Поднявшись, она нагишом прошла к столу, вытащила из пачки сигарету и нервно закурила:

– Почему? Что тебе еще надо?

– Ты много куришь, мне это не нравится, – сдержанно заметил Савелий. – И тебе это не идет.

Елизавета нервически потушила папиросу и продолжила все тем же взволнованным голосом:

– Мы можем купить где угодно дом, усадьбу, имение и просто жить, красиво и беззаботно. А хочешь, давай вернемся в Париж. Кажется, тебе понравился этот городишко.

Она замолчала и выжидающе посмотрела на него.

– Иди ко мне, в комнате прохладно, я боюсь, что ты простудишься, – попытался отшутиться Савелий.

– Ты опять за свое, а ведь я говорю серьезно, – юркнула Елизавета под одеяло.

– А с кем ты собираешься жить? – неожиданно спросил Савелий, неотрывно глядя ей в глаза.

– Ты до сих пор этого не понял? С тобой, с кем же еще, – фыркнула она. – Я уже не смогу без тебя.

– Вот он я, лежу рядом с тобой, – спокойно проговорил Савелий. В его голосе проявились жесткие интонации. – А в той уютной и спокойной усадебке я буду уже не я, а кто-то другой, совсем не тот, которого ты когда-то полюбила и, надеюсь, любишь до сих пор.

– Савелий…

Он вздохнул и произнес уже мягче:

– Не будем об этом. Мне нужны в жизни риск, азарт, ощущение опасности; мне нужно всякий раз подтверждение того, что я – лучший в своем деле.

– Король, – с иронией заметила она.

Савелий воспринял ее слова всерьез:

– Да, если хочешь.

Он нежно посмотрел на Лизу и погладил ее по щеке ладонью.

– А без этого дела я просто зачахну.

– Да ты даже не пробовал, – отняла его руку от себя Лизавета.

– А мне незачем пробовать, – пожал плечом Савелий, – я просто знаю это.

– Кажется, у нас с тобой ничего не получится.

Поднявшись, Елизавета оделась и, не прощаясь, ушла.

А через два месяца он увидел ее в Париже, в небольшом ресторанчике на берегу Сены.

Она была с каким-то долговязым брюнетом в фиолетовом жакете, но все же подошла к столику Савелия.

– Здравствуй, – глаза Елизаветы были печальны.

– Здравствуй. Никогда не думал, что ты любишь Европу, – буркнул он, стараясь не глядеть на нее, потому что было больно там, внутри, где находилось сердце.

– Я тоже не рассчитывала тебя здесь увидеть.

Они немного поговорили, в основном о пустяках, вспоминая общих знакомых, после чего Елизавета вернулась к своему спутнику. Помнится, она так хотела, чтобы Савелий позвал ее. Если бы окликнул, хотя бы признался в том, что скучает, она, не раздумывая, бросилась бы к нему в объятия и пошла бы с ним куда угодно. Но Савелий молчал и сосредоточенно смотрел куда-то поверх прогуливающихся по набережной пар.

Второй раз они встретились в поезде Москва – Санкт-Петербург. Она случайно увидела Савелия на Александровском вокзале и с удивлением обнаружила, что они едут в одном поезде. Половину дороги Елизавета старалась не думать о прежнем возлюбленном, а когда поняла, что чувства в этой борьбе одержали победу над разумом, направилась в его вагон. Некоторое время Лиза стояла возле дверей его купе и наконец, набравшись решимости, постучала.

– Открыто! – послышался бодрый голос Савелия из-за двери.

Лиза вошла. Робко, как та девочка-институтка, каковой она была, когда они впервые встретились. Вернее, когда Савелий подошел к ней, так по-детски непосредственно жующей свежую булку недалеко от Старого Гостиного двора…

– Здравствуй, – сказала она так, будто они расстались всего несколько часов назад.

– Здравствуй, – ответил Савелий, тоже, как могло показаться, ничуть не удивившийся ее появлению.

– К тебе можно?

– Проходи, – разрешил Савелий неожиданно сорвавшимся голосом.

Лиза вошла и… осталась. Кажется, навсегда. Да нет, точно навсегда.

