— Продолжай, Генри. Пожалуйста.
— Хорошо… Менелай нашел себе невесту мирно, но это из-за нее потом здесь, в Авлиде, собралось тысяча сто сорок кораблей и сто двадцать тысяч войска, чтобы, дождавшись попутного ветра, отправиться в Трою. У царя Лакедемона Тиндара, мужа Леды, была дочь невообразимой красоты по имени Елена. Она была сестрой Клитемнестры. Их родным отцом был Зевс, могущественнейший из богов. Приняв облик лебеда, он соблазнил Леду. Выбирая для дочери мужа, Тиндар никак не мог решить, какому царю или вождю отдать предпочтение, и тогда он созвал их всех к себе во дворец — на состязание. Молодые знатные отпрыски были так очарованы красотой Елены, что прямо здесь, при дворе, едва не разгорелась братоубийственная война. Тиндар заставил просителей поклясться честью, что они подчинятся выбору самой Елены, и если кто-нибудь нанесет обиду ее избраннику, то остальные должны все объединиться и уничтожить обидчика. И она выбрала Менелая.
Генри перевел дыхание и продолжал.
— И вот в Спарту приезжает с богатыми подарками сын Троянского царя Приама Парис, воплощение мужской красоты. Гостеприимно встретив его, Менелай ненадолго уезжает на Крит, а тем временем Парис похищает Елену. Позже Елена будет оправдываться, что уехала не по своей воле, что ее околдовала богиня Афродита. В три дня Елена и Парис пересекли Эгейское море и прибыли в Геллеспонт. Менелай призвал прежних женихов выполнить свое обещание, и в
Авлиду съехались цари, вожди и воины, чтобы идти на Трою, вернуть Елену, перебить мужчин, спалить город и взять в рабство женщин и детей.
Но здесь, в этой укромной гавани, огромный флот застрял. Сначала была непогода, штормы, потом долгие месяцы на море не было ни ветерка. В войсках начались беспорядки, ратники требовали немедленно плыть в Трою и разграбить город, в противном случае угрожая разойтись по домам, вернуться к своим стадам и нивам.
И тогда прорицатель Калхас, участник Троянского похода, объявил, что богиня охоты Артемида—она ветрами распоряжалась тоже — разгневалась на Агамемнона, застрелившего ее священную лань, и требует жертвенной смерти его дочери Ифигении. Агамемнон послал за дочерью в Микены под предлогом обручения ее с Ахиллом из Фессалии. Он собственной рукой перерезал нежное горло своей дочери, и кровь хлынула в миску с «очистными водами». Так совершилась искупительная жертва Артемиде. Я прочту мольбу Ифигении к Агамемнону.
Я здесь, отец, у ног твоих, как ветка.
Молящих дар, такая ж. как она.
Я слабая, но рождена тобою…
О, не губи безвременно меня!
Глядеть на свет так сладко, а спускаться
В: подземный мир так страшно — пощади!
Я первая «отец» тебе сказала.
И ты мне первой — «дочка». Помнишь, я
К тебе взбиралась на колени с лаской?
О, как ты сам тогда меня ласкал!
Потом Ифигения обращает пронзительные слова прощания к матери, Клитемнестре.
…Выслушай, родная.
Все. что в сердце я скопила. На Атрида гнев напрасный
Ты оставишь. Отбиваться где уж нам с тобой, былинкам!
…На меня теперь Эллада, вся великая Эллада
Жадно смотрит; в этой жертве без защитной и бессильной
Все для них: попутный ветер и разрушенная Троя:
За глумленье над Еленой, за нечестие Париса.
В ней и кара для фригийцев, и урок для их потомства.
Чтоб не смел надменный варвар красть замужнюю гречанку.
Генри вернулся к началу книги и мягким, мелодичным голосом прочел всю пьесу целиком. А Софья смотрела на лица слушателей—жителей Авлиды. Женщины утирали слезы, мужчины ушли в рассказ самозабвенно, унесенные в далекие и так мало переменившиеся времена вот этой самой деревни, где их предки в трудах жили веками.
