В Сент-Поле 80-х годов Макквиланы слыли добропорядочной католической семьей, занимавшей, на языке снобов, «весьма недурное положение». Ведь ФФ являлся оптовым посредником, не просто торговцем, а это занятие считалось солидным делом. Старший сын, Аллен, получивший образование в Стоунихерсте,[8] прекрасный танцор принадлежал к клубу «Котильон», куда доступ был открыт далеко не всем, дочь Арабелла как-то даже удостоилась чести выступать в роли подружки новобрачной на свадьбе Клары Хилл, отпрыска железнодорожного магната Дж. Дж. Хилла. Но, в целом, Макквиланы не задавали тона в обществе и дети унаследовали непрактичность матери, которая вовсе не прилагала усилий, чтобы устроить их жизнь.
Мать Фицджеральда, Мэри, или Молли, как звали ее дома, обладала романтическим характером, но неромантической внешностью. В уголках ее широкого, забавного рта, который кто-то сравнил с горлышком старого кувшинчика, казалось, навсегда застыло изумление. Округлое лицо имело несколько плоские черты. Её серо-зеленые глаза, на удивление, блеклые под темными тяжеловатыми бровями, перешли к сыну. Но если на его лице они были прекрасны, то на ее выглядели неестественными. Она много читала: современные романы, биографии — все, что попадалось под руку, не удосуживаясь при этом переварить прочитанное. Не столь застенчивая, как сестры, она горела желанием выйти замуж, но мужчинам она нравилась меньше, чем они ей. Что-то вспыхнуло между нею и одним армейским офицером, но необъяснимо угасло, и на пороге тридцати, не имея иных претендентов, она решила связать свою судьбу с Эдвардом Фицджеральдом, который состоял в ее поклонниках уже несколько лет.
Эдвард Фицджеральд родился в 1853 году в местечке Гленмари, недалеко от Роквилла, в округе Монтгомери штата Мэриленд. Мало что известно о его отце, Майкле Фицджеральде, который умер, когда сыну едва минуло два года. Мать Эдварда, Сесилия Аштон Скотт, происходила из мэрилендской семьи, предки которой были видными деятелями в законодательных органах колоний и членами губернаторских советов. Прапрадед Эдварда Фицджеральда приходился братом Фрэнсису Скотту Ки,[9] а его двоюродный брат — зятем госпоже Сюратт, повешенной за соучастие в покушении на Линкольна. Когда Скотт Фицджеральд стал знаменитым, его родители высказали пожелание, чтобы он написал книгу, в которой бы оправдал госпожу Сюратт, но Скотт ответил, что она была или виновна, или глупа и, что, в любом случае, его эта тема не интересует.
Жители Роквилла, хотя и находились в течение почти всей Гражданской войны на территории, контролируемой северянами, душой были на стороне Юга. Девятилетним мальчиком Эдвард Фицджеральд уже переправлял на лодке через реку лазутчиков-конфедератов, а, однажды, весь день, просидел на заборе, наблюдая, как батальоны Эрли устремились в последнем броске на Вашингтон.[10]
Гражданская война — самое яркое событие его юности, а может быть, и всей жизни. В начале 70-х годов, после завершения образовании, — он проучился три года в университете Джорджтауна — Эдвард отправился на Запад и поисках фортуны, которая оказалась к нему не столь благосклонной, как к ФФ Макквилану. В течение некоторого времени он работал в Чикаго, после чего перебрался в Сент-Пол, где, в конце 80-х годов, стал управляющим «Америкен раттен энд уиллоу уоркс» — предприятия по производству плетеной мебели.
Уготованную Эдварду Фицджеральду судьбу неудачника отнюдь нельзя было предсказать в ту пору, когда он женился. Что-то выделяло из толпы этого маленького, щегольски одетого человека с бородкой клинышком, прямой осанкой, неторопливой походкой, обходительными, порой даже, очаровательными манерами. Его внешность была привлекательной, даже слишком, — еще один мазок природы, и она стала бы приторной. Кто бы мог подумать, что эта красиво слепленная голова, изысканно отточенный профиль служат прикрытием скуки и ограниченности? В довершение всего Эдварду Фицджеральду недоставало жизненной силы. Как позднее заметил его сын, Эдвард вышел из «старого, одряхлевшего рода». В нем поселилась южная вялость или размягченность, а, возможно, и просто утомление, и это не позволяло ему приноровиться к кипучему ритму Среднего Запада.
