Микунь, 77-й год

Новочёркасская крытая тюрьма для злостных нарушителей режима. Рабочий корпус. Каждое утро проходим по коридорам и спускаемся в вонючие подвалы — цеха. Пусть под замком, но зато разнообразие. Сельскохозяйственная продукция и ширпотреб… В четыре часа дня — назад в камеру.

Месяц назад в камеру перевели новенького, он из тех, кто получил крытую прямо со свободы, по приговору. Волжанин, тридцать шесть лет, пятнадцать строгого, из них первые пять на тюремном режиме. Зверское убийство жены, измена. Был вменяем, мстил. Высшее образование, инженер, но был когда-то еще раньше судим за мелочевку. Потухший, неживой взгляд, весь обросший, лицо вялое, белое, движения замедленные, весь в себе. За сутки три слова, почти ничего не ест.

Чужая судьба никого особо не интересует, но тихие всегда притягивают к себе и вызывают повышенный интерес. Расшевелить «покойника» никому не удается. Махнули рукой — не делает вреда, и достаточно. Человек-тень со смертью на плече. Мне его жалко. Хорошо понимаю, что такое пятнадцать лет в совдеповских лагерях, и особенно в тюрьме, среди обезумевшей публики. Сильно переживает и, по всему видно, решает свою последнюю проблему…

Мне двадцать четыре года, сроку двадцать, но восемь из них отбыто. Больше опыта, давно прошел его муки. Тяну лямку, но свой срок вроде чужой, смотрю на других, удивляюсь… Хочется сдвинуть его с мертвой точки, найти и подать единственную нить жизни, хотя нет никакой уверенности в том, что жить лучше. Глупая церковь «запретила» и это, а как просто и легко! Какой там грех, свобода! Все грехи у Бога за пазухой, а мы несчастные смертные. Но хочется спасти, почти автоматически, почти из интереса. Молчит и только кивает в ответ, думая совсем о другом. Нет, ум еще есть, но он далеко. Отчетливо вижу, что на все реагирует и все понимает, но молчит, не хочет рассеиваться, уже понял, как трудно решиться на…

Бьюсь, как от стену, несколько дней. Ни-че-го! Умоляет взглядом не трогать, оставить его, мол, благодарен мне, но… Его жизнь в моих руках, знаю как о закате: вот-вот покончит с собой, ищет время и место. Чувствую каждой клеткой. Засыпаю и думаю: сегодня?., завтра?., послезавтра?.. Делаю последнюю попытку и… опускаю руки. Стараюсь не замечать и не думать.

Через неделю его неожиданно переводят в одиночку. Уговорил опера под каким-то предлогом, увели прямо из цеха. Прожил ещё целый месяц, повесился ночью.

Новочеркасск, 79-й год

Время правления Андропова. Урал. В один из дней всю зону собирают на центральном плацу. Менты очень возбуждены, улыбаются и перешептываются между собой. Наконец появляется хозяин лагеря в сопровождении своей свиты.

Зекам зачитывают указ от такого-то числа: «Вводится в действие статья 188 прим., по которой осужденным могут добавлять срок только за одни лагерные нарушения». До двух и до пяти лет.

Все в шоке, не верят собственным ушам. Кто-то уже подсчитывает, сколько дополнительных лет ему придется отсидеть, кто-то матерится, а кто-то желает Ско-тодропову сдохнуть во всеуслышание, не боясь статьи.

Через пару дней по зоне проносится слух, что у нарушителей и блатных будут брать подписки: «Обязуюсь, не буду, осознал…» Кто не подпишется — получит срок по прошлым нарушениям. Половина людей не верит в такую галиматью. Судить за прошлые нарушения?! Нет, это уже сверх всякой наглости, такое проделал Хрущев с Рокотовым… Неужели и этот?! Другая половина ни в чем не сомневается, говорит, что так и будет. Все в ожидании и напряжении. Спустя неделю начинают партиями вызывать в штаб… Кто чуть попроще — подписывает, остальные плюются и уходят, не обращая внимания на угрозы начальства.

