Я хочу выразить глубочайшую признательность д-ру Фрэнсису Р. Уолтону, директору Геннадиевой библиотеки при Американской школе классических знаний в Афинах, а также его сотрудникам за их неизменную доброту и помощь в моей работе с архивами Генри Шлимана и за разрешение цитировать документы, в отношении которых они располагали авторским правом.

Мне посчастливилось быть в Афинах в то время, когда последние внуки Шлимана передали в библиотеку большой портфель с личной перепиской Софьи и Генри Шлиманов и других членов семейства Энгастроменос: все эти письма наконец воссоединились с литературным наследием, уже хранившимся в библиотеке. Письма дают полную и истинную картину отношений между Софьей и Генри со дня их первой встречи до смерти Шлимана двадцать один год спустя. Кроме членов семьи, эти письма никто не видел, даже Эрнст Майер, с помощью потомков Шлимана выпустивший в 1953 и 1958 годах двухтомник его писем.

Она помогала подругам убирать цветами икону св. Мелетия, раскладывая вокруг раки в центре маленькой церквушки маргаритки, поздние августовские хризантемы. Вбежала запыхавшаяся Мариго, младшая сестра:

— Софья! Американец приехал! Твой поклонник, доктор Шлиман.

Софья замерла с воздетыми руками, потянувшимися к гирлянде на стенке гробницы.

— Уже? Мы ждали его не раньше субботы.

— Не знаю, только он сидит в саду собственной персоной и пьет лимонад. Его привел дядя Вимпос. Мама говорит, чтобы ты поторопилась.

— Сейчас приду. Скажи маме, что я сначала вымоюсь и переоденусь.

Мариго выбежала в двойные деревянные двери, уже украшенные ветками мирта и аира.

Софья опустила цветы на пол и немного постояла на домотканом коврике, новеньком, с пестрым геометрическим орнаментом: на праздник девушки заменили такими ковриками истершиеся церковные половички. Подруги тоже оставили работу и глазели на нее с нескрываемым интересом. До прошлого года они сопутствовали ей во всех летних развлечениях, когда семья Энгастроменос выезжала в Колон, прохладный, укрытый в тени деревьев пригород Афин, где у них был летний дом. А после банкротства отца он стал с нынешнего лета их постоянным домом. И только отказывая себе во всем да благодаря помощи и без того обремененного долгами дяди Вимпоса семья дала Софье возможность доучиться последний год в женской гимназии Арсакейон, дорогом, но зато лучшем учебном заведении в Греции.

— Херете [2],— вполголоса сказала она подругам и направилась к выходу.

На площади Св. Мелетия стоял густой благостный зной, мужчины сидели в кафе под пальмами и акациями за чашечкой крепкого турецкого кофе. На солнце посверкивали обязательные стаканы с водой, сверху перечеркнутые ложечкой. Дом Софьи был наискосок от церкви, но, изменив обычаю, она не пошла прямо через нагретую площадь, а обогнула ее тротуарами, где было прохладнее. Она не торопила судьбоносную встречу, ей хотелось спокойно вспомнить все, что произошло с того мартовского дня почти полугодовой давности, когда ее дядюшка затеял дело, сначала показавшееся семнадцатилетней Софье Энгастроменос едва ли не романтической причудой; а теперь оно с каждой минутой близилось к развязке.

Тринадцать лет назад, в 1856 году, Теоклетос Вимпос, в ту пору семинарист в Петербурге, давал уроки древнегреческого языка некоему обрусевшему немцу, наделенному не только неутолимой жаждой к языкам, но и способностью выучивать каждый новый язык в течение нескольких недель. Этот человек не имел сколько-нибудь упорядоченного образования и вообще чуть не всю свою жизнь—а ему было тридцать четыре года — занимался оптовой торговлей индиго, оливкового масла и чая, сколотив состояние благодаря исключительно добросовестному отношению к качеству товаров и запросам покупателей. Двадцатичетырехлетний семинарист и Генрих Шлиман подружились.

Генрих Шлиман родился 6 января 1822 года в Мекленбурге, Германия, в семье пастора. Изучив самостоятельно русский язык, он стал представителем амстердамского торгового дома «Шредер и К0» в Петербурге. Он на совесть служил здесь своим принципалам, получил разрешение открыть собственное дело, принял российское подданство.

В самый разгар золотой лихорадки, в 1850 году, он едет в Калифорнию, где удваивает свой капитал. Вернувшись через два года в Петербург, Шлиман женился, обзавелся тремя детьми и в Крымскую войну разбогател в третий раз.

Но в браке он был несчастлив.

Весной 1869 года он уехал в Нью-Йорк, выправил документ о натурализации на имя Генри Шлимана и сразу отправился в Индианаполис оформить развод. Отсюда он написал несколько писем своему старому другу, теперь уже афинскому священнику, Теоклетосу Вимпосу с настоятельной просьбой подыскать ему молодую жену-гречанку. Отец Вимпос тотчас отправился к своим кузенам с сообщением, что намерен рекомендовать их юную дочь Софью. Характеризуя своего приятеля, который отныне именовал себя по-американски — Генри, он рассказал родителям Софьи, какое впечатление он вынес от посещений невских складов Шлимана.

— В делах его называли фанатиком, своим служащим он доверял лишь простейшие обязанности. Сам принимал купцов, вникал в их пожелания, сам проверял товар, уходивший с его складов. Во время Крымской войны он получил монополию на поставки индиго, в котором русская армия испытывала острую нужду. К концу 1863 года, когда ему был всего сорок один год, он уже смог уйти от дел. Он признавался мне, что, хотя и любит деньги, они для него только средство осуществить заветную мечту: истратить их на поиски гомеровской Трои.

И вот этот человек приехал в Колон два месяца спустя после окончания Софьей гимназии.

Привстав на цыпочки, Софья легко, как в танце, повернулась на углу площади и пошла к дому. С коротким смешком она вспомнила письмо, которое Шлиман написал ее дяде из Парижа. Вимпос отдал ей его на память. Софья столько раз его перечитывала, что выучила наизусть.

«Дорогой друг, не могу выразить, как нежно я люблю Ваш город и его граждан… Прахом моей матери клянусь Вам, что все свои побуждения и силы направлю к тому, чтобы сделать свою будущую жену счастливой. Клянусь, у нее не будет оснований жаловаться, я буду души не чаять в ней, лишь бы она была отзывчивой и доброй…

Поэтому я прошу Вас прислать мне вместе с ответом фотографии нескольких красивых гречанок. Если же вы сами сделаете за меня выбор, то тем лучше. Умоляю Вас, выберите мне жену с таким же ангельским характером, как у вашей замужней сестры. Она должна быть бедной, но образованной девушкой, должна любить Гомера и желать возрождения моей любимой Греции. Неважно, знает она иностранные языки или нет. Зато обязательно, чтобы она была греческого типа, брюнетка и по возможности красивая. Но главное мое требование к ней — это доброе и любящее сердце. Может, у Вас есть на примете сирота, например дочь учителя, вынужденная пойти в гувернантки, и при этом обладательница нужных мне добродетелей?»