Перикл Комненос приехал верхом перед обедом; в притороченных к седлу сумках были эскизные блокноты, холсты, кисти и масляные краски. Генри сейчас же спустился с ним на дно шахты. Комненос сказал, что хотел бы сначала сделать карандашные наброски.

— Живопись—ваше дело, не мое, — сказал ему Шлиман. — Делайте все, что считаете нужным. Важно, чтоб изображение было как можно точнее. Через день-другой мы попытаемся поднять его отсюда.

Все остальные выбрались наверх, сели на плиты и принялись за еду, согреваемые скудным декабрьским солнцем, лучи которого были так же тонки, как найденная в могилах золотая фольга. Они были не одни. Накануне кое-кому из рабочих удалось все-таки увидеть бренные останки микенского монарха.

Разговорам не было конца. Скоро о неслыханной находке знали все землекопы. И вот теперь они стояли у разверстой могилы, на их лицах застыло изумление, граничащее с ужасом.

— Скоро о нашем открытии узнает вся Арголида. Слух о нем разлетится с быстротой молнии, — заметил Генри.

Когда солнце было уже довольно высоко, к акрополю стали стекаться жители окрестных деревень. Они ехали верхом на лошадях, ослах, в фургонах или шли пешком. Поднявшись на гору, заглядывали, вытянув шеи, в отверстие могилы, чтобы хоть краем глаза взглянуть на доисторического человека, который был все еще во плоти и как будто присутствовал среди живых. После полудня из Аргоса стали прибывать экипажи. Деметриос и Спирос оставались на дне могилы. Солдаты натянули вокруг веревку, чтобы удерживать любопытных на почтительном расстоянии да и безопасности ради — того гляди, кто-нибудь свалится вниз. Прибыв на акрополь, новички на первых порах впадали в изумленное оцепенение, которое затем сменялось безудержным потоком вопросов и восклицаний, сливавшихся с более спокойным говором прибывших раньше. Генри. Софья и профессор Финдиклис переходили от одного к другому, спрашивая, не умеет ли кто бальзамировать или на крайний случай, не знает ли кто такого умельца.

К вечеру Генри и Софья, работая на 'четвереньках и с большой осторожностью, нашли похожие на щиты блюда, верхнюю часть серебряной вазы с золотым устьем и ручкой, сотни золотых бляшек, сплошь в узорах, широкую золотую ленту, назначение которой они не смогли разгадать. Уже вечером откопали золотые украшения для поножей, обломки костяных и мраморных рукояток ножей, покрытых резным орнаментом; углубившись еще, наткнулись на несколько больших медных сосудов и на четырехугольный деревянный ящик, на двух стенках которого были вырезаны лев и собака. Дерево было как намокшая губка, и Генри опасался, что ящик рассыплется, не успеют они поднять его на поверхность. Этого не случилось; соприкоснувшись с воздухом, ящик затвердел как камень. В золе было полно черепков; как и в меньшей могиле, в этой были обнаружены остатки пищи — главным образом устрицы.

Работая весь день в присутствии мертвого, который, казалось, был еще вчера жив, Софья испытала жуткое, мистическое чувство. Этот давно почивший венценосец, как бы его ни звали, точно все время следил за ней. Когда она поворачивалась в его сторону, взгляд ее как магнитом притягивало одушевленное, выразительное лицо. Древний царь, казалось, беседовал с ней. Она не понимала, что он ей говорит, не знала его языка; но в эти два дня она гораздо сильнее, чем все остальное время раскопок, чувствовала, что они с Генри живут напряженном жизнью сразу в двух исторических эпохах: в 1876 году после рождения Христа и во времена этого монарха, который сумел пережить сокрушительное для всего сущего действие трех с лишним тысячелетий. Каким-то шестым чувством она постигла его жизнь, хотя знала о ней только то, что им открыли раскопки в Трое и здесь, в Микенах. Она не боялась этого царя—лицо его выдавало силу характера, но не было грозным. Она чувствовала, что была бы счастлива, живя в большом прекрасном Микенском царстве, которым он правил. Но ведь и ее муж монарх. Он правит своим миром. Открытие этих фантастических могил-сокровищниц—заслуга Генри Шлимана, только его одного. Благодаря ему человечество будет знать, как жили и умирали микенцы, и, возможно, проникнет в самые сокровенные тайны доисторической цивилизации. У нее вдруг появилось дерзновенное желание, в котором она не призналась бы даже Генри: ах, если бы рядом с ними сейчас был Гомер! Они нашли столько из описанного им, что «Илиада» и «Одиссея» больше никогда не будут считаться вымыслом.

