— Это не так просто, — причмокнул Чикатило. — Она инвалид — автокатастрофа пять лет назад, еле выкарабкалась. С тех пор передвигается на коляске и работает на дому, связываясь по телефону или через Интернет, а деньги получает переводом на банковский счёт.

Я ткнулся лбом в монитор и до крови прикусил губу, чтобы не засмеяться на весь офис, а Лиза озадаченно посмотрела в свой стол. Когда слышишь о таких трагедиях, полагается изобразить на лице хотя бы эту самую озадаченность.

— Давай тогда её телефон, я позвоню.

Чикатило записал что-то в Лизином ежедневнике. Почти такой же ежедневник лежал на столе Ник Ника Донскова. Правда, Лизин не был таким же пустым изнутри — но ведь и сама она не была такой пустышкой, как Донсков: типичный пример того, как метко вещи характеризуют иногда своих хозяев.

— Что за телефон ты ей дал? — спросил я потом в курилке.

— Одной чиксы, которую я замутил на днях.

— Понятно. А теперь расскажи мне, несведущему, что это за маза с этой хорваткой или кто там она?

— Не путай хорватов с сербами. Это две противоборствующие стороны, они всё время находятся на грани военизированной пи…дилки.

— Что у них там за камни?

— А хрен его знает, что у них там за камни. У сербов есть такой писатель — Павич. А у хорватов — нет. Может быть, из-за этого все недоразумения.

— Ладно, Чик. Мы отвлекаемся. Что ты намерен делать со своей Тиной?

— А ничего. У тебя сохранились те слоганы, которые ты им напридумывал и которые они не приняли?

— Ну… да.

— Вот и отправим их Лизе по почте. Я уже открыл ящик на хотмэйле.

— Так их же не приняли!

Чикатило смерил меня взглядом — я не знаю, как описать: так обычно смотрят на людей, которые чего-то не понимают, каких-то элементарных вещей.

— И ты думаешь, хоть кто-то запомнил твои слоганы? Да это же всё полное говно. Это же яйца выеденного не стоит. Они забраковали их только для того, чтобы не показаться всеядными. Потому что если они будут всеядными, их уволят с работы. Им платят деньги только за перебирание харчами, которое ничего не решает. Мне, как автору будущего эпохального произведения, абсолютно плевать на то, как оно будет называться: «Жизнь Полуголубя в Рязани» или «Житие протопопа Полуголубя, записанное в Рязани его другом и соратником Человеком-Колей». Джорджу и компании точно так же плевать на то, какая фраза будет сопровождать рекламу их крема для обуви. Потому что его суть от этого не изменится — либо они улучшат его качество, либо будут продолжать выпускать такое же дерьмо, пользуясь отсутствием конкуренции.

В общем, я понимал, что он прав. В отношении всего этого действовал глупый и по самые кеды армейский принцип «так надо». Армия вообще не сильно отличается от остальных аспектов жизнедеятельности человечества. Просто над ней принято смеяться, а над крупными корпорациями — нет, потому что на это ещё не объявили моду.

На всякий случай мы с Чикатилой придумали ещё пару страниц А4 со слоганами — просто так, чтобы исключить случайности. После недельных бдений, заседаний и раздумий один из них был принят. Они носились с этими писульками по всему офису, опрашивали клерков, чтобы вывести статистику общественного мнения. Собирались в кабинетах и по несколько часов мурыжили эти листочки, протирая их насквозь и сводя на нет все старания Лизиного принтера. Мы потихоньку курили и смеялись над всем этим, хотя такие вещи смешны и без курева. По-моему, принятый слоган был из моих, а может, из Чикатилиных — нас это, честно говоря, не интересовало, мы не собирались ничего здесь делить. Главное, что на наш сбербанковский счёт в конце концов отправили сотню долларов в рублёвом эквиваленте. Разумеется, возникли какие-то заморочки с именем держателя счёта, но Чикатило как-то это разрулил — я не вникал, это было лишним.

— Теперь твоя главная задача — не придумать ни одного стоящего слогана, — учил меня Чикатило. — Они, понятное дело, сначала будут подпрягать тебя, чтобы не расточать корпоративную казну без лишней необходимости. Гони им шнягу, и всё будет хорошо. Главное — не облажайся. Придумаешь хоть что-нибудь, что им понравится, говорю тебе, они всем офисом запрыгнут тебе на шею и начнут эксплуатировать, как афроамериканца. Причем строго за зарплату, без бонусов.

Я придумывал длинные слоганы — потому что я знал, что они должны быть короткими. Это исключало случайное попадание в яблочко, и счёт Тины Олитакич вроде как пополнялся. Он не то чтобы пух, как на дрожжах — но всё же некий growing up имел место быть. У них там расплодилась тьма новых брендов — компания росла, как грибы-галлюциногены после дождя, мужала и расширяла производственную программу. И всем этим новинкам нужны были слоганы креативной Тины Олитакич… Камни были в том, с что это не вызывало в нас привычной эйфории.

