— Ради этого я готов пойти на многое. Я уже предложил вести летом безвозмездно трехмесячные раскопки. За эти три месяца, которые, кстати, обойдутся мне в пятьдесят тысяч долларов, мы найдем столько прекрасных древностей, что они до отказа заполнят ваш музей, который я между тем перестрою, как прикажете, и тоже, конечно, за свой счет. Слышали вы когда-нибудь о более щедром предложении?

— Никогда. Если бы не клад, я бы ухватился за ваше предложение обеими руками. Но султан требует своей доли золота. И я ничего не могу поделать.

— Золото царя Приама неделимо. К тому же вам досталось золото, украденное моими рабочими, а это немало.

— Это ваше последнее слово?

— Да, могу только прибавить, что мне не хотелось порывать с вами дружбу.

— Это неизбежно. В следующий раз мы встретимся уже в суде. Всего наилучшего, доктор Шлиман. Всего наилучшего, госпожа Шлиман.

И он прихрамывая вышел из сада, следом шел первый секретарь посольства. Генри держался невозмутимо, чего нельзя было сказать о Софье: от переживаний у нее сделались кишечные колики.

«Я вышла замуж за человека, с которым спокойная жизнь невозможна. Либо он сам заварит кашу, либо расхлебывает чужую».

Из книги Шлимана Филип Детье перевел на греческий язык описание находок, сделанных в Трое в 1873 году. Юристы, нанятые Оттоманским правительством, подали председателю греческого суда первой инстанции ходатайство о конфискации сокровища, приложив список золотых предметов. Один из адвокатов Генри, Халкокондилис, принес копию этого прошения на улицу Муз. Шлиман встревожился, услышав о конфискации.

— Что это значит? — спросил он своего адвоката. Халкокондилис говорил неторопливо, вкрадчиво, глаза его

сквозь толстые очки замечали мельчайшую зацепку.

— Они требуют «наложить арест на оспариваемое имущество во избежание его продажи либо уничтожения», как это предусмотрено греко-турецким соглашением.

Иск был подан третьего апреля. Шестого апреля суд первой инстанции в составе трех судей заслушал адвокатов обеих сторон. Генри в суд не пригласили. Одна афинская газета писала: «Председатель суда должен был пригласить господина Шлимана в суд, чтобы дать ему возможность защищать самого себя. С господином Шлиманом поступили несправедливо».

Через два дня Шлиманов уведомили, что решение суда будет оглашено в пять часов пополудни. Генри и Софья по-праздничному оделись, сели в экипаж и поехали в суд, где заняли места в последнем ряду. Председатель резюмировал решение:

«Суд первой инстанции отклонил иск адвокатов Оттоманского правительства как неточно сформулированный. Согласно гражданскому судопроизводству, истец, оспаривающий имущество, должен представить в суд полное и исчерпывающее его описание. В противном случае иск признается неточным и неприемлемым. В настоящем деле истцы основывают свои претензии на немецком издании книги, в которой господин Шлиман дает описание своих находок. Суд считает это описание неполным. Однако суд охотно ознакомится с более подробным описанием имущества, буде истец пожелает его представить».

— Неточное и неприемлемое! — воскликнул Генри, откупоривая по радостному случаю бутылку коньяка. — Софидион, тебе доводилось слышать более прекрасные слова?

— За последнее время — нет. Ты думаешь, на этом все кончится?

— Вряд ли, если я правильно сужу о Детье. Его адвокаты встретятся и постараются составить подробное описание золотых находок. Если в следующем слушании суд решит дело не в нашу пользу, нам будет плохо. Отстоять свои права мы не сможем. Наш тайник нетрудно обнаружить. Пожалуй, самое лучшее отвезти сундук во французское посольство.

В Софье заговорил дух противоречия.

— Я против, Генри. Золото спрятано вполне надежно. Если оно попадет в руки Бюрнуфа и его дочери, мы можем навсегда потерять его.

— Не волнуйся: я запечатаю замок своей печатью, его никто не тронет.

— Я не того боюсь, что его кто-нибудь тронет. Бюрнуф и его дочь не остановятся ни перед чем, чтобы троянское сокровище оказалось в Лувре.

— А по-моему, разумная мысль—выставить весь клад целиком в великом музее матери городов. Сколько людей его увидят…

Глаза Софьи вспыхнули.

