зверинец уже, честно говоря, порядком поднадоел.

— Тебе не понравится, КАК тебя уволят, Чико.

— Мне насрать. Подожди меня здесь, я думаю, это ненадолго. — Чикатило беспардонно открыл дверь и ввалился внутрь. Это было по-детски и глупо, но меня порадовало то, что он именно ввалился, а не вошёл — нагло и без стука.

Минут через пять дверь открылась — по-моему, ногой. Чикатило сделал мне приглашающую отмашку:

— Эй, нигер. Зайди-ка к нам на минутку.

По всему было видно, что мнение хозяина кабинета Чикатилу ни капли не интересует. Это начинало мне нравиться.

— Ты узнаёшь этого ублюдка? — спросил Чик, тыкая пальцем в лоб Гудвина, который мягким комом вгрызся в кресло и, казалось, целиком спрятался за своими недобрыми очками. — Посмотри внимательнее и скажи: ты узнаёшь эту рожу? Сними очки, упи…день!

— Чикатило, я уже думал об этом. Лицо сего молодого человека смутно мне знакомо, но где и при каких обстоятельствах я имел удовольствие видеть его раньше — хоть убей, не припомню.

— Хорошо, — сказал Чикатило, не сводя глаз с молодого и энергичного. — А ЭТО ты узнаёшь? — Он ткнул пальцем куда-то под стол. Я проследил за направлением указующего перста и сразу всё вспомнил.

Под столом стоял дорогой «дипломат» с кодовыми замками. Пусть и не тот, с которым Гудвин ходил раньше — сам факт его наличия поставил всё на свои места. Просто есть люди, которые воспринимаются полностью только с какими-нибудь сопутствующими деталями. Большинству хватает для этого черт лица, но персонажи типа Гудвина не воспринимаются без дополнительных опций. Для одних это — иномарка с тонированными стёклами, для других — протез на месте левой руки, для третьих — толстая жена, балластом увивающаяся под мышкой. А в данном случае эту роль играл «дипломат».

Он заканчивал тот же институт, что и мы. Наверное, он был старше нас на пару курсов — этого мы точно не знали и теперь уже не узнаем никогда. Когда-то очень давно, три или четыре жизни назад, когда Чикатило ещё рвал мордой тюльпаны и ходил гусиным шагом, он прополз за этим парнем целых пятьдесят метров по периметру институтского газона. И что-то орал ему в спину, какую-то чушь, которую сейчас ни один из нас даже не смог бы вспомнить.

Теперь всё вставало на свои места — да, все становилось ясно, как божий день. Долбаный мстительный кот Леопольд. Это было настолько глупо, что я даже хохотнул непонятно в чью сторону.

И тут Чикатило удивил меня ещё раз. Он подошёл к опешившему Гудвину, схватил его за грудки и вытащил из кресла. Я слышал заоконное пение птичек и треск дорогой материи, которые как-то перекликались между собой, перемежались и сливались в какую-то странную музыку — типа «Айнштурценде Нойбаутен», только ещё хуже. Диссонансом в этой какофонии прозвучал Чикатилин голос:

— Теперь послушай меня, уродец. Ты можешь увольнять меня с работы, сколько тебе вздумается. Ты можешь обкладывать матом меня, а кляузами на меня и мне подобных — стол Стручкова. Ты можешь лишить меня премии, тринадцатой зарплаты или денег за переработку. Но никогда, курва, не смей говорить мне «разговор закончен». Потому что я заканчиваю свои разговоры тогда, когда я сам захочу. Ты понял, убожество?