А слава…

Ах, это тонкая материя. Бывает слава и слава. Конечно, изобретатель интерфейса Боргманна был известен на весь мир. Но Карл-Гейнрих отлично понимал, что его слава в некотором роде с душком. Он знал, что его имя сейчас стало нарицательным и на всех языках звучало одинаково: «борг-манн». И что оно равносильно слову «предатель». Или, по-другому,— «Иуда».

Ну, с этим он ничего не мог поделать. Он был тем, кем был, и делал то, что делал. И ни о чем не сожалел. Он не хотел никому причинять вреда. Для него все это было интеллектуальной игрой — создание интерфейса между человеческими и чужеземными вычислительными системами. Если бы не он, это наверняка сделал бы кто-нибудь другой. И даже если бы он вообще не появился на свет, мир от этого не был бы лучше, чем сейчас. Есть Боргманн, нет Боргманна, Пришельцы здесь и правят миром в своей непостижимой манере, как будто действуя наобум, и будут дальше переустраивать завоеванную Землю к собственному удовольствию. Он просто слегка ускорил этот процесс.

И вот он сидит здесь, в своем величественном офисе, обшитом панелями из редчайшего экзотического дерева, привезенного из лесов Южной Америки, на самом верху этого замечательного старого здания в стиле Ренессанса, сидит в центре компьютерного комплекса собственного изобретения, своего рода произведения искусства, и впечатляющей коллекции изделий из фарфора, керамики и серебра, а все помещения за его спиной обставлены мебелью девятнадцатого столетия, сохранившейся здесь с прежних времен, и украшены картинами со всех концов мира.

Карл-Гейнрих редко разглядывал эти вещи и на самом деле очень мало знал о них, но каждый раз, проходя мимо, испытывал острое чувство удовольствия. Некоторые картины ему доставили из Национальной галереи в Градчанах — Гольбейн, и Кранах, и еще это сексуальное «Самоубийство Лукреции» Вуйета. И его роскошные апартаменты в пентхаузе в нескольких кварталах отсюда тоже украшали произведения национального искусства, а кроме того Ренуар, Гоген, Пикассо, Брак. Почему бы и нет? Теперь в музей никто не имел доступа, поскольку он находился на территории Пражского Града, где располагался командный центр Пришельцев; и вряд ли они могли рассчитывать, что его устроит жизнь в помещении с голыми стенами.

Доставка картин была всего лишь проблемой набора нескольких клавиш на клавиатуре компьютера. Равно как и доставка к нему в постель любых женщин, каких он пожелает. Нужно было лишь сделать заказ на привлечение той или иной особы к исполнению «служебных обязанностей» в офисе Карла-Гейнриха Боргманна, указав соответствующие реквизиты. Его избранница получала приказ и выполняла его, не задавая никаких вопросов, хотя прекрасно понимала, что подразумевается под словами «служебные обязанности». Потому что альтернатива была несравненно хуже: отправка в рабочий лагерь в Антарктиде, или на прочистку канализационных труб в Новосибирске, или на уборку отхожих мест в медицинской клинике Центральной Африки. Возможен был и другой вариант: что-то скверное происходило не с самой кандидаткой, а с ее матерью, обожаемым малышом, мужем, котом наконец.

Карл-Гейнрих не забыл тех вечеров, десять, одиннадцать, двенадцать лет назад, когда он, неприкаянный, бродил по темным улицам Праги, жадно поглядывая на девочек, идущих перед ним, или сидящих со своими кавалерами в ярко освещенных кафе, или стоящих перед зеркалами в своих комнатах. Все они были недоступны для него, точно обитательницы далеких чужеземных миров. Тогда.