— …Давно я не сидел за этой баранкой!

Чикатило радостно устроился на месте водителя. Где-то за окном Отец тщательно пересчитывал кучу рублей с неденоминированными ноликами, он то и дело слюнявил указательные пальцы и что-то произносил в свои разросшиеся усы. Мы понимали, что это тоже последствия торговли фильтрами, и не обижались.

— Ну что, отцы, обмоем? — спросил он после того, как все нолики были поставлены на свои места и счётная машинка выдала на табло искомый результат. — Я припас пузырь. Только давайте, отцы, сначала покурим.

Он попрошайнически посмотрел на нас, ожидая угощения. Ясное дело, он имел в виду сигареты.

— Всё-таки люди не меняются. В определенных моментах, — шепнул в сторону Чикатило, доставая из кармана непочатую пачку «Золотой Явы». Я хотел было посмотреть на него вопросительно, но сообразил, что он запасся ею специально для Отца, зная его внутреннюю сущность. Стоимость этой «Явы» как бы входила в стоимость приобретённого нами авто — это было настолько ясно, что даже не обсуждалось заранее. Даже если такие люди встанут когда-нибудь во главе лидирующей финансовой корпорации, они всё равно будут стрелять у вас сигареты. Наверное, это хорошо. Надо же оставлять в игре хоть какую-то часть настоящего себя в конце-то концов.

Весна ещё не началась, и на улице было достаточно холодно. Поэтому мы обмыли «копейку» прямо в её салоне, включив худо-бедно работающую печку. Потом Отец попрощался и поехал по делам, а мы неспешно покатили неизвестно куда. У нас дел не было, а те, что были, нас особо не волновали. Вместо ожидаемого кайфа нас обуяла какая-то синхронная грусть, может, с непривычки, а может, так происходит всегда, когда приобретаешь что-либо долго и упорно ожидаемое. Если вкратце, то мы оба понимали, что только что сделали то, что должно было произойти полтора-два года назад. Теперь было не то что поздно — просто торкнуло не так, как торкнуло бы тогда. А может, всему виной были ранние сумерки — в это время года всегда ожидаешь чего-то большего, чем то, что тебе могут дать на самом деле. В общем, Чикатило включил зажигание — и мы куда-то поехали.

Кабинет Джорджа фром Америка чем-то неуловимым напоминал аквариум — то ли обилием стекла, то ли почти полным отсутствием звуков, то ли ещё какой-то странной и не подверженной письменному определению прозрачностью. Когда заходишь в такие кабинеты, твой спинной мозг начинает ощущать что-то такое, какой-то напас со стороны. Это трудно объяснить, но всегда чувствуешь какие-то вещи, которые находятся не на своём месте — такие вещи есть везде, начиная от твоей квартиры и заканчивая салоном «Боинга-797», выполняющего рейс до Нью-Йорка. Так вот, парадокс кабинета Джорджа состоял в том, что там ВСЁ находилось на своих местах. Абсолютно все его элементы занимали чётко соответствующую их предназначению и только для них отведённую позицию. Кроме разве что самого Джорджа — он этому кабинету как-то не шёл, что ли. Not suitable thing — вкусовое несоответствие, ляпсус высокооплачиваемого интерьер-дизайнера.

Мы были не то чтобы особо частыми гостями в этом прозрачном коробе. Время от времени нас выписывали туда на планёрки, или как там называется этот цирк, когда весь топ солидной корпорации с умным видом спорит о том, чем слово «эффект» отличается от слова «результат» и какое из них стоит написать на аэрозольном баллончике. Мы присутствовали строго и исключительно для галочки — чтобы «творческие работники» тоже вроде как принимали участие в процессе этих идиотических родов, этого высиживания мутированных корпоративных яиц. Хотя наше мнение не интересовало здесь абсолютно никого. Ещё на самом первом нашем заседании Чикатило, объевшись трамала, попытался вякнуть что-то насчёт того, что бордовый цвет более благороден, чем говённо-коричневый, которым они намеревались залить фон очередного рекламного буклетика. Топ хором накинулся на него, упоминая какую-то очередную статистику последних исследований. Которая утверждала, что у потребителя уже выработался чёткий инстинкт предпочтения по отношению к кремам для обуви. И что этот самый инстинкт развит именно в отношении цвета дерьма, поэтому если залить этим цветом ещё и буклетик, то потребители будут просто в оргазме. Можно было построить логическую цепочку и вывести (в стиле Фрейда, используя умные термины типа «анальная фиксация»), почему именно людям так нравится этот цвет — но это была не та тусовка, не та ситуация. Чик сдался без боя, даже не ссылаясь на Джонатана Дэвиса, и с тех пор мы не выё…ывались — то есть, я хочу сказать, мы больше не принимали активного участия в разработке фирменного стиля. Сидеть молча было скучновато, но при помощи некоторых препаратов нам иногда удавалось абстрагироваться от происходящего.