В этот второй день декабря стемнело рано. Толпа разошлась. Генри и его маленькая группа оставались возле могилы до тех пор, пока солдаты не зажгли сторожевые костры, поклявшись, что ни на шаг не отойдут от могилы в течение всей ночи.

На другой день, третьего декабря, аргосцы со всей Арголиды съехались посмотреть на небывалое чудо: к ним вернулся один из их прародителей. Солдаты все еще не сняли заслон: многие рвались спуститься в могилу. Генри стоял в центре агоры, беседуя с полицмейстером Нафплиона и префектом Аргоса, к ним подошел немолодой, лысый человек в очках с толстыми стеклами и синей блузе. В руках у него был туго завязанный узел.

— Господин префект, — заговорил он, — будьте так любезны, представьте меня доктору Шлиману. У меня есть ему предложение.

— Это Спиридон Николау. наш фармацевт из Аргоса, — повернулся префект к Шлиману.

Глаза у Генри загорелись.

— Надеюсь, вы как раз тот человек, которого я жду!

— Да, доктор Шлиман, по-видимому. Ко мне в аптеку все эти дни то и дело заглядывали знакомые и говорили, что вы ищете человека, знающего бальзамирование. Я много читал о том, как бальзамировали древние египтяне; они предохраняли трупы от разложения впрыскиванием смол и ароматических веществ. Меня дважды приглашали в Нафплион, чтобы я забальзамировал трупы моряков, которых родные хотели увезти и похоронить дома. Я употреблял для этого спирт, в котором растворял сандарак. Мой метод, по-видимому, оказался успешным, поскольку я получил от семей погибших моряков благодарственные письма.

— Милости просим! — воскликнул Генри. — Вас-то нам и

надо. Идемте.

Генри помог фармацевту спуститься вниз. Николау внимательно осмотрел останки и вынул из своего узелка необходимые приспособления.

— Вы понимаете, конечно, что я смогу забальзамировать только сверху.

— Забальзамируйте, пожалуйста, все, до чего только сможет добраться ваша кисть. Затем мы подведем под древнего царя железный или дощатый щит и попытаемся поднять наверх в целости и сохранности.

Фармацевт налил в миску спирт и всыпал в него из мешочка прозрачные винно-желтые зерна сандараковой смолы. Взглянув на Шлимана с гордостью профессионала, он сказал:

— Доктор Шлиман, я полагаю, что начать надо с этого широкого лба, затем спускаться ниже, перейти ко рту, зубам, подбородку, грудной клетке…

— Да, да, — нетерпеливо перебил его Генри. — Вам виднее,

вы специалист.

Художник Комненос был очень недоволен, что ему помешали.

Генри старался его утешить:

— Вы сделали прекрасный портрет — полное сходство.

— Но я еще не закончил!

— Разумеется. Взыскательный художник всегда стремится ко все большему совершенству. Я вас прошу, пожалуйста, позвольте Спиридону Николау заняться нашим древним другом. Он сохранит для нас эти бесценные останки. Вы сможете закончить портрет, пока мы будем искать способ, как извлечь его отсюда, не повредив.

Аргосцы напирали на солдат, требуя, чтобы им показали, как будут бальзамировать ахейского царя. Софья боялась, что самые отчаянные прорвутся и упадут в яму глубиной тридцати трех футов. Она попросила Леонидаса Леонардоса и префекта урезонить толпу. Но желание увидеть, как будут бальзамировать, было так велико, что ропот не унимался.

Спиридон Николау сосредоточенно работал узенькой кисточкой около двух часов. Кончив бальзамировать, он выпрямился, счистил с блузы несколько случайных капелек лака.

— Ну вот, доктор Шлиман, по-моему, теперь с вашим старым приятелем ничего не случится. Это, конечно, не настоящее бальзамирование, но законсервирован он весьма надежно. Ручаюсь, что можно спокойно везти его в Афины.