Но телефон нам тоже не помог. В Западной Сторожке извинились, но мистер Форрест вышел и не сказал, когда вернется. Дома у Билла Фенвика тоже извинились, но сдержанно. Нет, Юлии там не было, спасибо, Билл чувствует себя хорошо, им очень жаль услышать о мистере Винслоу, жаль, жаль, жаль…

«Придется оставить это занятие, — сказала я устало. — Бесполезно. Может, они нашли что-нибудь в Форресте и все отправились в Ньюкасл. Или Юлия с Дональдом могли сами куда-то укатить из Форрест Холла. Но остался час до ужина, и они, наверняка, вернутся? После прошлой ночи, трудно поверить, что это было вчера, она больше не будет задерживаться, не сообщив нам?»

«Знаешь, похоже, ты действительно взволнована», — сказал Кон.

«Господи, а что ты думаешь?.. — Я подняла голову и встретилась взглядом с его очень яркими, внимательными и живыми голубыми глазами. — Как ни странно, да. Я думаю о Юлии. Она хотела бы быть здесь».

Он усмехнулся, показал зубы. «Я всегда говорил, что ты хорошая девочка». Я не ответила.

Доктор появился около семи, побыл немного и ушел. Темнело, небо затянули тучи, казалось, скоро пойдет дождь.

Юлия так и не появилась. Дедушка лежал неподвижно, маска его лица не менялась, только ноздри сузились и дыхание стало более поверхностным.

Когда Кон пошел в мастерские, я оставила в комнате дедушки миссис Бэйтс, ненадолго спустилась вниз и поела. Потом вернулась, сидела и ждала, смотрела на лицо старика и старалась не думать.

Примерно через час Кон вернулся и снова стал разглядывать меня с другой стороны кровати.

Миссис Бэйтс в восемь ушла. Начался дождь. Сначала большие, тяжелые, редкие капли застучали по камням, а потом сгустились, зашумели сплошным потоком, потекли по стеклам, как желатин. Неожиданно комнату осветила молния, другая, загремел гром и началась гроза. Яростная летняя гроза, которая быстро проходит. Я отправилась закрывать окна и остановилась на несколько секунд, глядя сквозь сияющий пластиковый занавес дождя. Почти ничего не было видно. При вспышках молний дождь превращался в вертикальные стальные канаты, а земля струилась и бурлила водой, которую не успевала поглотить.

Все еще нет Юлии. В такую погоду они и не могут приехать, должны укрыться где-то. А тем временем дедушка…

Я опустила тяжелые занавески и вернулась к кровати. Включила лампу и повернула ее, чтобы свет не падал на лицо старика. Кон смотрел на него задумчиво, нахмурив брови, сказал приглушенно: «Послушай, к черту это, итак достаточно шумно, чтобы мертвого разбудить. — Только я собралась объяснить, что свет деду не помешает, как Кон продолжил: — Все поле станет плоским, как кокосовая скорлупа. После такого дождя никакая косилка не годится».

Я сказала сухо: «Полагаю, нет. — И тут я все забыла. — Кон, гроза действительно его разбудила!»

Дедушка вздохнул, странно всхрапнул и открыл глаза. Через некоторое время они сфокусировались, и он заговорил, не шевельнув головой. Звуки были искаженными, но достаточно разборчивыми: «Аннабел?»

«Я здесь, дедушка».

Пауза. «Аннабел?»

Я наклонилась вперед и взяла его за руку под одеялом. «Да, дедушка, я здесь. Это Аннабел».

Его пальцы не шевельнулись, не изменилось и выражение лица, но мне показалось, что он немного расслабился. Тонкие сухие пальцы, как побеги бамбука, больше не казались живыми, лежали в моей ладони. Я вспомнила, как я была девочкой, а он — высоким, сильным и ехидным тираном, гордым, как огонь. И неожиданно для меня этот день стал слишком долгим. Он начался с Рябинового, ясного утра, секрета, который больше не был только моим, Адама, знания о нашем взаимном предательстве, а теперь это…

Гроза приближалась. Молнии долго светили, колесами катались перед занавешенным окном. Дедушка понял, что это такое, сказал: «Это просто летняя гроза. Скоро закончится».

«Шум? Дождь?»

