Наблюдая за игрой Мэгги, которая давалась ей так хорошо, погрузившись вместе с залом в почтительную тишину, Барт понял, что вновь оказался прав в своем предположении по поводу того, откуда Мэгги Кендал черпала вдохновение и поддержку. Они приходили к ней с волнами любви и обожания, перехлестывавшими через рампу. Он с наслаждением следил, как она крадется по сцене, таял в лучах ее обаяния, холодея, когда она гневалась, сочувствовал ей в ее безжалостной решимости и мучительном отчаянии.

Вот почему она совершенно не нуждалась в чьей-то поддержке, когда дело касалось личной жизни. Обожание зрителей придавало ей сил, заряжало энергией, возвышало над мелочной обыденностью. На съемочной площадке она заводила роман с кинокамерой.

Когда-то давно, в самом начале их знакомства, она сказала ему, в ту пору юному идеалисту с широко распахнутыми глазами, что чувствует себя по-настоящему живой, лишь когда играет: интерпретирует текст великой пьесы, создает характер, заставляет публику слушать себя и абсолютно верить. Вся ее энергия уходила на то, чтобы поддерживать образ Мэгги Кендал, и для простых человеческих отношений у нее уже не хватало сил.

Но сегодня он с первого взгляда заметил, что она сильно нервничает, что было ей несвойственно. Мэгги никогда не страдала пресловутым страхом сцены. Напротив, она всегда с радостью предвкушала момент своего выхода на подмостки или на съемочную площадку, ее приятно будоражил адреналин в крови, и она всех заражала своим вдохновенным ожиданием. Но на этот раз, прикоснувшись к ней в гримерной, Барт почувствовал, как напряжена ее спина и, значит, как неспокойна она сама.

Может быть, все дело в том, что она впервые показывается зрителям после двух злосчастных провалов в кино и раздутой в прессе истории с проколом на телевидении? Вряд ли ее тревога связана с поисками, которые она ему поручила; ему-то хорошо известно, что ей важно, а что не очень. Попеняв ему сегодня на опоздание, она даже стала выяснять, почему он задержался.

– В другой раз все же постарайся являться заранее, – будто подслушав его мысли, сказала Конни, внезапно вырастая рядом с ним. – Она уже начинала выходить из себя.

– Мэгги? – удивленно подняв брови, спросил он.

– Чего ты удивляешься! Ты что, не знаешь, как ей важно, чтобы перед началом спектакля мы собирались все вместе!

– Разве она разделяет эти дурацкие актерские суеверия?

– В данном случае речь идет о привычке, – выразительно уточнила Конни. – И еще кое о чем. Могу объяснить, если желаешь. Ты еще никогда так не опаздывал. Она, разумеется, ни за что не захочет это признать, но ты значишь для нее гораздо больше, чем она сама полагает.

– Ясное дело. Я ее счастливый талисман.

– Терять который для нее смерти подобно. Конечно, ко мне она тоже привязана и потерять меня было бы для нее большим неудобством или несчастьем, а вот расстаться с тобой – трагедией.

– Постараюсь запомнить, – беззаботно бросил Барт, но на самом деле эта фраза надолго запечатлелась у него в мозгу.

– А теперь поведай, где ты все же шлялся? Он рассказал.

– А не мог ли кто-нибудь шепнуть этому самому Мартину Бейли про Мэгги?

– У него за спиной серьезное преступление. На его месте я бы в любом случае сидел тихо как мышка и не высовывался.

– Ну, чтобы скрыться от нее, ему бы потребовались сапоги-скороходы!

Конни отошла, чтобы приготовить для Мэгги охлажденный апельсиновый сок, полный стакан которого она всегда выпивала после первого акта.

Занавес опустился под гром аплодисментов, и за кулисы вошла Мэгги, сияющая лучезарным светом.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула она, беря с подноса, который протянула ей Конни, стакан с соком. Она была в прекрасном настроении.

– Просто как во сне! – пропел Джоэл де Сантис, пробираясь сквозь толпу, чтобы обнять Мэгги. – Так держать, драгоценная моя. – И он поплыл дальше, чтобы сказать то же самое другим артистам.

