Тюремщик, что "выдал тайну" о ликвидации "политических" перед занятием города врагами, слёзно каялся, что никому не пускал пули в затылки, что ограничивался всего лишь доставкой заключённых к месту экзекуции, но и этого хватило, чтобы "органы" взяли с него "подписку о неразглашении тайны". Тюремщик, когда-то давший "обет молчания", так долго и надёжно хранил тайну, что стал сомневаться в подлинности прошлых событий:

— А было ли всё это!? — ведь знал, что "тайна" расстрелов заключённых давно не тайна, но всё же её хранил.

— Хочу сказать о "хранителях тайн": очень многим она сократила срок жизни. Нет, их не ликвидировали, как опасных носителей тайн, они сами умирали раньше срока: большой объём тайн их убивал.

Ничего удивительного с тем тюремщиком: ему никто не сказал о "сроках хранения тайны". Он не верил в наступление новых времён и думал, что его подписка о "неразглашении тайны" будет "жить в веках". Что все ваши "подписЬки" когда-то в мираж превратятся — разве тюремщик о таком мог подумать? Советская власть не могла оставить в живых "врагов народа" — и расстреляла их. И враги не отставали от советской власти и убивали всех, кого считали заклятыми врагами: коммунистов. Враги совершали глупость: убивая председателей колхозов и прочих "активистов", не могли допустить мысли, что такого добра, как "председатели колхозов" "страна советов" штамповала в неограниченном количестве. Для руководства "коллективными хозяйствами" хватало одной преданности, да и формула "вождя" была в силе:

— "Не умеешь — научим, не хочешь — заставим"!

Нельзя, нельзя было выпускать заключённых перед сдачей города врагам! Что бы представлял освобождённый оккупантами вчерашний "политический"? Недавний "враг советской власти"? Если в тюремной камере "сиделец" был "тайным" врагом, не проявившимся, часто — совсем не врагом, то освобождённый захватчиками он представлял явную угрозу для советской власти! Сколько таких освобождённых мечтали "выпустить кишки краснопузым" с помощью оккупантов? А так: пулька в затылок — и нет хлопот в будущем! — что возразить бесу?

— И всё же враги со своим ordnung крепко "пролетели": убитых свалили в один овраг с жертвами "советских органов". Когда "комиссия по выявлению фашистских злодеяний на оккупированной территории приступила к работе, то особо разбираться не стала и свои останки из оврага списала на оккупантов.

— Правильно поступила комиссия: если ты убиваешь — так и закапывай результат "трудов своих" в другом месте! Отдельно. И нечего было всё валить в одну кучу!

— Бесяра, перенеси на место казни соотечественников и дай способность "созерцать прошлое". По силам?

— Могу. Цель?

— Узнать: убиваемые проклинали своих палачей?

— И так скажу: проклинали. В какое время хотел бы переместиться?

— В начало. В первый момент заполнения оврага трупами.

— Что в этом?

— Кладбища принято называть именем того, кого первым закапывают. И в том овраге кто-то был первым, с кого начался "счёт". Как иначе?

— Не испугаешься?

— Нет.

— Не боишься "свихнуться"?

— Чего бояться? Я уже "тронутый", дальше некуда.

* * *

Сегодня распирает гордость:

— Советская авиация нанесла бомбовый удар по столице Рейха раньше, чем первая немецкая бомба упала на мой город! Ни Гамбург, ни спалённый в последствии до основания Дрезден не волнуют, но налёт советской авиации на столицу Рейха в самом начале войны — впечатляет! Но тогда окончилось всего одним налётом, а продолжение было после.

В какой армии и кто первым удумал бросать рвущиеся предметы на головы противников с "аппаратов тяжелее воздуха" — выяснить несложно. Об этом сказано в "Истории мировой авиации". Бросать бомбы сверху на тех, кто внизу, придумал злой и умный человек. Все умные люди почему-то злы, и по чистой догадке могу сказать, что первое бросание бомб с "еропланов" было произведено у нас. Постановка перед выбором: или я глупый и добрый, или злой, но умный. Или первыми додумались бросать взрывающиеся предметы с аэропланов наши враги? Много хорошего мы изобрели…

— Все хорошие изобретения у вас всегда воровали враги и без лицензий использовали в корыстных целях против вас. Сегодня в мелочах вы отдаёте им прошлые "долги", но дальше тиражирования дисков с чужими пустыми фильмами и бесцветными мелодиями не идёте. В серьёзных изобретениях до сего времени чужаки продолжают вас надувать. И орут при этом:

— "Нас грабят!" — резюмировал бес.

