— Ну, да, килограмм рассыпанных макарон — это причина для расстройства. Соберу — и продолжим экскурсию.

— Ага! Он собрался макароны собирать! На виду у всех!

— А что тут такого!? Чего им сделалось? Соберу их, сдую пыль, могу каждую и продуть. Макароны, насколько я знаю, сырыми никто не ест, их варить нужно. У вас разве не так? — и я очень тщательно собрал рассыпанную продукцию.

— Вот бы кто-то из знакомых увидел меня рядом с тобой за сбором макарон!

— Ну, и что? Твоё "реноме" от этого сильно упало бы?

— А что такое "реноме"?

— Не знаю. Что-то французское. Вроде бы "вес" и "авторитет" в одной упаковке.

Томик, повторяю, была тяжеловатая в ходу женщина и после "пароля" "о маме" я предложил ей руку:

— Грузись. Надёжно грузись. И давай макароны мне, ты и макароны — несовместимы. Тебя они не слушаются.

Мы шли по городу с остановками для её отдыха. Томка всё заметнее "теряла ход", а я, как механизм с хорошей пружиной в нужном месте, "поглощал пространства" без всякой усталости. Если бы я был спортсменом-"марафонцем", то на тот момент обо мне можно было бы сказать:

— "У него открылось "второе дыхание" — состояние радости не покидало меня. Прекрасный город! Бывал не единожды в прославленной, хорошо оплаченными "мастерами слова" "первой" столице, но до такой любви, какую вызвала в миг единый Северная Пальмира, "законной и общепринятой" столице было далеко. Почему? Ни потому ли, что Петербург когда-то строился с исключением пороков, кои имелись в признанной столице? Или потому, что жители стольного града не в пример нахальнее жителей северной столицы?

* * *

Мне, как "мешочнику" везло: у Кировского завода, в маленьком магазинчике встретился "с подругой моей мечты": сгущёнкой! И без сахара! Такое бывало только в фильмах "с хорошим концом".

Мы уже были загружены покупками "выше ватерлинии", но не купить сгущёнки было равнозначно подписанию "смертного приговора"!

— Бери! — сказала Томка — Тебе везёт! Считай, что за пол дня ты выполнил трёхдневное задание.

— Без тебя у меня бы ничего не получилось. Целую руки! Но, может, завтра?

— Ты, что!? Совсем "того", или немного!? Какие могут быть "завтра"!? Завтра молока может и не быть! — признаюсь, что вопрос снабжения пропитанием на то время был "священным" у девяноста процентов жителей "страны советов" и резона ослушаться Томку у меня не было. Я направился к кассе выбивать чек на "пятнадцать банок сгущенного молока без сахара". Кассирша не удивилась названному количеству потому, что на моей физиономии было написано большими "печатными" буквами: "мужик из провинции".

Подхожу к прилавку, подаю чек продавцу и говорю только одно слово:

— Сгущёнка.

Больше ничего не сказал, всего одно слово — и продавец приступила к процессу выдачи оплаченного товара. Процесс "отоваривания" происходил спокойно потому, что кроме меня у прилавка никого не было. Отсутствие очереди, что было большой редкостью в то время, плюс мой душевный восторг не поддавался никакому измерению.

Работнице прилавка было лет пятьдесят, а может менее того. Это был "типаж", как сказал бы любой работник кино, настоящий "работник прилавка". Её возраст к отпуску товаров покупателям никакого отношения не имел. Это говорю к тому, что мои "чары", как мужчины, не оказали бы на неё никакого действия, вздумай я применить их в корыстных целях. На те времена цели у всех были схожие: если положено отпускать "десять банок в одни руки", то никто тебе не даст пятнадцать, какие бы ты чары не пускал в действие. Списать тот случай на то, что пожилой женщине я "строил глазки" — нет и нет! Не было этого, господа судьи! Это я буду утверждать вплоть до угрозы смертной казнью! На тот момент у меня сидела только одна радостная мысль: "есть сгущёнка! Задание жены выполнено!"