– Неудобно говорить такое о себе, но, кажется, я в самом деле была хороша, – сказала Мэгги и, посерьезнев, добавила, обращаясь к Барту: – Может быть, тебе следует почаще опаздывать. – А потом обернулась к Конни: – Погляди, что там у меня сзади с бретелькой. Кажется, она лопнула, когда я задергивала занавески. Надо подшить. Я все же не Мерилин Монро.

– Сейчас, только возьму нитку с иголкой.

Спектакль кончился, занавес опускался и поднимался еще множество раз. Мэгги ушла со сцены с охапкой цветов, которые она передала Конни. Ей подали бокал шампанского, открытого прямо тут же. Она жадно выпила его и сразу же протянула бокал за новой порцией, которую тоже немедленно выпила.

Наконец Мэгги вернулась к себе в гримерную и торжествующая, но обессиленная рухнула в кресло.

– Ну, пусть теперь кто-нибудь вякнет, что я выдохлась, – заявила она.

– Никто этого не говорил, – поправил ее Барт, садясь верхом на стул, стоявший рядом с Мэгги. – Твой актерский талант никто не осмелится подвергнуть сомнению. Речь идет только о возрасте. – Он попытался улыбкой смягчить удар. – Хотя сегодня ты была женщиной без возраста.

Мэгги повернула к нему лицо, на котором не было никакого выражения.

– Я была хороша, правда? – сказала она, явно не ожидая ответа на свой вопрос. – Не пускайте ко мне никого минут десять. Мне нужно принять холодный душ.

Когда наконец толпу восторженных поклонников допустили к королеве бала, она уже успела расслабиться. Просто кошечка, подумал Барт.

Успех всегда действовал на нее умиротворяюще, потому что подтверждал правильный порядок вещей, где она занимала место на самом верху. Глядя, как она общается со своими почитателями – этому улыбка, тому приветный жест, еще кому-то шутка, – Барт обратил внимание на экстатический румянец на ее великолепных скулах, почти маниакальный триумфальный блеск в глазах. В ее осанке, в посадке головы сквозило действительно нечто королевское. Примерно так бывало всегда после удачной премьеры. Это особое возбуждение держалось в ней несколько часов. И опять же, подумал он про себя, ради таких вот минут она и живет, и ни одно живое существо не способно доставить ей этого счастья своей одинокой любовью.

Конни внимательно следила, как развиваются события, чтобы не пропустить первых признаков утомления – в улыбке, голосе, взгляде. Едва заметив их, она безжалостно прерывала поток восхищенных словоизлияний, произнося тоном, от которого слова застревали в горле:

– Теперь мисс Кендал нужно отдохнуть.

При этом она ловко собирала прямо из-под рук бокалы и легонько подталкивала гостей к двери. Когда захлопнулась дверь за последним посетителем, Мэгги сладко потянулась, так что хрустнули кости, и воскликнула:

– Я голодна как волк!

Барт не замедлил откликнуться:

– Бекон, яйца, колбаса, грибы, помидоры и поджаренные хлебцы, идет?

– Ммммм, да, пожалуй.

– Увидимся дома.

Когда он еще жил в Беркли, отец после ссоры резко уменьшил ему денежное содержание, и Барт одно лето проработал поваром в заштатной забегаловке. Там всем подавали одно блюдо – омлет с грибами и колбасой. Мэгги вообще строго следила за своей диетой и перед спектаклем никогда не обедала, зато потом у нее разыгрывался волчий аппетит.

Приехав домой, Барт заглянул в холодильник и обнаружил, что предусмотрительная Конни закупила все, что нужно. Тут был брикет бекона, связка сарделек, свежие грибы, телячьи почки, корзиночка со свежими томатами, коробка яиц и батон свежего хлеба. Сняв пиджак, Барт закатал рукава и повязал фартук, который Дорис, приходящая домработница, всегда вешала возле кухонной двери. Потом он взял сковородку, зажег газ и принялся орудовать.

Он как раз ставил в духовку тарелки, чтобы подогреть перед подачей на стол, когда Мэгги вошла прямо на кухню – она всегда ела приготовленное Бартом прямо там – и сказала:

– Господи, у меня слюнки текут, как у собаки Павлова.

– А я готова и саму собаку слопать, – подхватила, входя следом, Конни.

Мэгги переоделась в огромный свитер и брючки и распустила волосы по плечам. Ее лицо и без грима сияло неизменно уверенной радостью успеха.