И вот, когда она уже поверила, что все наладилось, появилась Мария.

Он все чаще возвращался со съемок поздно, объясняя это тем, что пришлось съездить в соседнее село или в окружной центр, что сломалась машина – ремонтировал. И всегда с ним была Мария.

Елена поздно поняла это, не могла поверить. Люди смотрели на нее с сожалением…

В номере было душно. Елена снова взялась за учебник, но не могла прочесть ни строчки и отложила его. Ночная бабочка, вившаяся вокруг ночника, попала в пространство между лампочкой и абажуром, беспомощно устремилась к слепящему свету. Ее крылышки задымились.

Снаружи донесся шум мотора.

Елена подошла к открытому окну. Из «Волги» вышли Мария и Милко, медленно направились к гостинице.

Милко бросил дорожную сумку на кровать и отправился в ванную.

– Ты почему не спишь? – спросил он оттуда.

– Занимаюсь, – ответила Елена. – Будешь ужинать?

– Я не голоден, – донесся из ванной его голос, заглушаемый шумом воды.

Потом он вышел, вытираясь полотенцем.

– Здесь нечем дышать, – он открыл балконную дверь.

Елена молча стояла у открытого окна. Милко подошел к ней.

– Ты устала. Учишь ночи напролет. Под глазами черные круги, на человека не похожа. В гроб и то краше кладут.

Елена молчала.

– Что с тобой? – спросил ее Милко. – Почему молчишь?

– Ничего. Что я могу тебе сказать?

Милко раздраженно бросил полотенце на кровать.

– Чего ты хочешь? Не хватает, что целый день я мотаюсь по разбитым дорогам, что и вечером мне находят работу – посылают то сюда, то туда, так и ты еще недовольна. Оставалась бы себе на заводе. Как будто я заставлял тебя ехать.

– Нет, – сказала Елена. – Не заставлял.

– Как будто у меня не может сломаться машина или я не могу где-то задержаться?

– Однообразно лжешь, – сказала Елена. – Хотя бы раз сказал, что попал под поезд или гасил пожар. Басни про машину уже надоели.

– Какие басни? – он стиснул зубы.

– Басни про машину. Даже не потрудишься придумать что-нибудь новое. Каждый раз у тебя ломается машина.

– Не слушай, что болтают люди, – сказал Милко. – Не слушай их. Они кого угодно смешают с грязью.

– Я не слушаю, – Елена покачала головой.

– Чего же ты тогда хочешь? – закричал Милко. – Чего?

– Не делай из меня посмешище, – твердо сказала Елена. – Не лги, относись ко мне по-человечески. Я не позволю издеваться надо мной. Ты должен понять это.

– Что значит «не делай посмешище? – спросил он.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Кроме тебя никто со мной не поступал так. Но больше я так жить не могу. Ты разве не видишь – не могу… Я ведь живой человек.

– А я не живой человек? – крикнул Милко. – Разве я не заслуживаю того, чтобы жить как люди? В конце концов, чего ты хочешь? Чтобы я всю жизнь был таксистом? Ты инженер, а я таксист? Чтобы я возил тебя на завод? А, может быть, ты и на чай мне будешь давать?..

– Милко… – сказала Елена. – Ты разве не видишь, что с нами происходит?

– Ты хочешь, чтобы я всю жизнь трясся на этой таратайке и месил грязь на нашей проклятой улице? – не обращая на ее слова внимания, распалялся он. – Чтобы ждал, когда мне дома на голову обрушится потолок, который весь прогнил, чтобы я слушал каждый вечер, как его догрызают мыши? Завтра, когда ты станешь начальником, кем буду я?

– Ты сам захотел стать шофером, мог остаться на заводе.

– На заводе! Ты хочешь, чтобы я гнул спину, работал до изнеможения, а чистоплюи получали премиальные и разводили антимонии на собраниях! Ты этого хочешь? Мерси, не желаю. Ешьте сами.

– Без труда ничего не добьешься, – с горечью сказала Елена, – ничего.

– Труд! Я тружусь с пятнадцати лет! И что толку? Чего я достиг? У меня нет ни машины, ни дачи! А я столько работал… Самому, своими руками ничего не сделать, ничего!.. Почему ты не оставишь меня в покое, не дашь все устроить через Марию?! Мне нужна машина, гоночная. Чтобы заполучить ее, нужно попасть в команду. Мария может мне помочь, а потом все встанет на свои места. Почему ты злишься, что тут особенного? Сама видишь – другого выхода нет. Понимаешь – нет!

