— Может быть…

Она стояла в траншее, по колени уменьшившись в росте; волосы собраны в высокий пучок и от пыли покрыты турецким платком. Он ласково улыбнулся ей сверху.

— А может быть, другое: туши акул разделывали на берегу и зажаривази на огне. Обычно акулье мясо не употребляют в пищу, но с голоду чего не съешь… А сюда приносили их кости, делали из них всякие инструменты, оружие. Они выстояли в огне. Посмотри на эти обгоревшие остатки домов, на стене траншеи хорошо видны несколько слоев. Такое впечатление, что на этой глубине все постройки были уничтожены огнем. Мне кажется, каменных городов мы найдем три-четыре, не больше. Все прочие были деревянные, с камышовыми и соломенными крышами. Одной искры было достаточно, чтобы город сгорел дотла, чтобы все обратилось в прах, в пепел. Вот эти пласты золы, — он показал рукой, — позволяют представить такую картину: дождавшись, когда остынут уголья, люди возвращались на пожарище, разравнивали его, насыпали слой свежей земли и отстраивали город заново. Обычно они успевали запастись пищей, захватить инструменты и ритуальные предметы и переждать пожар у Скамандра. Конечно, это была беда, но беда поправимая: леса кругом сколько угодно — хоть стройся, хоть топи очаг. И за несколько дней они вполне отстраивали себе новый кров.

На следующий день они отрыли россыпи раковин мидий и устриц.

— Сразу видно—сородичи, — лукаво блеснула она глазами, — тоже любили дары моря! Согласно Гомеру, они тоже пекли пшеничный хлеб, сажали ячмень. Остается лишь найти кости животных, и мы узнаем, какое мясо они ели.

— Мы знаем это из «Илиады»: они жарили на вертеле баранов, быков, гусей, телят, охотники добывали кабанов, ланей, зайцев… В общем, стол у наших предков был разнообразный.

Каждый день приносил ошеломляющие открытия. В развалинах большого строения, отрытого ближе к вершине холма на глубине всего пяти футов, они обнаружили три мраморные плиты от пятнадцати до двадцати пяти дюймов в длину с довольно пространными надписями, выбитыми резцом. Плеснув водой, они внимательно вгляделись в буквы. Генри заметно побледнел.

— Софья, как я надеялся найти следы письменности! Ведь такому открытию цены нет! Особенно если это храмовая надпись.

Разобрав некоторые слова, Софья участливо погладила его по руке.

— Нет, милый, это древнегреческий язык, и вряд ли плита из храма. Видишь, какие здесь слова? Совет, гражданин, налоги, право на владение землей…

— Да, вижу. — Он взглянул на нее потухшими глазами. — Значит, она из какого-нибудь здания заседаний совета.

— Саркис идет. Он видел, как мы отрыли плиты. Скажи, что мы их отмоем и вечером попробуем перевести текст.

Саркис разрешил забрать плиты домой: он придет взглянуть на них утром. Софья и Генри были слишком возбуждены, чтобы возиться с ужином, и наскоро закусили фруктами и медом. Яннакис на арбе привез плиты и внес к ним наверх. Чтобы расчистить все надписи, пришлось немало потрудиться жесткой щеткой.

— Займись этой большой — раз ты уже разобрала некоторые слова, — предложил Генри, — а я вспомню уроки Вимпоса и поломаю голову над двумя другими.

К часу ночи, не ручаясь за абсолютную точность перевода, она положила перед Генри такой текст:

«Поскольку Диафен Поллеос Тимнит в присутствии царя убедительно выказывает благородную чистоту помыслов и готовность всякому оказать необходимые услуги, царь определяет Совету и народу вынести вечную благодарность сборщику податей Тимниту и считать его в числе своих граждан. Его права пусть будут записаны на этой плите и выставлены…»

С грехом пополам разобрался со своими плитами и Генри, там речь шла примерно о том же: определялись гражданские и имущественные права поименованных лиц.

Когда утром Генри вернулся с купания, Саркис уже ждал его во дворе. Генри провел наверх их молчаливого надзирателя, даже не пытавшегося скрыть свое безразличие к находке. Софья подала кофе. Генри по-турецки разъяснил Саркису содержание всех трех надписей, причем Софья отметила, что ни одной он не выказал предпочтение. Естественно, Саркис отобрал две плиты поменьше, оставив Шлиманам ту, на которой текст был полнее и в лучшей сохранности. Проводив Саркиса, она лукаво заметила мужу:

— Мне кажется, ты обвел нашего господина Саркиса вокруг пальца — или я ошибаюсь?