А подобных разговоров она больше никогда не заводила…

Город же и правда сильно изменился. Дома будто высохли, скукожились и, потеряв свой первоначальный лоск, почернели. Теперь они напоминали древних старушенций, обряженных в поношенные и давно вышедшие из моды допотопные капоты, а тротуары, и точно, стали грязнее, с кучами мусора вдоль фасадов зданий, отчего выглядели теперь намного уже.

Знаменитое скандально-шантанное место – Панаевский сад поблек, а на облупившейся афишной тумбе, пестревшей некогда множеством анонсов и рекламных проспектов, был криво приклеен один-единственный лист в четвертушку с напечатанным на нем на машинке текстом: «Каждый вечер в парке играет большой симфонический оркестр под управлением Эм Меттера».

Зато фонарные столбы вдоль улиц пестрели объявлениями. Зубной врач Е. Л. Бройде удалял зубы без боли, ставил же зубы на штифтах доктор С. М. Гербер, а некто Е. М. Мовшович предлагал «всем заинтересованным в хорошем роте товарищам ответственным работникам» искусственные зубы на золоте и каучуке, как съемные, так и «невынимающиеся». «Своего производства Чулки и Носки и материал для них» советовал приобрести В. А. Брайловский в «кооперации на прежнем месте», а мадам Амалия Фридеман уже женам ответственных советских работников бралась вырастить волосы, удалить лысины, устранить морщины и развить бюсты. «Художественный фотограф» И. М. Якобсон принимал заказы на увеличение портретов «в лучшем исполнении». В несколько недель разводила семейные пары «любого срока сожительства» Е. Зудович. И едва ли не на каждом шагу знающие ребята Ф. Пер и З. Беллави оповещали «граждан и товарищей», что производят один в Пассаже, другой на Лобачевке «близ здания арестного дома Губчека» вливания «606» и «914» сифилитикам, половым безсильцам и иным нервным лицам обоего пола.

И все же город стремился жить прежней жизнью. Городской театр, судя по афишам, ожидал приезда опереточной труппы из Санкт-Петербурга, чтобы поставить пикантного «Пупсика», ибо на Чехова или Горького театр не собрал бы сегодня и половину зала, а бывший цирк братьев Никитиных готовился к проведению мирового чемпионата греко-римской борьбы с участием чемпиона мира и России «Русского Льва» Ивана Заикина.

Лизавета дошла до Державинского садика. Раньше здесь сидели на складных стульчиках молодые художницы, писавшие акварелью виды; молодые няни выгуливали барских чад в разноцветных колясках, а возле работающего фонтана влюбленные парочки назначали час свиданий.

Теперь же по саду прогуливались пьяные матросы со своими марухами, под ногами хрустела семечная шелуха, никаких художниц не было и в помине (разбежались с первыми же революционными выстрелами), а влюбленные не назначали свиданий у фонтана, так как он уже давно не работал, а две статуи, так его украшавшие, отвернули водопроводчики для каких-то городских нужд.

Но более всего поразило Лизавету обилие в городе солдат. Они присутствовали всюду: в парках, скверах, на площадях, толпились у государственных учреждений, отчего казалось, что даже сами улицы посерели от их грязных хлопчатобумажных гимнастерок. Казалось, Казань находится либо в осадном положении, либо всех жителей города в связи с последними веяниями в моде переодели в военную форму.

Действительность была иной – Казань временно исполняла обязанности военного сборного пункта.

На Театральной площади меж Городского театра и Державинского сада была когда-то большая извозчичья биржа. Елизавета перешла улицу и стала ждать извозчика. Она довольно находилась по городским улицам, прилично устала и теперь кляла себя за то, что надела шляпку и взяла ридикюль. Ну, ридикюль ладно, не в счет: там лежал некий симпатичный металлический предмет с барабаном на шесть пуль, коротким стволом и устрашающим названием «Бульдог». И одета Елизавета Петровна была неброско: серенький триковый дипломат, немного ношенные полуботики. Но вот шляпка… В шляпках, как выяснилось, теперь в Казани никто не ходил. Женщины, пожилые и молодые, все были либо в платках, либо в косынках. Какой-то разбитной пацанчик заливисто свистнул и улюлюкнул ей вслед: