– Вот как?

– Я же тебе говорила – он весь в тебя.

Эд ухмыльнулся.

– А вообще он бывает на этих праздниках?

– Когда был маленьким – да, но в последние годы уже нет. То был в школе, потом поступил в университет.

– Хорошо учится?

– Прекрасно. У него очень пытливый ум.

– А он не интересовался, на кого же он похож?

– Да. И я ему ответила на этот вопрос.

– Так он знает?

– Все знает.

Эд помолчал, глядя на фотографию, будто пытаясь навсегда запомнить эти черты, хотя это были его собственные черты.

– Возьми ее себе, – сказала Сара.

– Конечно, возьму, – серьезно ответил он, но при этом улыбнулся. – Спасибо тебе, – добавил он, и Сара поняла, что он имеет в виду.

– Значит, все в порядке. – Она взглянула на часы. – Я заказала столик в ресторане «Кон-нота» на полвторого. Правильно я сделала?

– Как всегда.

– Ну, это как посмотреть, – сухо отозвалась она. – Идем?

Она поднялась. Они встретились глазами, и нее снова перехватило дыхание.

– Так пошли же.

Она повернулась, чтобы идти, но он удержал ее за руку. Сара вопросительно посмотрела за него. Он взял обе ее руки в свои и поцеловал. Она сжала его ладони. Потом он отпустил руки, и они пошли через сад в сторону Карлос-плейс.

Эд заказал шампанское. Официант принес, разлил по бокалам, поставил в ведерко со льдом и ушел. Эд поднял бокал.

– Мне просто нужно выпить, но все же давай выпьем за что-нибудь. Например – за жизнь, чтобы она не переставала радовать нас сюрпризами.

– И чтобы мы сохранили способность им коваться.

Они чокнулись и выпили.

– Итак, – сказал Эд, снова наливая шампанского ей и себе, – ты хотела поговорить.

Сара уткнулась носом в бокал.

– Никак не соберусь с духом.

Эд пожал плечами.

– Нет в мире совершенства.

– Даже в американских лабораториях делают ошибки, – язвительно бросила Сара.

– Ты могла бы подать жалобу.

– Нет уж. Я всегда хотела иметь от тебя ребенка, Эд. Если уж мне не суждено было заполучить тебя, надо было иметь хоть твою частицу. Больше всего на свете я боялась потерять ребенка. Во время беременности я заболела. Нервное истощение, эмоциональный шок и прочие дела. Поэтому я довольно поздно узнала о том, что беременна. Болезнь изменила картину беременности, и я была так плоха, что ничего не заметила. Когда я писала тебе то письмо, я еще ничего не знала.

– Я удивился, что ты об этом не упомянула.

– Я просто ничего не знала. Я была так подавлена, растеряна, удручена... Могла думать только об одном – что ты уехал. Я продолжала работать, посещала Джайлза, вставала по утрам, ложилась спать ночью. Однажды на дежурстве я потеряла сознание. Просто грохнулась на пол, когда ставила градусники. Пришла в себя только в машине «скорой помощи» по дороге домой. Мне велели быть крайне осторожной и сказали, что я на шестом месяце. Это было невероятно. Я сильно похудела, и никаких признаков живота не было. Но ошибки быть не могло. Мне велели лежать, не то я потеряю ребенка. Я была истощена и очень слаба. Если бы не соблюдала осторожность, мне грозил выкидыш. Это произошло в октябре. Где ты был в октябре 1944 года?

– Во Франции.

– Я ходила к павильону и пыталась представить, где ты сейчас. Я все время проводила гам. Осень стояла холодная, сырая, и я подолгу сидела и думала, что мне делать. В голове вертелись одни и те же мысли, я искала ответы на кучу вопросов. Молила о чуде: чтобы ты, как тогда, сошел с холма мне навстречу. Тогда все стало бы на свои места. И вот я сидела часами на берегу и ждала. Но ты ушел слишком далеко. Я осталась одна. Я строила разные планы на свою дальнейшую жизнь, но всегда выходило, что кому-то при этом будет плохо. И я решила из всех зол выбрать меньшее. Ты уехал. Я больше ничего не могла для тебя сделать и думала, что нетрудно жалеть о том, о чем не подозреваешь. Но я упустила одну возможность. Найти тебя, прибежать и сказать: «Прости, Эд. У меня будет ребенок».

– Да, ты имела полное право так поступить.

Она робко улыбнулась.

– Вспомни, как все было, Эд. Ты сказал мне, как тебе тяжело. Ты бы простил меня, но не ради меня самой, а ради ребенка. Поэтому я отказалась от тебя навсегда. Это была моя вина и я одна должна была расхлебывать кашу, которую заварила. И все же мне повезло. Я потеряла все, но у меня был ребенок. Твой ребенок, Эд. Это было превыше всех моих ожиданий. Я даже была счастлива. Сидела там под дождем, и меня распирала радость. Я правда считала себя счастливой, – повторила она, видимо, уносясь мыслями в то далекое время. – Что бы со мной ни случилось дальше, у меня был твой ребенок. Только это и имело значение. Ни Джайлз, ни пересуды, ничто. Только ребенок. Сэр Джордж сказал Джайлзу, что я больна, что у меня нервное истощение, и так оно и было. А в декабре Джайлзу разрешили приехать домой на Рождество.

Я все ему рассказала. Он прекрасно отреагировал. Он понял, что на меня нашло наваждение, это ведь так и было. Я потеряла голову. Это было как отрава. Но Джайлз! Поначалу с ним было очень трудно. Он ужасно переживал то, что с ним приключилось. Но, узнав о ребенке, он преобразился. Сказал, что сам не способен подарить мне дитя. Сказал, что, если я решу остаться с ним, он примет ребенка как своего. Другого у него все равно не будет. Он воспитает его как Латрела, и он все унаследует. Джайлз все еще любил меня. Он мог возродиться к новой жизни. Мы могли все начать сначала. «Мы нужны друг другу», – сказал он.

И я приняла его предложение. Я даже не особенно задумывалась над тем, что делаю. Понимание пришло позже. Все мои мысли были заняты ребенком. Я ужасно хотела, чтобы все обошлось. Так и случилось. Он, к счастью, оказался крохотным. Всего пять фунтов. Он, бедный, тоже был истощен, были проблемы с дыханием... Одно время даже думали, что Джеймс не выживет. Мне хотелось связаться с тобой. Я даже начала писать тебе письмо, собиралась послать через штаб американской авиации в Буши-Парке. Мне казалось, что ты должен его увидеть, прежде чем он умрет... Но он не умер. И я не отправила письмо. Когда я уверилась, что Джеймс будет жить, я опять стала разумной. Так, во всяком случае, мне казалось. Я была с Джайлзом и считала бессмысленным бередить твои раны. Вот случай все поставить на свои места – думала я.

У меня развился страшный комплекс вины. Не Джайлзу, а мне требовался хороший психиатр. Я считала, что, если отдам себя без остатка Джеймсу и Джайлзу, все само собой уладится. Джайлзу было очень худо – и физически, и морально. Ему надо было заново научиться жить в новых и безумно тяжелых условиях. Это уж не говоря о том, что он узнал обо мне. И он был готов забыть и простить, снова принять меня и Джеймса тоже. К тому же он нуждался во мне. Мне предоставлялась прекрасная возможность загладить свою вину. К тому же мне страшно повезло – у меня теперь был Джеймс. Такова история.

Она взяла бокал и залпом выпила. Протянула Эду, чтобы он налил еще.

– Джайлз был великолепен. Он обожает Джеймса, и тот платит ему взаимностью. Я и сейчас думаю, что поступила правильно. Я ни о чем не жалею, кроме того, что нанесла тебе рану. Но я не могла знать, как у тебя обстоят дела. Я была абсолютно уверена, что ты встретил другую женщину, женился, народил детей. А наш с тобой сын – твой мне подарок.

Когда мы стали организовывать эти ежегодные встречи ветеранов, я и боялась, и надеялась на твое возвращение. Мне хотелось, чтобы ты узнал о Джеймсе. Мне не хотелось, чтобы ты счел, будто я отторгаю его от тебя. Я решила, что, если ты когда-нибудь сюда приедешь, и один, я тебе все скажу. А если привезешь жену, то нет. Но ты не приходил. И я стала думать, что ты не придешь никогда. Что я так сильно досадила тебе, что ты выбросил меня из своей жизни навеки. И когда генерал Миллер сказал мне, что видел тебя в Сайгоне и ты тогда не был женат...

– Мы с ним виделись минут пять, не больше. Садились в разные самолеты.

– Я знаю. Он сказал. Он сказал еще, что ты знаешь о наших праздниках.