Прошел почти год, прежде чем история об убийстве Пришельца, рассказанная Халидом Джилл, получила продолжение. Сам он и думать об этом забыл.

Он вырезал статую Джилл из куска красного дерева, самую последнюю в длинной серии таких статуй, сделанных за прошедшие годы. Все они стояли вокруг хижины маленькими группками, по три-четыре вместе,— целое скопище самых разных Джилл: Джилл стоит, Джилл на коленях, Джилл бежит с развевающимися за спиной длинными волосами, Джилл лежит, опираясь локтем о землю и положив на ладонь голову; Джилл с малышами на обеих руках; Джилл спит. И везде она была обнаженной и совсем молодой, в точности такой, какой Халид увидел ее впервые,— без единой морщинки на лице, с гладким животом и высокой упругой грудью. И хотя она позировала ему для каждой новой статуи, он упорно изображал ее не такой, какой она стала сейчас.

Однажды она спросила у Халида, в чем тут дело.

— Я всегда буду видеть тебя такой,— объяснил он.

Тем не менее она не отказывалась позировать и дальше, хотя понимала, что на самом деле он в этом не нуждается и всякий раз вырезает статую той Джилл, которая навеки запечатлелась в его сознании.

Она позировала и сейчас, в то прохладное сырое весеннее утро, когда к нему подошел Тони, младший сын Рона Кармайкла, крупный, сильный, добродушный парень лет около двадцати, с львиной гривой рассыпавшихся по плечам золотистых волос. Он небрежно скользнул взглядом по обнаженной Джилл, которая стояла, раскинув руки и подняв голову к небу, точно собиралась взлететь. Все, кто проходил мимо хижины Халида, привыкли к тому, что она то и дело позирует.

Халид посмотрел на мальчика.

— Мой брат хочет поговорить с тобой,— сообщил Тони.— Он в штурманской рубке.

— Хорошо. Сейчас приду,— ответил Халид и стал убирать свои инструменты в ящик.

Штурманской рубкой называли просторную, почти пустую комнату в главном доме, самую большую в этом крыле, слева от столовой. Много лет назад Полковник развесил по ее обшитым красным деревом стенам обширную коллекцию военных карт и схем времен Вьетнамской войны, топографических планов полей сражений, схем городов и гаваней; бросались в глаза подчеркнутые красным странные названия, которые когда-то, наверно, играли особенно важную роль: Хайфон, Камфа, Фукуон, Лангшон, Дананг, Тху. Это было поистине «военное» помещение, и впоследствии Рон Кармайкл превратил его в центральную штаб-квартиру Сопротивления. Прямая телефонная линия, установленная Стивом и Лизой Геннетами, связывала эту комнату с коммуникационным центром.

Когда Халид вошел, в штурманской рубке его ожидала целая группа Кармайклов. Все они сидели бок о бок за большим, изогнутым, обитым кожей столом в центре комнаты, словно какая-нибудь судейская коллегия, и смотрели на него с необычной напряженностью, как на мифологическое чудовище, случайно забредшее в комнату.

Трое из них были Кармайклы как таковые: Майк, более симпатичный из двух братьев Джилл, его кузина Лесли и кузен Энсон, оба дети Рона. Здесь также присутствовал Стив Геннет: в некотором роде тоже Кармайкл, но не совсем такой, как остальные, слишком толстый, слишком лысый и с глазами не того цвета. Халид не пытался прослеживать и тем более запоминать родственные связи между всеми этими людьми. Судьбе было угодно, чтобы он жил среди них, даже женился на одной из них и имел детей от нее; но все это не означало, что он когда-либо чувствовал себя равноправным членом семьи.

В центре группы сидел Энсон. С недавних пор, по мере того как старел его отец, Энсон во многих вопросах начал выступать в роли лидера. Ему еще не исполнилось тридцати — моложе Майка, Чарли и Джилл и, уж конечно, гораздо моложе Стива. Но он был Кармайкл из Кармайклов, в нем чувствовался характер подлинного командира и, главное, готовность в любой момент взять ответственность на себя. Высокий, широколицый, с очень бледной кожей и густыми жестковатыми волосами пшеничного цвета, низко спадающими на лоб, Энсон умел буквально сверлить собеседника взглядом ослепительно голубых глаз, с которыми появлялись на свет все Кармайклы. Он всегда поражал Халида тем, что производил впечатление туго закрученной пружины — может быть, слишком туго,— но при этом отчего-то казался очень хрупким в душе; возникало чувство, что сломать его не составит труда.