– Ты забыл, что у тебя есть жена, – тихо сказала Елена.

– Ну и что?! – взорвался Милко. – Что может мне дать эта жена? Что она мне дала? Барак с позеленевшей от старости черепичной крышей и сарай. Что с того, что у меня есть жена? Ты можешь мне дать то, чего я хочу?.. Не можешь! Тогда хотя бы дай мне возможность добиться этого самому. Закрой на все глаза и потерпи немного. Ничего с тобой не случится! Ну что тут такого?

– Уйди! – тихо сказала Елена.

– Ты должна закрыть на это глаза, – продолжал Милко, – иначе нельзя. Я думал, что ты все поняла, что мы могли бы избежать такого разговора. Так поступают все. Другого выхода нет.

– Уйди, слышишь, уйди! – повторила Елена.

– Другого выхода нет, – снова сказал Милко. – Выбирай!..

Елена села на кровать, судорожно хватая ртом воздух.

– А-а-а, мадам оказалась чувствительной! – крикнул Милко. – Мадам гордая. Только знай: эта жизнь не для чувствительных. Заруби себе это на носу! В ней преуспевают другие, не те, что… Скажите, пожалуйста, какая чувствительная! И откуда это у тебя? Да такие, как ты, у которых за душой гроша ломаного нет, должны иметь крепкие нервы, другого выхода у них нет. Привыкай, нечего строить из себя кисейную барышню.

Елена побелела, как полотно. Голубая жилка на ее виске пульсировала так, что, казалось, сейчас лопнет. С трудом поднявшись с кровати, Елена как во сне направилась к двери, но он схватил ее за руку и крикнул в лицо:

– Я не собираюсь из-за твоей чувствительности прозябать всю жизнь, возить пьяных цыган, запомни это! И сливать бензин из чужих машин… Слышишь, не собираюсь!.. Делай, что хочешь, меня это не интересует!.. Абсолютно не интересует!.. Если не хочешь закрыть на все это глаза, тогда бейся головой об стенку!..

Она вырвалась, выскочила в коридор и хлопнула дверью.

Ее худенькая фигурка мелькнула у гостиницы, где в несколько рядов выстроились пыльные автомобили, и расстаяла во тьме парка.

Сценаристу, наблюдавшему за ней с балкона своего номера, показалось, что плечи ее вздрагивают, а на глазах – слезы. Но расстояние было слишком велико, да и темнота мешала хорошо разглядеть ее.

Полчаса назад они с режиссером вернулись из ресторана, и у него вдруг схватило сердце – боль прошила грудь словно иглой, левая рука онемела, дышать стало тяжело, – и он вышел на балкон. Его номер был рядом с номером Милко и Елены, и он невольно услышал весь их разговор.

Сценарист проследил взглядом за худенькой фигуркой со вздрагивающими плечами и после того, как она исчезла в темноте, постоял еще немного на балконе и вернулся в комнату.

Елена шла по парку, не понимая, почему она здесь. Ноги, руки были как чужие. В голове словно молотом стучало:

– Конец, конец, конец!..

Слова, сказанные Милко, врывались в ее сознание, перемежаясь с картинами их прошлой жизни. Она слышала его голос: „Ты похожа на ангела под этой крышей“. Откуда-то прилетела кровать с металлическими спинками в единственной комнатке старого дома, потом появились подъемный кран под стеклянной крышей и смеющиеся глаза Милко, „этот мир не для чувствительных, мама, ее мама и детские саночки с заржавевшими полозьями, заброшенные на сарай, одна, одна, одна, „должна закрыть на все это глаза“, „должна закрыть глаза“, „…закрыть глаза“. Вспомнились ночи в старом доме, когда луна светила в окно, а маленькая девочка лежала в постели и мечтала, „слышу, как мыши догрызают его“, „…как мыши догрызают“… кого догрызают?.. Ах, да, потолок, он говорил о потолке. Потом появилась водосточная труба. Она спускается по ней, руки ее дрожат, голова кружится… „Эта жизнь не для чувствительных“, мама, ты зачем пришла? Мама, ты же лежала в маленькой кухоньке, почему ты гак смотришь на меня?.. „должна закрыть глаза“…