— Немножко сплутовал, — озорно улыбнулся он в ответ. — Американцу редко удается обмануть армянина. Грех упустить такой случай.

Свою первую статью Генри напечатал в константинопольском «Журнале греческого филологического общества», это было почти дословное воспроизведение его ежедневных записей в дневнике. Статью хорошо приняли. Второй отчет он послал в Афины, в редакцию «Полемических листов», также надеясь на хороший прием.

— А я в нем не сомневаюсь, — объявила Софья, завершая угренний туалет. — Ведь ты рассказываешь о наших находках, даешь их научное описание, анализируешь место находки. Ты не ввязываешься в споры о местонахождении Трои…

— Потому что я совершенно определенно заявил: Троя — здесь.

Открыли римский колодец, и Генри решил немного покопаться в нем. Выбрали рабочего полегче, обвязали его веревкой и спустили в колодец. Ничего интересного в поднятом материале не оказалось. Генри свесился над краем колодца.

— На какую глубину, ты думаешь, он уходит?

— К черту в ад, — пришел глухой ответ.

— Тогда обвязывайся и выбирайся. В преисподней нам еще нечего делать.

Назавтра было воскресенье — греки, понятно, на работу не выйдут. Турки тоже подвели: начался озимый сев.

— Софья, мы здесь уже больше месяца. Давай приведем в порядок наши записи и навестим Фредерика Калверта, это около Бунарбаши. Он приглашал в любое воскресенье. Ему доставит удовольствие доказать тебе, что именно его дом стоит на руинах Трои.

Софья радостно захлопала в ладоши.

— Хоть день поживем, как нормальные люди! Приму ванну, надену хорошее платье. Только, знаешь, сначала я перечту письма из дома. Когда я читаю про Андромаху, я словно вижу ее, и мне спокойнее.

Ее полные губы дрожали от радостного нетерпения; на твердый подбородок опирался хрупкий и стройный овал ее лица, деленный прямым, орлиным носом; расчесанные на прямой пробор мягкие темные волосы были уложены за уши. Генри поглядел на жену и, по обыкновению, остался доволен.

После ванны она надела малиновую блузку и зеленый шерстяной костюм; золотые пуговицы ручейком сбегали по жакету.

— Загадочный ты человек, Софидион! В Париже тебя окружали роскошь и самое изысканное общество, а ты хандрила и то и дело прихварывала. Здесь же, в немыслимых условиях, работая весь день не разгибая спины, ты как огурчик!

Она широко улыбнулась ему в ответ.

— Нет, вы посмотрите на нее! — ликовал Генри. — И ест на ходу, и недосыпает, а прекрасна, как Афродита Праксителя! Плиний считал ее лучшим творением скульптора и вообще чудом света. Воздвигнутая под открытым небом, она была видна со всех сторон и отовсюду была прекрасна. Лукиан вспоминал мягкую улыбку, игравшую на ее полураскрытых губах, и влажный, блестящий взгляд радостных глаз [18].

— Потому что я счастлива, Эррикаки.

Это было тайное, сокровенное имя, и он залился счастливым румянцем.

Был свежий осенний день. В прозрачном воздухе было видно на многие мили в обе стороны—до самых гор и далеко в море. Снежные гряды облаков, облепив Иду, сползали к северу. Но наезженному арбами проселку Софья и Генри выбрались на главную дорогу и свернули на юг. Через пять миль будет Фимбра [19], где в начале 60-х годов Фредерик Калверт и его состоятельная супруга выстроили себе двухэтажный особняк. Уже шестнадцатый год Фредерик Калверт был британским генеральным консулом в Дарданеллах. Похоже, суровый приговор, вынесенный на родине его брату Фрэнку, на карьере Фредерика Калверта никак не отразился.

К дому вела длинная аллея, обсаженная соснами и живой изгородью из желтых цветов. Конюх принял их лошадей, и дворецкий провел гостей в двойные золоченые двери. Одетые к воскресному обеду. Калверты выглядели так, словно только что вернулись со службы в Кентерберийском соборе. Фредерик был старше Фрэнка, полнее, с красным отечным лицом в обрамлении длинных бакенбард, с водянисто-голубыми глазами.