После свадьбы в феврале 1890 года Эдвард и Молли отправились в свой медовый месяц — в Европу. Из Ниццы Эдвард писал домой: «Мне выпало большое счастье, что досталась такая жена; чтобы ее полностью оценить, ее надо поближе узнать». Молли вторила ему со свойственным ей романтическим пылом: «Сегодня вечером мы совершили чудесную прогулку. Ницца, как ты знаешь, расположена на самом берегу Средиземного моря. Луна светила так ярко, и вода отдавала такой голубизной, что лучшей ночи для людей в нашем положении не пожелаешь. Если ты когда-нибудь женишься, Джон (брат Эдварда — Э.Т.), и захочешь, славно, нет, прелестно провести время, приезжай в Европу и остановись на недельку в Ницце. Мы с Тедом здесь очаровательно отдохнули, и, что бы ни случилось в будущем, этот период останется самым безоблачным мгновением в нашей жизни, о котором будет всегда приятно вспоминать».
Но уже очень скоро на Фицджеральдов обрушились беды. Два их первых ребенка, девочки, умерли от свирепствовавшей в то время эпидемии. «Иногда я задаю себе вопрос: «Вернется ли когда-нибудь ко мне любовь к жизни? — искал сочувствия Эдвард у матери. — Возможно, что вернется, но острое ощущение радости утрачено навсегда». Молли ничем не выдавала своей скорби. Она никогда не говорила об умерших детях и годы спустя, но Скотт ощущал последствия этой утраты и связывал их со своей писательской судьбой. «За три месяца до моего рождения, — вспоминал он, — мать потеряла двух детей. Именно это горе явилось моим первым ощущением жизни, хотя я и не могу сказать точно, каким образом оно ко мне пришло. Мне кажется, что тогда и зародился во мне писатель».
Нет ничего удивительного в том, что Молли самозабвенно пестовала свое чадо, которое появилось на свет после столь тяжелых испытаний.
Фрэнсис Скотт Ки Фицджеральд родился в 3 часа 40 минут пополудни 24 сентября 1896 года в доме 481 по авеню Лорел. Это был довольно крупный малыш около пяти килограммов. Первую запись о его жизни мы находим в дневнике матери за 6 октября 1896 года: «Госпожа Ноултон (няня — Э.Т.) вынесла маленького Скотти подышать на улицу, на несколько минут. Во время прогулки он посетил самые значительные места в округе — магазины «Ламберт» и «Кейнс». Свое первое слово «дай», как это следует из дневника, он произнес 6 июля 1897 года, а самым ранним его «перлом» было: «Мама, когда я стану большим, можно мне будет иметь все, что мне не положено?»
Скотту исполнилось полтора года, когда предприятие отца прогорело, и Фицджеральды переехали на Восток, в Буффало, где Эдвард Фицджеральд устроился коммивояжером от фирмы «Проктер энд Гэмбл». В 1901 году они перебираются в Сиракузы, а два года спустя, возвращаются в Буффало. События этих ранних лет Скотт Фицджеральд позднее свел воедино в дневнике, изложив их помесячно. В нем, почерком, по его собственным словам, ни на чей не похожим, засвидетельствовано то, что происходило с ним с первого по седьмой год жизни…
Запись от сентября 1903 года: «…Он (Фицджеральд пишет о себе в третьем лице — Э.Т.) отправился в Буффало, наверное, потому, что там у него оставался черный спаниель по кличке Великолепный Джо и велосипед, правда, девчачий. Его поместили в школу при монастыре Святого ангела с условием, что он будет проводить там лишь половину дня, причем любую по выбору. Он жил в доме 29 в квартале Ирвинг-Плейс…»
В Ирвинг-Плейсе Фицджеральд провел последующие два года. Это был квартал с улицами-аллеями — тихая, укромная теплица, будто специально созданная для взращивания поэтов. Дети играли в мяч в легкой тени деревьев или стремглав гоняли на самокатах вниз по улице — одной из тех, где булыжник уже заменили асфальтом. По соседству с Фицджеральдами жил мальчик по имени Тед Китинг. Когда приходила весна, детям не хватало дня, чтобы растратить накопившуюся энергию. Тед и Скотт отправлялись спать, обвязав большой палец ноги тесемкой и выбросив конец ее за окно. Тот, кто первым вставал на следующее утро, бежал к окну и дергал за тесемку.