— Прошлым вечером Джилл рассказала мне о тебе нечто очень странное, Халид,— сказал Энсон.— Я практически всю ночь не спал, ломая себе голову над услышанным.

— Да? — как всегда, неопределенно отозвался Халид.

— Якобы ты не так давно говорил ей, что оказался в лагере Пришельцев в связи с убийством одного из них, произошедшим пятнадцать или двадцать лет назад.

— Да.

— Да — что?

— Да, это сделал я.

Пронзительный взгляд немигающих глаза Энсона остановился на нем, но Халида никакими взглядами было не испугать.

— И никогда никому не рассказывал об этом?

— Синди знает. Я рассказал ей, уже давно, когда впервые познакомился с ней, еще до того, как мы приехали сюда.

— Да. Я расспрашивал ее вчера вечером, и она подтвердила твои слова. Но она не знает, всерьез ли ты говорил это. И до сих пор сомневается.

— Я говорил всерьез,— сказал Халид.— Это сделал я.

— И не счел нужным даже упомянуть об этом здесь. Почему?

— Почему я должен рассказывать такие вещи? Это не тема для обычной беседы. Я совершил это много лет назад, когда был еще ребенком, по причинам, которые были важны для меня тогда, но не имеют никакого значения сейчас.

— Тебе не приходило в голову, Халид,— спросил Майк Кармайкл,— что случившееся может иметь значение для нас?

Халид пожал плечами.

— Что подтолкнуло тебя рассказать об этом Джилл, спустя столько лет? — спросил Энсон.

— Вообще-то я сказал об этом не ей, а моей дочери Халифе. Она вообразила, будто какой-то странный Пришелец пришел на ранчо и играл с ней, а потом приказал никому не рассказывать о случившемся, угрожая убить ее… Все это последствия разговоров, который вел с ней твой сын Энди.-

Халид холодно посмотрел на Стива.— Услышав эти нелепицы, я, чтобы успокоить девочку, сказал ей, что в случае чего сумею ее защитить, как и положено отцу. Что я уже убил однажды Пришельца и сделаю это снова, если понадобится. Потом Джилл спросила меня, правда ли это. И тогда я рассказал ей, как было дело.

Заговорила Лесли Кармайкл, стройная молодая женщина, напоминавшая Халиду Джилл, какой та была десять лет назад.

— Пришельцы способны читать мысли и заблаговременно защитить себя от нападения. Вот почему никто не смог убить ни одного из них, за исключением того случая в Англии много лет назад. Как тебе удалось то, что не удавалось никому, Халид?

— Когда Пришельцы ехали по дороге на своей платформе, в моем сознании не было ничего, что могло бы насторожить их. Я не испытывал по отношению к ним ни ненависти, ни враждебности. Я изгнал эти ощущения из своего сознания. Мне казалось, что Пришельцы прекрасны, а я люблю все прекрасное. Даже поднимая ружье и делая выстрел, я не испытывал к тому Пришельцу ничего, кроме любви. Если бы, подъехав поближе, он заглянул в мое сознание, то увидел бы там только любовь.

— Ты на это способен? — спросил Энсон.— Можешь выбросить из своего сознания все, что хочешь?

— Тогда мог. Возможно, смогу и сейчас.

— Именно благодаря этому они впоследствии не обнаружили, что ты совершил убийство? — спросила Лесли.— Ты выбросил из головы воспоминание о случившемся, и Пришельцы, занимавшиеся расследованием, ни о чем не догадались?

— Пришельцы расследованием не занимались. Они просто приказали согнать в одно место жителей нашего города и наказали нас, как будто виновны были все. А исполняли их приказание люди, для которых мое сознание было недоступно.

Последовала пауза, во время которой Кармайклы обдумывали услышанное. Наблюдая за ними, Халид чувствовал, что они взвешивают его слова, пытаясь оценить степень их правдоподобия.

Можете верить или не верить, как вам будет угодно, подумал он. Мне это безразлично.