Слух как работает? Ударили тебя по перепонкам децибелами взрыва какого-либо устройства с начинкой из тротила — ты что-то понял и запомнил, нет ударов — нет и волнений. Но если напрячь слух? Если усилием переключиться на "прослушку" далёкого и главного "голоса войны" — работы авиационных моторов? Их звуки слышал в любом состоянии и в любое время суток. Сегодня думается, что сознанием я тогда не отключался ни на секунду от "родных и любимых" звуков, не забывал их. "Мирных и добрых" звуков. Вот он, незабываемый, с натугой работающих, гул авиационных моторов! Здравствуй, родной! Я был тоньше на них настроен, чем служительницы госпиталя: они появились в палате тогда, когда для меня авиационные моторы во всю гудели! Нянечек было трое, они нас вытаскивали из тёплых кроватей, кутали в одеяла, повторяя при этом много раз непонятные слова:
— Иезус Кристус! Матка Боска Ченстоховска! — слова-то я запомнил, а вот что это были за слова — выяснил только в тридцать лет. Какой я умный!
Нового ничего не открою, если скажу, что все недоразумения между людьми разных стран происходят от незнания языка. При следующих налётах родной советской авиации всячески пытался объяснить святым женщинам, что весь этот авиационный шум не стоит того, чтобы я менял тёплую и чистую постель на простое одеяло и прохладный громадный подвал под госпиталем. Не мог объяснить святым женщинам, что свою порцию бомбовой "благодати" я получил в другом месте, не "разумел польской мови", поэтому и не мог сказать, что бомбы не имеют привычки дважды падать на одну цель. А сели так, то и святая обитель, коя вытащила меня с "того света", не получит ни единого устройства с начинкой из тротила: я в ней нахожусь! Место святое, доброе, так почему оно должно страдать!? Не упадёт ни единая бомба на обитель сию! — не мог я так говорить и думать тогда, но почему-то ничего не боялся! Скромный русский мальчик попал к ним на излечение, правда?
Нас разделял извечный "языковый барьер", и все мои попытки отказаться от спасения в подвале заканчивались стандартно: не желая прислушиваться к просьбам "оставить меня в покое", милые женщины заворачивали меня в одеяло и транспортировали под своды крепкого подземного устройства, по прочности не худшее, чем бункеры вождей воюющих армий.
Святые, милые и дорогие люди, да будет вашим душам вечный покой! Вы не знали, что у тифозного русского мальчика имелся богатый опыт "общения" с авиациями двух стран и он, по терминологии его народа, был на тот момент "битым" Вот почему он так упорно отказывался от спасения в подвале. Не мог он объяснить женщинам и то, что при толщине стен госпиталя в один метр, или более того, любая бомба советского изготовления, даже в двести пятьдесят килограммов "в тротиловом эквиваленте", оказалась бы бессильной! Никакого вреда госпиталю причинить она не смогла бы! Тем более, что бомбы такого веса никто не бросал на польский город Люблин одноименного воеводства во время освобождения его от оккупантов.
Глава 20. "Ностальжи".
Эх, какие всё же это были прекрасные времена! Если бы я был настоящим писателем, то непременно написал бы так: "времена, прекрасные своим ужасом". Но это нелепица, ужас никогда не был прекрасен, и впредь таковым не будет. "Ностальжи" у меня по каждому ушедшему дню того времени! С какого возраста "ностальгия" начинает посещать людей — такой момент своей жизни надёжно прозевал. Осталось только погружаться в "глубины памяти" в надежде отыскать заветные линии с названием "до" и "после" Ничего не могу сказать о том, у какого количества соотечественников жизнь исписана линиями "ностальгия"
Временами благодарю ОРТ: оно показывает сегодняшние бомбометания. Когда их вижу, то прошлые мои бомбометания кажутся пустяковыми, несерьёзными. Ну, как же! Грош цена всем прошлым налётам! Так, мелочь, ерунда в сравнении с налётами сегодняшними. Такой дохляк, как я, абсолютно ничего не понимающий в разрушительной силе бомб, всё же был твёрдо уверен, что стены его католического госпиталя способны выстоять против налёта любой авиации. Всё изменилось: заявлять что-то подобное о сегодняшних устройствах "подавления противника" не стану.
