Юн подхватил своё копьё и быстрыми шагами направился на запад, слегка отклоняясь вправо к реке. Он не думал о медведе, который остался сзади и пожирал добычу, не думал также о становище своих братьев-охотников. Он направлялся к женскому стойбищу отнести своему голодному сыну первую добычу этой весны.

Женский лагерь помещался в лесистой лощине, доходившей до самого берега. Он не был похож на становище мужчин. В разных концах горели костры перед навесами, сплетёнными из ветвей и поставленными так, чтобы давать защиту от ветра. Малые дети не могли оставаться без огня и без крова.

Женщины вообще работали больше мужчин, и работы их были разнообразнее. Они плели корзины из прутьев, лепили горшки из глины, шили детям платье из шкур и варили для них пищу у огня. Детские зубки нуждались в мягкой пище. Мужчины, напротив, презирали все эти ремёсла и удобства. Пищу свою они жарили на камнях или пекли на угольях. Многие части мяса, хрящи, потроха они потребляли сырыми. Иные воины давали обет есть всю жизнь только сырое. Это считалось признаком мужества и закалённости. Занимались мужчины только войной и охотой. В остальное время они приводили в готовность своё боевое оружие или попросту спали, всё равно – днём или ночью.

Весенний голод был для женского лагеря тяжелее, чем для мужского. Дети вообще были хлипкие, податливые к смерти. Они мёрли, как мухи, зимой от холода, а весной от голода. Женщины, кроме того, умели добывать пищу хуже мужчин. Они собирали съедобные корни и серых червей, ловили куропаток петлями. Но именно в это голодное время корни были жёстки, а куропатки редки.

Женщины выражали голод иначе, чем мужчины. Мужчины терпели молча, жаловаться считалось ниже их достоинства. Женщины кричали и бранились друг с другом и с собственными детьми. Иные пели, другие плакали, третьи вспоминали отсутствующих друзей, хотя это и считалось нарушением приличий. Особенно круто приходилось многодетным, но их было немного. Матери обычно кормили детей до пятилетнего возраста, рождения разделялись большими промежутками, и семьи были немногочисленны.

Всех круче приходилось Майре Глиняной, прозванной так за бескровный цвет лица. У неё была двойня, два шустрых мальчика по пятой зиме. Одного звали Антек, другого Лиас. Отцом Лиаса считался Лиас Большой из мужского лагеря, но он наотрез отказался от другого младенца, и после этого на праздниках любви уже не приближался к Майре. С тех пор Майра жила одна с детьми и не имела мужчины.

У неё уже не хватало молока для обоих младенцев. Она пробовала отлучать их от груди, но пищи тоже не хватало. Её дети были самые голодные и неугомонные во всём стойбище. И теперь они теребили мать за пояс, справа и слева, и неотступно кричали «Дай, дай!..»

– Где я возьму? – кричала несчастная Майра.

– Дай!..

Дети карабкались на колени и тянулись к груди матери.

– Нету! – кричала Майра. – Отстаньте!

– Леший, – прибавляла она с угрозой, – возьми этих мальчиков. Они еду просят.

– Зачем родила двоих? – насмешливо сказала соседка Аса-Без-Зуба.

Она сидела на корточках у своего костра, закутав спину вытертой шкурой оленя. Соседки накануне поссорились из-за деревянного приспособления для вытирания огня. Женщины Анаков отличались в зрелом возрасте вспыльчивым и неукротимым нравом. Никакие бедствия или лишения не смягчали их охоты к ссорам.

Майра молчала. Она сделала вид, что не слышала слов соседки.

– Один от человека, другой от дьявола, – сказала Аса.

Двойни были редки в племени Анаков и, как всё необычное, вызывали враждебное чувство.

– Оставь, – сказала старая Лото, которая сидела у того же огня и грела руки. – Лисица четырёх приносит, и все настоящие…

Лиас залез на колени к матери и добрался-таки до её груди. Он потянул губами сосок, но грудь была пуста, как опорожнённый мешок.

Мальчик в ярости укусил зубами сосок. Майра взвизгнула от боли и одним движением отбросила сына в сторону.

