«Честно говоря, я не имею права обвинять Олега, – вздыхала она. – Я не любила его. Просто хотелось стать женой, как все мои сверстницы. Надоело быть старой девой. Думала, привычка постепенно превратится в нежную привязанность».
«Стерпится-слюбится?»
«Ну да. Живут же другие…»
«Не повторяй моей ошибки, сестричка, – говорил Леонтий. – Выходить замуж без страсти – гиблое дело».
«Какие страсти в нашем возрасте? Мне вот-вот сороковник стукнет…»
«Ты отлично выглядишь…»
«Не смеши меня!»
Она улыбалась сквозь слезы, мысленно проклиная свою все еще не преодоленную сексуальность. Неужели так и суждено ей перезреть, не вкусив самого сладкого из плодов жизни?
«Я послушался Глаши и теперь жалею, – заявил брат. – Мы с Эммой – совершенно чужие друг другу. Надо было не торопиться, искать ту единственную, которая дала бы мне счастье!»
Нелли хотела спросить, как у них обстоит дело с сексом, но постеснялась.
«Ты и так поздновато женился…»
«Папа в третий раз успел!»
Кровь бросилась ему в лицо при мысли о мачехе. Как отец посмел привести в дом такую молодую женщину? Стыд и позор…
«Интересно, они занимаются любовью?»
Нелли вспыхнула, отвела заплаканные глаза. Этот вопрос и ей не давал покоя. Отвратительные картины постельных сцен, где отец выступает в роли любовника Раисы, заставляли ее краснеть и чувствовать себя оплеванной, униженной. Как он может после мамы и Глаши? А как эту девицу угораздило спутаться с пожилым немощным человеком, которому впору о душе заботиться, а не предаваться телесным утехам?
«Даже представить противно!»
«Наверное, отец употребляет какую-нибудь виагру… – предположил Леонтий. – При его здоровье это опасно. Раиса загонит его в гроб».
«К этому она и стремится!»
«Не сомневаюсь…»
Сон, который он безуспешно вспоминал все утро, вдруг сам собой пришел ему в голову и развернулся в лицах и красках.
Мама, молодая и прекрасная, стоит в дверном проеме и улыбается, манит к себе маленького Леонтия…
– Я жду тебя, сынок…
За ее спиной – крылья из блестящих перьев, на голове – венок из золотых цветов и листьев. Что-то в ее лучезарном облике смущает мальчика, он весь дрожит, пятится, закрывает ладошками глаза.
– Верни мне то, что я потеряла…
Она стоит в мощном потоке света, совершенно обнаженная, бесстыдно выставляя напоказ свою пленительную красоту – округлые груди, тонкую талию, гладкий живот и полные бедра.
– Я не могу, мама…
Лицо матери искажает жуткая гримаса, она падает на четвереньки, все ее тело мгновенно преображается: туловище покрывается чешуей, шея удлиняется, сзади вытягивается тонкий чешуйчатый хвост, на голове вырастает рог, а губы, которые так нежно целовали сына, становятся пастью, откуда угрожающе высовывается раздвоенный язык. Но больше всего ребенка пугают ее мощные лапы: передние – как у пантеры, а задние – как у гигантской птицы, с четырьмя когтистыми пальцами…
Он замирает в ужасе, готовый к самому худшему. Он чувствует свою вину, ведь он не в силах исполнить ее просьбу! Значит, она вправе наказать его…
Тишина взрывается чуждыми нелепыми звуками, взламывающими мозг. Он хватается за голову, сжимает виски, стонет от невыносимой боли…
– Ты чего сидишь? – удивленно спросила Эмма, стоя на пороге кухни. – На работу опоздаешь…
– Черт с ней, с работой!
Она застыла с открытым ртом, вглядываясь в серое безжизненное лицо мужа. Его лоб был покрыт испариной, а глаза мутны от пережитого страха.
– Тебе плохо?