Развязка наступает очень скоро, буквально через пару месяцев. Первые семь человек получают в основном по полтора года, готовят других. Менты просто ликуют и не скрывают своей радости: «Наконец-то, мол, свершилось. Теперь все пойдет как по маслу! Рабы в законе — это блеск!»

Зона изменилась до неузнаваемости. Многим стыдно смотреть друг другу в глаза, до того они опустились… Вот она, проверка на вшивость! Блатные устояли почти все, невзирая на оставшийся срок. Было и не такое, чего уж там! Отсидели больше, отсидим и андроповское, где наша не пропадала!..

На пересыльном пункте закрытым судом судят известного пермского блатюка и честнягу по жизни. Петю Богомольца…

В январе его за что-то притащили в ШИЗО и после тщательного шмона велели снять теплое нательное белье. Таков порядок. Тонкая куртка х/б, брюки, носки, трусы, майка. Пете тридцать с лишним, сидит одиннадцать без выхода, туберкулезник, шкура и кости, до свободы девять месяцев.

На улице сорок шесть мороза, в камере жуткий дуборез, почти не топят. С потолка и со стен постоянно течёт, сидеть просто невозможно, зеки только два раза в сутки греются от кружки с кипятком. Петя знает, что через пятнадцать суток у него обязательно начнется активный процесс в легких, а потому артачится и не снимает рубашку.

— Покажите, где написано, что рубашка не положена при такой температуре, покажите! — хрипит он, доказывая свою правоту на коридоре. — Покажете — сниму, нет — значит, нет!

Контролёры и дежурный ссылаются на инструкции и единый для всех образец одежды. Разреши одному, заорут все.

— Да пар изо рта идёт, руки стынут же! Охуели совсем!

Петю пытаются раздеть силой, но он вырывается и не дается. Начинают бить, все сильнее. Петя бросается к перегородке контролеров, разбивает стекло и наносит ранение дежурному. Капитан хватается за лицо, Петю сбивают с ног и запинывают сапогами. Полуживого, но в теплой рубашке бросают в специальный холодильник, затем в общую камеру. Через пятнадцать суток начинают следствие.

И вот — суд.

Судья. Скажите, осужденный Богомолец, почему вы отказались выполнить требование дежурного помощника начальника колонии?

Петя. А что делать, загибаться там? Вы бы посидели в таком холодильнике в одних трусах, через день пайка! Я же тяжелобольной, меня вообще не имели права сажать в ШИЗО, у меня первый тубучет, первый… Они всегда сажают без подписи врача, по договору; если что случится, врач не ответит, нет подписи. Отсидел без несчастья, он задним числом подписывает… Все знают!

Судья. Это к делу не относится, Богомолец!.. Значит, вы отказались снять рубашку по причине холода в камере, так?

Петя. Да, и по состоянию здоровья.

Судья. Но вы зна-али, что обязаны выполнять все… требования администрации?

Петя. Что вы пургу несете?! А если убить кого потребуют или мать родную обшмонать?! Требования! Я эти инструкции не составлял, это педерасты из Кремля да учёные наши хвалёные понаписывали!

Судья. Отвечайте на вопрос, Богомолец, знали или нет?!

Петя. А кто не знает в зоне?

Судья. Почему же вы не выполнили требование, а потом не обжаловали у начальника НТК?

Петя (смеясь). Вы не актриса часом?.. Еще пятнадцать суток за обжалование заработать? Да он сам, козел, воду из ведра подливал в камеры и в пищу, сам! Гу-сто, говорит! Я соб-ствен-ны-ми глазами видел, и не раз. Как его обход по БУРу, железно!

Судья. (О чем-то шепчется с заседателями, потом задает вопрос). Вы утверждаете, что вас сильно били и что в целях самообороны вы были вынуждены нанести телесные повреждения капитану Булько?

Петя. Да, так оно и было, все слышали в камерах.

Судья. Вы обращались в санчасть на предмет освидетельствования?

Петя. А кто меня из камеры выпускал? До сегодняшнего дня четыре с половиной месяца не выхожу. Врач ни разу даже не подходил, сколько ни тарабанил! Таблеток не мог взять, какое освидетельствование!