На грязной коже её обвислой груди показалась рубиновая капля, медленно налилась и упала вниз, как кровавая слеза.

– Зарежу! – крикнула Майра. Но мальчик быстро пополз в сторону на четвереньках, как молодой лисёнок. Он остановился на порядочном расстоянии и смотрел на мать тем же блестящим голодным взглядом.

Литта Златогривая сидела поодаль, не разводя огня. Она подостлала под себя свой меховой плащ, а её золотистые волосы рассыпались по голым плечам и грели не хуже плаща.

Она сидела, уткнувшись локтями в колени, и пела монотонным напевом старую песню о золотых яблоках. Это была любимая песня женщин. Молодые девушки часто пели её во время голода. Мужчины во время голода мечтали о мясе, свирепо и молча, как дикие звери. Женщины же охотнее вспоминали о ягодах, орехах и плодах, даже о таких, каких никогда не бывало в соседних лесах.

Золотые яблоки тоже не рождались в стране Анаков. По преданию, эти яблоки росли в счастливой стране Вияр, откуда пришли первые божественные люди, породившие племя Анаков.

Литта качалась, как пьяная, и пела тонким однообразным напевом:

Винда и Рея-Волчица, две молодые матери-сестры, сидели в стороне вместе со своими младенцами. У них тоже пропало молоко в грудях, и они поили младенцев белым раствором «земляного жира» в воде. Это была съедобная глина, мягкая, белая и жирная на ощупь. В голодные дни дети Анаков поедали её горстями. Они белели от неё, как будто посыпанные пеплом; щёки и грудь покрывались мучнистыми пятнами, глаза мутнели и теряли блеск. Анаки говорили, что дети от «земляного жира» линяют, как тощая рыба.

Но в этой местности был редок даже съедобный жир земли. Его приносили с юга за полдня ходьбы. Там наплывал он белыми пятнами в горном ручье из-под нависшей полуразрушенной скалы.

Девочки-подростки копошились целой стаей у большого костра. Они были заняты важным делом: варили толкушу из древесной заболони. Дело это было медленное и трудное. Им распоряжались три подруги: Яррия, Ронта и Илеиль. Они были однолетки и в ближайшую осень должны были подвергнуться обряду благословения чрева, который для женщин соответствовал мужскому обряду посвящения и составлял признание брачной зрелости.

Впрочем, в настоящее время их фигуры не имели никаких признаков зрелости. У них были тощие плечи, костлявые спины. Они отличались от мальчиков только гривой спутанных длинных волос, висевших по плечам. У Яррии были чёрные волосы, у Илеиль каштановые, у Ронты золотистые, почти такие же, как у Литты златогривой. Все девочки были наги. Они должны были получить меховой плащ только осенью, как первый подарок возлюбленного.

Больше всех хлопотала Яррия. Она отдавала приказания направо и налево:

– Девки, торопитесь… Милка, дров тащи!.. Скорее!..

Милка, совсем маленькая смуглая девочка, топталась у костра и плакала от голода и нетерпения. Но при этом окрике она поспешно утёрла слёзы и побежала в лес.

– Элла где? – спрашивала Яррия вдогонку.

– Сестра? – переспросила Милка. – Под деревом сидит, – прибавила она на бегу. – Злая, страсть. Я её позвала: «Пойдём к девкам», а она схватила полено…

– Девки, торопитесь, – крикнула Милка в свою очередь. – Дров тащите!.. Скорее!..

Она повторила окрик Яррии точно таким же повелительным тоном, потом побежала вприпрыжку по узкой тропинке вниз за своими подругами. Иные из них уже возвращались к огнищу с охапками хвороста. И, несмотря на голод и слёзы, им было весело. Вся эта затея походила на игру, и трудно было разобрать, настоящая она или не настоящая.

Ронта утвердила на земле странный сосуд, до половины налитый водою. Он держался на четырёх палках, крепко врытых в землю и поддетых под его края. В сущности, это был не сосуд, а мешок, сплетённый из корней. Но плетёнка была такая частая и ровная, что вода держалась, и ни капли не вытекало.