– Да, немного… Принеси лекарство…
* * *
Астра держала свое зеркало Алруну в запертом шкафчике, накрытым бархатной тканью. Каждый раз, доставая его, она испытывала непередаваемое волнение, любопытство и благоговение. Из золотистого тумана, обрамленного бронзовым багетом, на нее взирала дама, похожая на Астру и в то же время другая – более мудрая, невозмутимая и светлая, как зеркальная гладь «венецианской» амальгамы…
Зажженные свечи трепетали от едва заметного движения воздуха, уходили в зеркальную бесконечность, порождая причудливые образы, сотканные мириадами мыслей, витающих в ее воображении или в смутных коридорах будущего…
Прелестная женщина в венке из мандрагоровых цветов кивала Астре, улыбалась уголками губ, на ее щеках играл розовый румянец…
– С чего думаешь начинать? – спросил Матвей, разрушая очарование и волшебство момента.
– С Мандрагоровой Дамы…
– Не понял.
– С Афродиты! Помнишь мраморную статую на кассете?
Еще бы не помнить. По милости Астры он бессчетное количество раз видел этот пестрый калейдоскоп картинок, созданных безумцем. Они врезались в память, словно египетские иероглифы в каменные стены.
– Сумасшествие заразно, – сказал он. – Сколько можно повторять?
– У меня хороший иммунитет.
Он собрался было возразить, но вместо этого громко чихнул от свечного чада.
– Ну, ты и надымила! Твое баловство с огнем доведет до беды.
– Не каркай…
– Я только предупреждаю.
– Образы могут повторяться, – невпопад заявила она. – Это кирпичики, из которых складывается реальность. Можно их сложить так или этак, все зависит от каменщика.
– И кто же каменщик?
– В данном случае я, мое сознание. Оно вольно распорядиться «кирпичиками» по своему усмотрению.
Матвей молча наблюдал за колебаниями свечных язычков, которые отражались в зеркале. Ему на ум пришел усадебный дом в огнях, звуки музыки, льющиеся в прохладу ночи за окнами… Это пробудился граф Брюс, затосковал о петровских временах, о тенистых аллеях парка в подмосковных Глинках, о белоснежных богинях, созерцающих свое отражение в неподвижных водах пруда…
– О чем тебе говорит статуя Афродиты в венке из мандрагоровых цветов? Которая из Ракитиных может сравниться с богиней любви и красоты? Уж точно не дочь профессора.
– Ракитиных несколько. Кроме дочери, это еще жена Леонтия, нынешняя супруга самого Никодима Петровича… и покойные Глафира и Лидия. Неплохо бы заглянуть в семейный альбом профессора.
– Глафира и Лидия? – удивился Матвей. – Они же мертвы.
Астра оставила его замечание без комментариев.
– Надо попросить Нелли, чтобы она принесла нам альбом с фотографиями Ракитиных. Наверняка он у них есть.
– И что? Допустим, одна из Ракитиных – живых или мертвых – действительно обладает редкой красотой. Какое отношение это может иметь к убийству?
– Самое прямое… или никакого!
– Замечательный вывод. Впрочем, убийства пока не произошло. Надеюсь, что все ограничится фантазиями нашей клиентки.
Матвей задул парочку свечей, которые почти догорели.
– Какая вещь пропала у Нелли последней? – спросил он. – Зонтик?
– Нет. Браслет с лазуритом. Она говорит, что это подарок мужчины, с которым она встречалась. Лазурит якобы защищает от завистливых глаз. Потом, когда они расстались, Нелли надевала браслет всего два-три раза… она не сразу заметила, что он пропал.
– У нее был мужчина?
– Конечно, был. Она не настолько уродлива! К тому же занимает руководящую должность в фирме, прилично зарабатывает.
– Браслет золотой?
– Да. Тонкий, современного дизайна. Правда, застежка у него барахлила. Нелли как-то обронила его с руки, но это случилось в гостях у отца, и украшение ей вернули.
– Кто?
– Домработница. Она пылесосила ковры после именин профессора и обнаружила браслет на полу, между креслом и диваном.
– Зачем Ракитину домработница…
– …если у него есть жена? – подхватила Астра, смеясь. – Типично мужская логика.
– Я не то хотел сказать, – смешался Матвей. – Профессора не так богаты, чтобы держать прислугу.
– Домработнице платит его сын, Леонтий. Когда умерла Глаша, он нанял эту женщину вести хозяйство отца. После его женитьбы на Раисе прислугу не уволили не столько из жалости, сколько из соображений безопасности. Леонтий не обеднеет, а дочери и сыну так спокойнее, – отец все-таки находится под присмотром. Они не доверяют молодой мачехе.