Всегда говорил, и ныне менять "показания" не собираюсь: главное в любых бомбометаниях — это не перепутать танк серба с трактором албанца. Или наоборот. Но и в этом вины пилотов Luftstreitkraфт нет, и так понятно, что ребята ошиблись. Да и то: ну, какое удовольствие тому же пилоту запускать бомбу с лазерным наведением на пустой мост через Дунай? Вот если по нему идёт поезд — это да, это почти что компьютерная игра, только на большом экране. Сплошное удовольствие! Да и опять-таки: нашли время разъезжать! Война идёт, а они катаются самым нахальным образом без страха и волнения! Не дело!
В юные времена сверхточных средств уничтожения всего и вся, таких, как сегодня, не было, а если бы они имелись, то война была бы намного короче и проще: стоит пустить всего по одному сверхточному устройству в покои "вождей" — и конец войне!
Нынешняя война в доме братского нам народа непонятна: когда она начиналась, то в "несчастных" значились только албанцы, но когда в свару влезло более дюжины "разнимающих миротворцев", то албанцы стали ещё несчастнее: их стали бить со всех сторон. "По ошибке"
Да здравствует Северо-Антлантический Союз! Да здравствует война во имя справедливости! Какой и чьей "справедливости" — неважно.
Глава 21. Вишни. ("Склянки")
Ночь с тифозными жерновами, что пытались меня переехать, была единственной, а ночей с налётами авиации — не перечесть.
Ночи с налётами были неинтересными, однообразными приевшимися и скучными, не впечатляющими так, как одна ночь с жерновами.
Сегодня отличить прошлые ночи одну от другой не смогу: все они были несерьёзные. Новая "серия" налётов, теперь уже на польской земле, была слабее прежних и не впечатляла. Пустяковые были налёты, мелочные, какие-то шутейные. Или мне так казалось? А если "да", то почему я не испытывал страх?
Семейная традиция "быть всем вместе при налётах любой авиации" выполнялась строго. Госпиталь нарушил "традицию" и был единственным местом за всю войну, где две, или три бомбёжки я провёл в обществе не родни, а в руках служительниц госпиталя.
Как-то пришёл отец и принёс два больших кулька: в одном была черешня, а в другом — вишня. Или я путаю? Забыл?
Скажите, панове, в Полонии может наложиться конец сезона черешни на начало созревания вишни? Могло быть такое: не "прошла" черешня, уже стала созревать вишня? Откуда у отца были два кулька? Фантастика какая-то! Много лет не брался за рассказ о днях в Польше только по этой причине: боялся обвинения в "необузданной фантазии"! Боялся соединить польские вишни с черешней и быть обвинённым в клевете! Если человек соврал в одном эпизоде, то стоит ли ему верить в других? Меня вдохновляет на сегодняшний рассказ о тех временах торговля во многих магазинах нашего города замороженными овощами из Польши Полония, твои пакеты с овощами очень вдохновили и разгрузили от сомнений:
— "Кто их знает, этих поляков! А вдруг они способны на такое!? Они мастера в производстве ягод и овощей! Польша славится такими продуктами, они их поставляют всем желающим круглый год! Ни в космосе они не преуспела, ни атомных реакторов не сделали, а, поди, ж ты! И армия у них всегда была слабее моей, а вот вишня… Не пора ли и нам менять армию на вишни?"
А тогда вишни показались кислыми, и я отдал их красивой польской девочке. Пани, вы живы? Не знаю вашего имени, но вы тогда "запали" и и я вас полюбил без имени. "Подруга по несчастью", или пример "силы жизни": каких-то пять дней тому назад этот малый метался в тифозном бреду, уворачиваясь от накатов громадных мельничных жерновов, а сегодня он влюбился в польскую девочку настолько, что не пожалел для неё кулька "склянок"!