«Все они добрые христиане, — размышляла она, переводя взгляд с одного лица на другое, — но им и в голову не придет, что не было у богини Артемиды такой власти — удержать ветер. И что Ифигению принесли в жертву не когда-то в допотопные времена, а приносят и сейчас, на этом песчаном берегу, по которому они каждый день ходят, и ее кровь льется и льется в миску с очистными водами…»
От волнения с трудом подбирая слова, хозяева и соседи благодарили доктора Шлимана. Заплаканная Мариго поцеловала его в щеку, преображенный флегматик Спирос положил ему руку на плечо и сильно сжал его. Софья и Генри ушли в свою комнату. Обняв за шею, она горячо расцеловала его.
— Ты нас всех заворожил. Ты словно сам был участником этой трагической истории и заставил нас поверить в нее.
Генри иронически склонил голову на плечо.
— Нет, я серьезно говорю. Я всегда уважала твою убежденность, но все же не могла до конца разделить ее. А теперь я верю: Троя была, война была, и сожженный ахейцами город ждет, когда мы его освободим.
3
В «Англетере» ее ждала записка от матери: «Дорогая Софья, когда вернетесь, приезжай в Колон. Надеюсь, занятия Генри оставляют тебе немного свободного времени».
Софья достаточно хорошо знала мать, чтобы прочесть между строк: приезжай одна.
Судя но всему, дело было важное. В Пирей их корабль пришел в девять утра, сейчас было одиннадцать. Перед Генри лежала куча неотложной корреспонденции.
— От Фрэнка Калверта ничего нет, — проворчал он. — Сегодня же напишу британскому и американскому послам в Константинополь. Они пользуются большим влиянием на султана.
— Раз ты будешь занят письмами, ты не возражаешь, если я съезжу в Колон? Мама просит встретиться.
— Тогда я попрошу принести мне обед сюда, чтобы не отвлекаться. Пришли записку, нужно ли мне приехать к окину и забрать тебя. А вообще возвращайся до темноты.
Мадам Виктория обняла дочь невнимательно и даже прохладно.
— Что-нибудь плохо, мама?
— Все плохо.
— Давай пройдем на кухню и выпьем чашку кофе.
Они сели друг против друга за простой стол, на котором обычно разделывали овощи и держали кастрюли, снятые с горячей плиты. Был тот редкий день, когда в доме царила полнейшая тишина: все разошлись. Словно из протекающего крана, в окна сочился желтенький свет. На плите кипела луковица, в другом горшке варилась окра.
Широкое строгое лицо мадам Виктории не улыбалось, неприступно сомкнулись полные губы, гладко расчесанные на прямой пробор иссиня-черные волосы облегали голову, как тесная ермолка.
«У мамы сильный характер, — думала Софья. — Некоторые называют ее властной. Она не может свыкнуться с мыслью, что я уже замужняя женщина. Как ни было мне одиноко в Париже, ей, конечно, было больнее отпускать меня от себя, оставить без помощи и совета».
— Мама, ты что-то скрываешь. Я это заметила после Парижа.
— Ты не ошиблась, — хмуро ответила мадам Виктория.
— Мне показалось, вы неприветливо встретили Генри.
— Боюсь, с твоим мужем мы ошиблись. Мы позволили тебе выйти замуж за скрягу.
— Генри скряга?! Это неправда. Он не дает мне свободных денег, но я и не нуждаюсь в них. Зато он возит меня всюду, куда мне хочется, и покупает мне все, что нужно и не нужно.
— Родные говорят, что ты скомпрометировала всю семью. Это было до такой степени дико, что Софья отказывалась
верить собственным ушам.
— Раз ты вышла замуж за миллионера и месяцами живешь в Париже, мы ожидали увидеть тебя в бриллиантах и мехах, в дорогих туалетах.
Софья бросила взгляд на свое коричневое шерстяное платье, затканное пестрыми цветочками. Конечно, скромное платье, но никак не бедное. Материал она выбирала сама, и портной постарался на совесть: высокий воротник, облегавший точеную шею, длинные рукава, узкий в талии лиф и широкая юбка. Софья разгладила платье на коленях и тихо спросила:
