Пошла их третья неделя в Трое, когда ударили холода: ночью градусник показывал 23° по Фаренгейту [25]. В каменном доме да под шерстяными одеялами еще можно было спать, а вот десятники всю ночь простучали зубами от холода и встали с простудой. Леденящий северный ветер, жаловался утром Фотидис, лез во все щели. Лампы гасли, вода замерзла. Выглядели они все кошмарно.

— Пожалуй, нам надо поменяться с ними домами, пока не спадет этот холод, — предложила Софья. — У нас им будет гораздо теплее.

— Да, надо это сделать. Не то они все разболеются. Я велю Яннакису поменять постели. Под одеялами не замерзнем. И потом, вдвоем теплее.

Обмен состоялся, и десятники отлично выспались в каменном доме. Шлиманы спали плохо. На раскопках в траншеях было теплее, и то мужчины работали в шапках, пальто и шарфах.

На пятый день с утра проглянуло солнце. Ветер стих. В Троаде снова было тепло. Яннакис и Фотидис водворили кровать Шлиманов в каменный дом. Фотидис рассыпался перед Софьей в благодарностях за заботу.

Яннакис днями пропадал в деревнях, вербуя новых рабочих, и Генри поручил Софье кричать «пайдос» [26] утром и в обед. Она ходила от одной группы к другой и, сложив руки трубочкой, объявляла перерыв.

Пришли новые неприятности. Какой-то купец из Смирны соблазнил рабочих сдельщиной — собирать лакричный корень. За день можно было заработать пятьдесят центов, а Генри платил только тридцать пять: дни еще были короткие, темнело рано. И половина рабочих сразу подалась собирать коренья и давить сок. Раньше, чем через две недели, на них нечего было рассчитывать. Янникис в который раз проехал по деревням, но наскреб сущую малость. Генри не находил места: уходили дни!

Погода установилась, было тепло и ясно. Кризис с рабочими также миновал. Дни стали длиннее. Генри увеличил жалованье. Его бригада расчистила подходы к храму, убрав одиннадцать тысяч кубических ярдов грунта и пустой породы, и это радовало. Другие бригады тоже хорошо работали на своих участках. Буквально каждый час на свет являлось что-нибудь замечательное: медный сери — их первая земледельческая находка, медное оружие, копья и наконечники стрел, длинные тонкие медные гвозди с круглыми шляпками. Обводя траншеей северо-западную сторону Большой башни, бригада Генри натолкнулась на две стены толщиной в десять футов, стоявшие одна на другой крест-накрест. Когда достаточно отрыли верхнюю стену, Генри подозвал Софью и показал: в качестве строительного материала здесь использовали коринфские колонны. Замечательна была нижняя стена: многие ее массивные глыбы имели метку не то каменотеса, не то строителя—сигма, дельта, ипсилон.

Работа наладилась, и Софьина жизнь пошла ровной колеей. Генри возвращался с утреннего купания, она пила с ним кофе, шла к своим рабочим и оставалась на раскопках до обеда. К этому времени все утренние находки уже были в их рабочей комнате. Она видела, что Амин-эфенди ни на минуту не закрывает записную книжку, и улыбалась про себя: всего он не углядит—нельзя же быть в пяти местах сразу. Он не затруднял себя отбором половины находок, уверенный, что принятие нового закона—дело нескольких недель, и тогда Шлиманы сами все отправят в Константинополь, а директор музея сам решит, что ему угодно оставить.

Чувствовала она себя превосходно, работа на солнце подрумянила ей щеки, но Генри настоял, чтобы после обеда она ложилась вздремнуть и возвращалась, когда спадет жара. На это время он сам приглядывал за ее рабочими. В каменном доме было прохладно и хорошо. Проснувшись, она шла к Поликсене, договаривалась о завтрашнем обеде. Обе беззлобно вышучивали кулинарную страсть Яннакиса

К концу февраля у Генри каждый день в среднем работало сто шестьдесят человек. Работы по освобождению от грунта башни, крепостных стен и храма подвигались быстрым ходом. Генри был доволен. Сначала он собирался убыстрить темп раскопок на половине Фрэнка Калверта, а теперь его еще торопила угроза нового закона. Он во все стороны пустил траншеи, рвы, террасы. Бригада Генри всех опережала: они копали с восточной стороны башни, а это близко к южному склону холма — недалеко отвозить мусор. Это обстоятельство заставило его несколько изменить технику работы: прежде специально назначенный рабочий только нагружал тачку, а теперь ее нагружал и отвозил один человек. На одну операцию стало меньше.

Скрывая истинную причину своей нервозности, он жаловался на подорожание турецкого вина:

— В прошлом году две бутылки стоили мне пять центов, а теперь запрашивают восемь!

— Но ведь это замечательное вино, Генри, ты его предпочитаешь французским.

— Я на вино не жалуюсь. Я жалуюсь на цены. Портило настроение и то, что у найденных терракотовых

змеек рабочие аккуратно отламывали рожки: в Троаде было распространено суеверие, что эти рожки вылечивают от падучей и еще многих болезней. В прошлом году, к примеру, один умник насобирал целый кувшин рожек. Сколько Генри ни бился, убеждая, что все это чушь, сломить их предрассудок было невозможно.

К холму повадились ездить крестьяне за камнем для строительства церквей и мостов. Большие, хорошо обтесанные глыбы было тяжело и долго скатывать по склону, и пришлось заняться «каторжной», как ее называл Генри, работой: дробить монолиты на куски, с которыми легче управиться. Приезжие терпеливо ожидали, пока рабочие расколют камень и по частям спустят его на равнину. Здесь они спокойно грузили его в свои доморощенные двуколки. Генри особенно возмущало, что они не желали хоть чем-нибудь помочь им. Уж как он их уламывал!

— Тем, кто поможет разбить камни и убрать их с холма, я передам законное право на них.

Вожак этой банды помусолил самокрутку и, пожав плечами, буркнул:

— Они и так наши.

— Это мои камни! — взвился Генри. — Мне стоило больших денег откопать их. Только троньте: я упеку вас куда следует.

— Вам разрешено откопать их, — ответствовал бандит. — А наверху они общие.

Попробовала увещевать их и Софья. К грекам-христианам из Енишехира она обратилась на местном наречии:

— Стало быть, строите колокольню?

— Да.

— Чтобы быть ближе к Господу?

— Ну, на это никаких камней не хватит.

— А разве не учит вас церковь помогать ближнему?

— Мы неученые, мы только строить умеем.

И они по-прежнему каждый день приезжали к холму, и по-прежнему рабочие дробили камни, освобождая от них траншеи.

Большой храм притягивал Генри как магнит. Здесь он сделал несколько замечательных открытий. Нашел четыре глиняных трубы I т. una п. два дюйма в длину и двенадцать дюймов в поперечнике), снабжавших храм водой, нашел три мраморных плиты, испещренных древнегреческим текстом, из коего явствовало, что эти плиты надлежит поместить в храме. Генри ошалел от счастья. Раз «храм», значит, непременно «храм Афины». Никакое другое святилище не заслуживает названия «храма»! К тому же здание было повернуто на восток и во всех деталях совпадало с афинским Парфеноном. Он доставил все три плиты в рабочую комнату, отмыл теплой водой, и Софья села за перевод. Уже можно было более или менее уверенно датировать плиты третьим веком до новой эры.

Кончив перевод, она растерянно взглянула на него.

— Милый, мне так не хочется портить тебе радость, но все это не имеет никакого отношения к культу. Кому-то царь жалует землю… Помнишь, мы уже находили такие.

Но воспарившего Генри было очень непросто вернуть на землю.

— Это неважно. На тех плитах даже не упоминалось о храме, а здесь специально оговаривается, что их следует поместить в храме. Ведь так? — Так, конечно…

Беда, что он никак не мог найти в храме целых скульптур. Когда они наконец докопались до пола, то ткнулись в плиты песчаника — и больше там ничего не было. Генри считал, что статуи уничтожили религиозные фанатики и невежественная чернь. Если бы у храма был земляной пол, то за много веков статуи ушли бы в землю и сохранились. А песчаник удерживал их на себе до тех пор, пока не явились вандалы.