Дождь лился с небес, шумел водопадом. «Да. — Он сдвинул брови. — Это прибьет траву…»

Что-то во мне пробудилось, удивление, смешанное со стыдом. Кон впитал самую суть Винслоу, может быть, его реакции честнее моих. Моя немая ярость, горе о том, что все проходит, не только этот старый человек, но мой мир, которого я не хотела получать и заслуживала потерять. Я сказала: «Именно это говорил Кон».

«Кон?»

Я наклонилась к нему. «Он здесь».

Глаза шевельнулись. «Кон».

«Сэр?»

«Я… болен».

«Да», — сказал Кон.

«Умираю?»

«Да».

Мои губы раскрылись в попытке протеста и от ужаса, но все, что я могла сказать, остановила дедушкина улыбка. Не тень прошлой ухмылки, просто растягивание мускулов в уголках рта, но я поняла, что Кон прав. Какими бы ни были пороки Мэтью Винслоу, он не собирался уходить из жизни по ковру женской лжи. У них с Коном было много общего, как поле, где они могли встретиться и куда меня не пускали. Мой протест, должно быть, передался ему через наши соединенные руки, потому что его глаза вернулись ко мне и он сказал: «Не надо врать».

Я посмотрела на Кона. «Хорошо, дедушка, не буду».

«Юлия?»

«Она скоро появится. Ее задержала гроза. Она уехала с Дональдом на весь день и не знает, что ты болен. — Мне показалось, что он смотрит вопросительно. — Ты помнишь Дональда, дорогой. Шотландец. Дональд Сетон. Археолог, ведет раскопки на Западной Гари. Был здесь прошлым вечером, — мой голос сбился, но я смогла привести его в порядок, — на твоем дне рождения…»

Меня перебил гром. Длинная яркая трещина молнии, а потом грохот, будто рядом выстрелили из пушки. Мэтью Винслоу спросил: «Что это?» — от удивления почти нормальным голосом.

Кон был у окна, раздвигал занавески. Его движения наполняло жуткое нервное возбуждение, они выглядели не просто грациозными, как обычно, превращались почти в балет. Вернулся к кровати и наклонился. «Это далеко. Дерево. Я совершенно уверен, но не здесь. Одно из деревьев Форрест Холла, я бы сказал. — Он положил руку на кровать, на одеяло, под которым лежала дедушкина рука, и сказал старательно и отчетливо: — Не надо беспокоиться. Я потом выясню, что это такое. Но это не около мастерских. Свет горит, отсюда видно. Ничего плохого не случилось».

Дедушка сказал очень ясно: «Ты хороший мальчик, Кон. Очень жаль, что Аннабел так и не вернулась. Вы бы очень друг другу подошли».

Я сказала: «Дедушка…» — и замолчала.

Когда я опускала свое лицо в одеяло, я увидела, что Кон поднял голову и смотрит на меня прищуренными глазами.

В комнате были только мы с Коном.

Прошло очень много времени, прежде чем Кон откашлялся, чтобы заговорить.

Я не поднимала головы. Чувствовала испытующий взгляд, и даже в первом порыве печали инстинкт, которому я всегда доверяю, заставлял прятать слезы. Не думаю, что я была тогда способна сознательно обдумывать опасность положения, когда моя упрямая глухая самооборона превратилась в угрозу. Со вчерашнего дня я знала, что придется сказать ему правду. Обсуждать ее над бесчувственным телом дедушки было невозможно, будто считать его уже мертвым. А теперь, даже если я была готова выразить все словами, сделать это стало еще труднее.

Я никогда не узнала, что он собирался сказать. Где-то внизу хлопнула дверь, и раздался топот бегущих ног. Кон остановился, прислушиваясь, я смутно подумала, что, может, Лиза как-то догадалась, что случилось. Но разве она бы побежала так? Никогда не видела, чтобы Лиза спешила… как-то это на нее не похоже, даже если бы он много для нее значил… Юлия, конечно, это должна быть она. Я прижала кулаки к вискам и попыталась унять слезы, успокоить мысли. Юлия бежит, слишком поздно, и через секунду придется поднять лицо…

Шаги простучали по холлу, по лестнице. Даже через стены и двери слышно было тяжелое всхлипывающее дыхание. Она схватилась за ручку двери, ручка тряслась, поворачиваясь. Я резко подняла голову. На лице все еще были слезы, но я ничего не могла поделать. Новое испытание. Кон наконец-то отвел от меня глаза и смотрел на дверь. Она широко распахнулась — так не входят в комнату больного — и вбежала Юлия.