Продавец приступила к выкладыванию оплаченного товара. Стоял и смотрел, как труженица прилавка сгибается над коробкой с банками, достаёт их и выставляет предо мной: пять, десять, пятнадцать… количество банок перевалило за два десятка, потом за четыре десятка, а продавец всё продолжает выставлять товар. Подумал: "это она готовит для других покупателей. Сгущёнка — дефицит. Сейчас она мне пятнадцать банок отсчитает — и мы с Томиком "поплывём в порт приписки". Всё! На сегодня — хватит! Программа одного дня выполнена успешно"! Я сиял, "как медный грош"!

Во время выгрузки сгущёнки на прилавок Томки рядом не было. Она ходила по магазину и лечилась от женского заболевания с названием "шопингмания". А, возможно, искала что-то необыкновенно вкусное для гостя. Столичные города в вопросе "угостить провинциала" да так, чтобы он "проглотил язык". В это время я стоял перед выстроенными банками и думал, как упаковать оплаченные пятнадцать банок.

— Ты столько берёшь!? — удивилась Томка, увидев на прилавке выставленное количество банок.

— Нет. С чего милая женщина решила — я посмотрел на продавца — что могу унести пятьдесят банок сгущёнки? Пусть и без сахара? Мои только пятнадцать. Как ходить с ними по вашему прекрасному городу в первый визит? Пусть никогда впредь не увижу ни одной банки сгущённого молока без сахара, но не откажусь от любования вашим городом! О таком я мечтал всю жизнь. Мой аппетит не выше пятнадцати банок! — пока я "выступал" перед Томкой, продавец сняла с подставки чек, посмотрела и низким, мужественным голосом сказала одно слово:

— Спасибо.

По выходе из торговой точки Томкино "зудение", начатое в обувном магазине на Суворовском проспекте, продолжилось. Действовала прямо и без лишних женских хитростей требовала "разоблачения фокуса":

— Что у вас произошло? За что тебя кассирша благодарила? — Томка оставалась женщиной, и я не мог допустить её смерти от любопытства. На то время садистские наклонности у меня отсутствовали полностью.

— Оплатил пятнадцать банок, а она выставила пятьдесят. Только и всего. Не знаю, как такое происходит у меня, но этому ни у кого не учился.

Как мог утаить какие-то пустяковые секреты от такой милой женщины, как Томик! Тем паче, что секреты-то мои! Чужие секреты я бы не стал выдавать, а свои — пожалуйста!

Мы возвращались домой, и мне приходилось делить внимание между Томкой и городом. Честно признаюсь, сегодня это можно сделать: Томка получала остатки моего внимания, на первом месте всё же оставалась красота города.

Для набора большего впечатления от красот, Томка предложила проехать на трамвае. На самом длинном маршруте. Решено — делаем. Сели. Едем.

Момент, когда вспыхнула ссора между Томкой и другой женщинойавшему, был безнадёжно упущен. Текст скандала двух прекрасных жительниц столицы на фоне не менее прекрасного города, мало чем отличался от скандала между представительницами прекрасной половины рода, но из провинции. Всё было одинаковым, ничего нового, если не считать слова "скобариха": им в состоянии гнева Томик наградила "" женщину. Понятно: устала, устала милая Тамара Алексеевна!

Какие ей любования городом, если она в нём выросла и прожила сорок лет? Томик, милая Томик! Провинциалу, что приехал к вам, было всего тридцать три года, он был заряжен до предела восторгом от пребывания в твоём городе, а посему и неутомим. Много значили и наши "весовые категории": он был лёгкий и подвижный, а ты… Ты дивилась его подвижности и как-то на одной из улиц спросила:

— У тебя, случаем, мотора в заднице нет? Ты можешь идти тише?

— Есть мотор в заднице. Как догадалась? Перед поездкой в столицы я всегда "туда" вставляю новый двигатель…

— А старый куда деваешь? — Томка приняла "игру".

— Что крутил мои ноги до поездки — отдал в капитальный ремонт — она не могла подумать, что этот шустрый провинциал был тренированным человеком в бегах по торговым точкам "первой" столицы. А она что? Ей не было нужды в торговых точка родного города приобретать варёную колбасу килограммами: зачем!? Она могла сей вожделенный для меня, провинциала, продукт покупать по сто граммов каждый день. Какие ей красоты города, если она в нём тянула житейскую лямку? Оно, конечно, приятно, когда молодой провинциал восторженными глазами глядит на проплывающие за трамвайным окном картины города, но не более того. И как можно радоваться пятнадцати банкам сгущёнки без сахара?