А пока что надвигается время, когда свирепствуют самолёты Люфтваффе и, кажется, что удержу им не будет никогда!

— Ты не знал основного "закона войны": "если ЭТИ наступают, то ТЕ обязательно должны отступить".

— Сколько людей на тот момент верило, что в законе параграфы местами когда-то поменяются?

— Точно знаю, что тебя в списке "верующих" на то время не было.

— Разве я один такой был? Да и какой с меня мог быть спрос?

Глава 56.

Первая любовь. Продолжение войны.

"Тот не жил полной жизнью, кто не знает голода, любви и войны". Ах, какое точное определение! Но не наше…

— Особо не волнуйся, определение не твоё, ты опоздал! Но если в мудрости поменять порядок следования составляющих — тогда авторство можешь приписать себе. Будет очень много сходства с выпуском товара без лицензии.

— Изменение порядка следования перечисленных "удовольствий" не нарушит общую картину?

— Нет. Любовь в "формуле" стоит на втором месте, голод идёт первым. Помнишь, каким у тебя был порядок следования основных составляющих войны?

— Война шла первой, любовь — второй, а голод находился на третьем месте. Но помянутые позиции менялись местами, причём, такая позиция, как любовь, очень часто полностью отсутствовала. Какая может быть "любовь" в шесть лет?

Моя "любовь", повторяю, "загорелась" в первых числах августа. Выше упоминал о том, что граждане города, те, кто не собирался с начала войны куда-то бежать от наступающего врага, самым беспардонным и нахальным образом спокойно спали ещё полных два месяца до прихода врагов в город… Мало того, они продолжали пользоваться услугами "городского транспорта на электрической тяге": трамваем. Батюшка, как поминал выше, трудился вагоновожатым. С началом военных действий иногда приходил к отцу на "производство" и он ставил меня рядом в кабине. Катал по городу. Мы "работали". Работал отец, а я получал удовольствие от езды в кабине. И вся разница. Было неописуемым удовольствием смотреть, как отец манипулировал ручками управления столь сложного и прекрасного устройства, как трамвай:

— Смотри на дорогу! — говорил отец. Учил главному в жизни: смотреть на дорогу. Смотреть-то — смотрел, но что видел?

На те времена работа городского транспорта прекращалась до захода солнца. Раннее прекращение движения общественного транспорта объяснялось военным положением: "искрение токосъёмника демаскирует…" — что-то было мышиное в таких страхах, но они объяснялись просто: не увидят вражеские авиаторы сверху искрения трамвайного токосъёмника — глядишь, и минуют их бомбы! Вся надежда на спасение возлагалась на неприметность. А зачем это? У штурмана вражеского летательного аппарата имеется карта с полётным заданием на бомбардировку объектов, и если он получал приказ командиров разнести в пух и прах железнодорожный узел в "стране советов", то, как он может отклоняться от курса и сбрасывать груз на отдельно движущийся искрящий токосъёмником трамвай? Немецкий ас и нарушение приказа!? Как можно!? Да и как разглядеть "с высоты птичьЯго полёта" искрящий токосъёмник трамвая? Какое зрение нужно иметь вражескому пилоту, чтобы углядеть искрящий токосъёмник трамвая? Но кто тогда знал о таких тонкостях? О них нужно было думать, но у большей части граждан города вражеские авианалёты полностью отбили способность соображать. О каких "искрящих трамвайных токоприёмниках" речь вести!? Страх задавил всё. Очень часто страх был не собственный, а со стороны "руководящих товарищей". Таким страхам есть другое название: "приказные". Дали тебе указание "бояться" — будь любезен выполнять указание и трястись до потери человеческого образа. Любой "партейный" балбес был твёрдо уверен, что "спасение города от бомбёжек кроется в не искрящих трамвайных токоприёмниках"! И кто бы посмел ему возразить!? А пулю за "пособничество врагам" не хочешь!? Усомниться слегка в словах и без ухмылки — пожалуйста, но явно выражать сомнения никто не решался. Все стали очень знающими людьми, а те "умники", кои не верили, что вражеский лётчик способен увидеть с высоты искрящий токоприёмник трамвая, все и враз куда-то подевались. Каждый, кто остался тогда в городе, доподлинно знал, как нужно вести войну, но об этом помалкивал по нашей извечной привычке молчать. Многим хотелось посмотреть на течение дальнейших событий.