— Ты не имеешь права поддаваться ему! Ты дал мне слово, что троянское сокровище будет принадлежать греческому народу.

Генри обнял ее за плечи, успокоил:

— Ты напрасно нервничаешь. Я хочу одного: спрятать сокровище в абсолютно надежном месте. И я сегодня же перевезу его.

В ближайшее воскресенье, 14 апреля 1874 года, Мариго выходила замуж за Деметриоса Георгиадиса, преподавателя математики в женской гимназии. Генри был шафером. Софья взяла из Греческого национального банка четыре тысячи долларов—свадебный подарок Генри — и передала их молодой чете. Веселое семейное торжество развлекло Софью, и она ненадолго забыла свои огорчения.

Через три дня Генри объявил:

— Бюрнуфы пригласили нас завтра на обед.

— Я не расположена ехать.

— Почему? Они наши добрые друзья.

— У них есть определенный расчет.

— Пожалуйста, не устраивай скандала.

Она не могла отказаться. Утром она одевалась в самом мрачном настроении. Предчувствие говорило ей, что ссоры не избежать.

И она не ошиблась. Сидя в гостиной за аперитивом, Эмиль Бюрнуф заговорщицким тоном сообщил:

— Я написал директору Лувра, сообщил о наших переговорах. Вчера я получил от него телеграмму, в которой он приветствует мысль о возможной передаче Лувру сокровища Приама. Сегодня он встречается с нашим премьер-министром Форту, чтобы заручиться его одобрением.

Софью бросило от гнева в дрожь.

— Вы не имели права так поступать!

— Имел, дорогая мадам Шлиман, — невозмутимо ответил Бюрнуф.

— Кто его дал вам?

— Ваш супруг. Кто же еще?

Софья повернулась к мужу, глаза ее горели, как два раскаленных угля.

— Ты все это проделал за моей спиной?

— Не спеши с выводами, дорогая Софидион. Я еще не сделал Лувру никакого предложения. Мы только обсуждали с Эмилем, безопасно оставлять сокровище в Греции или лучше вывезти его за границу.

— Тогда как вы смели написать директору Лувра, что он уже может считать сокровище Приама своим? — обрушилась Софья на Бюрнуфа.

К ней подошла Луиза.

— Отец ничего подобного не говорил, госпожа Шлиман. У нас такой порядок. Прежде чем принять ваше предложение, мы должны иметь официальное одобрение сверху.

— Мы? Кто это мы? Франция? Директор Лувра? Премьер-министр?

Голубые глаза Луизы смотрели по-прежнему невозмутимо.

— Я считаю себя вашим добрым другом. Мы думаем о том, как лучше защитить ваши интересы.

Софья больше не могла сдерживаться—такой в ней клокотал гнев. Ее не столько возмущала напористость Бюрнуфа. сколько терзала судьба сокровища. Вот уже почти год она живет под страхом, что их ликабетский тайник разграбят. Или что клад конфискует турецкое правительство, а теперь сам Генри признается, что сокровище может навсегда отправиться во Францию.

— Я не нуждаюсь в вашей защите!

— Мадам Шлиман, мне кажется, вы не должны в таком тоне разговаривать с моей дочерью, — вмешался Эмиль Бюрнуф, вставая между двумя женщинами. — Вся ответственность за переговоры лежит на мне.

— Не сомневаюсь! — холодно бросила она. — Вы хотите любой ценой выманить у нас клад. Вам это выгодно. Вы не пользовались уважением как директор. Вы думаете, что если этот номер пройдет, то ваша репутация в Париже восстановится. Но он не пройдет. Генри, я хочу домой.

Всю обратную дорогу ее била дрожь. Генри отчужденно молчал. Дома он поднялся за ней наверх, пригласил в малую гостиную и плотно затворил за собой дверь.

— Софья, я еще никогда не видел тебя в таком состоянии. Возможно, Эмиль и впрямь заботится о своих интересах. Но ведь и мы выиграем.

— Каким же образом?

— Золото раз и навсегда будет в безопасности. Турки ведь не оставят попыток завладеть им. В один прекрасный день какой-нибудь суд возьмет их сторону.

— Никогда этому не поверю, и твои адвокаты не поверят.