* * * Выйдешь, осень разом полыхнёт, и разум явно сторонится осени, двоится. Подойду, согреюсь напоследок, мне есть что в огонь подбросить, не в огонь, так оземь. * * * Тёмное утро, ливень стеной, спиной к спинам приник, зевнул, перетёк в сабвей, остановилась и зонт погасила, здесь, на восемьдесят шестой и Лексингтон, сепия, соус, уголь, сангина, бистр чёрным по мелу расплывшихся облаков, и жжёной умброй, терракотой, хромом солнце, не видное за, и домой, домой. * * * Впервые — дух захватывает, позже привыкаешь, огнями труб неумолчных за окнами мигаешь, срываешься в пике ночной заснувшей было чайкой и тычешься веслом в сырое дерево причала, где чёрная смола реки, как шёлковая лента, которую распутало и выгладило лето своими хоть и южными, но ветреными днями, лоснится, отражая звёзды бликами, тенями. * * * Похоже облако на яблоко, на колокол, на стог похоже, на трели-переклички зябликов, на трещины на спелой коже. Гляди, в повозке он качается, дрожит, заваливаясь на бок, и, опрокинувшись нечаянно, сухим дождём поёт из трав. * * * Ветер дунет справа, сердцу верить рано, остановишь — много, всё не ради Бога. Свистнет, словно чайник, взмолится: прощай и держи ладони свету наготове. * * * Воду внизу без запаха и песка и берегов гранитную вертикаль, на материк лестницу эстакад, белый над головой частокол зеркал, лайнер, дрожащий в очереди на взлёт, видит остановившийся на мосту тот, кто на этом острове ждёт, живёт, воспоминаний раскачивая батут. Свет эту реку делит напополам, словно граница времени и любви, рябь от него навсегда остаётся там, как ни люби, как вынырнуть ни зови, и остывает в облаке сентября, в листьях платана и дыме родного дня, рдеет, как разрушающееся — »я помню» — от взгляда, даже не от огня. * * * Ты приснишься на роликовых коньках, скажешь: не помни страх, сам их наденешь, махнёшь: летим! Полечу на твоих руках. Прилетим в самый лёгкий, из тишины, лишь тополя видны, с крышей из первого снега дом, белый над ней дым. Буду сидеть на заборе и видеть, как ты говоришь: смотри, в синее озеро я нырнул, озера я внутри. Тут же подёрнется тонким льдом озеро, кувырком, кубарем ринусь под воду — там фильма начала ждём. Вымок и высох туда билет, бежевый полный свет, ты обнимаешь меня: люблю, я не боюсь, нет. * * * Твой остров и твоя Москва, моё такси и мой Манхэттен, который раз которым днём не прислониться, как укрыться, как повернуться и спастись. Твои слова, мои права мне возвращённым силуэтом овладевают, как огнём, и нет ни времени забыться, ни наслаждения уйти. И, брошенный и неспокойный, оправданный и смолкший за ночь, вочеловечась ненадолго, он вдоль разрушенной реки идёт с утихшей слева болью, земли касается не сам — он в том шуме не расслышит толком, кого лишился вопреки. * * * По горам, по долам ходит шуба да кафтан. По рукам, по ногам ткутся пыль и пенька. Август прян, лист медвян, небосвод голубой. Глянь в меня, глянь в меня, омут выпей, ладонь. Гавайи Порою берег молчалив, не шепотлив: волною воздуха на берег шёл прилив, потоки цвета мимо ночи опрокинув, коснулся вытянутой облака руки. В нём тёк шум пальм, сравнимый с шумом волн, журчащим шелестом туман рассветный полон, как полон птичьего клохтания обрыв, вершину влажной отражающий горы. * * * Нежность, которая нас качнёт, выронит нас на берег, — книга, которая нас прочтёт, верим мы ей, не верим. Солнце упало за камень, там смотрит вверх головою — пусть прорастёт по её пятам, всюду, как той травою. * * * Воздух имеет происхождение своё от зноя и холода.
Якоб Бёме Небо такое же, как тогда. Облако. Тёмный зной опустошая, горит слюда, вставшая надо мной. Рыбы, покрошенный мелко лёд, лава асфальта, плит. Воздух родившийся солнце пьёт, вывески шевелит. |