Ну, теперь они стали очень даже доступны для него. За те годы, когда Боргманн трансформировался в «боргманна», длинная вереница их прошествовала через его спальню. Сначала девочки, к которым он испытывал влечение в школе, из числа тех, кто уцелел во время Великого Мора: Джамиля и Магда, Ева, Яна, Ярослава и Людмила, еще одна Ева с пухлым личиком и потрясающей грудью; и Освальда, Вера, Ивана, Мария. Сусанна с огненными волосами. Божена с огненным темпераментом. Милада. Джирина. Милена. Он составил очень длинный список. Великолепная Стефанка, увы, умерла; вместо нее он затребовал ее сестру Катрину. А потом Анна, София, Тереза, Джозефа. Вторая Милада, очень высокая; вторая Людмила, коротышка. И обе Мартины. У некоторых в глазах полыхала ненависть, другие проявляли замкнутое равнодушие, а третьи рассматривали его постель как способ достичь особых привилегий. Но приходили все. А что еще им оставалось?

О да, и Барбара Эйкелунд тоже. Одна из первых, даже до Джамили, Магды и Евы. Шведская девушка, та, ради которой он изобрел миф о том, что способен проникнуть в компьютеры Пришельцев,— спонтанно возникшая похвальба, с которой все для него началось. У Барбары были поразительно длинные, стройные руки и ноги, неожиданно полные груди, золотистые волосы и глаза цвета морской волны.

— Зачем я здесь? — спросила она в первый раз, когда он затребовал ее.

— Потому что я люблю тебя.

— Ты даже не знаешь меня. Мы никогда не встречались.

— Встречались. В прошлом году, в августе. Старе Място. Ты забыла.

— Август… Старе Място…— ни проблеска воспоминаний в ее глазах.

— А потом еще раз на Рождество. На улице. Я предложил угостить тебя кофе, но ты была слишком занята.

— Мне очень жаль, но я не помню.

— Да. Не помнишь. Не то что я. Пожалуйста, разденься.

— Что?

— Пожалуйста. Прямо сейчас.

Ему тогда только-только исполнилось семнадцать, и все это было еще так ново для него. До этого у него было всего четыре женщины, включая самую первую, которой он вынужден был заплатить, страшно тупую и воняющую чесноком.

— Позволь мне не делать этого,— сказала она.— Я не хочу раздеваться для тебя.

— Ох, нет, тебе придется сделать это. Взгляни сюда.

Он подошел к компьютеру, и из принтера выползла официальная бумага о новом назначении на работу. Барбара Эйкелунд, улица Дасни, Прага, переводится в Центр инфекционных заболеваний для исполнения обязанностей санитарки, Бухарест, Румыния, через три дня.

— И я должна поверить, что он настоящий? — спросила она.

— Придется. Вернувшись сегодня домой, ты узнаешь, что твой вид на жительство отозван, а билет в Бухарест ждет тебя на станции.

— Нет. Нет!

— В таком случае разденься, пожалуйста. Я люблю тебя. Я хочу тебя.

И больше она не возражала, поняв, что у нее нет выхода. Их соитие было холодным и доставило ему мало удовольствия, но он многого и не ожидал. Сразу вслед за этим он отозвал запрос на нее и, поскольку тогда все это было для него ново и душа его не зачерствела еще окончательно, выписал ей годовое разрешение в плавательный бассейн в Модрани и сезонный пропуск на два лица в оперный театр, а также дополнительные талоны на питание для нее и членов ее семьи. В ответ она просто поблагодарила его, не потрудившись скрыть дрожь, которая била ее все время, пока она одевалась.

Впоследствии он вызывал ее еще пять или шесть раз. Но никогда ничего хорошего у них не получалось. Со временем

Карл-Гейнрих нашел других женщин, с которыми все получалось хорошо или, по крайней мере, они могли делать вид, что это так. И тогда он оставил ее в покое. Ну, во всяком случае, он поимел ее, и не раз. Ведь именно ради этого — чтобы поиметь Барбару Эйкелунд — он поначалу и связался с Пришельцами, а Карл-Гейнрих Боргманн был из числа тех, кто всегда выполняет задуманное.

Сейчас, спустя двенадцать лет, снова стоял солнечный, теплый августовский день — даже душный; и на своем экране он видел информацию, извещающую о том, что к нему пришла некая Барбара Эйкелунд и хочет увидеться с ним; вопрос личный и очень важный, который, несомненно, чрезвычайно заинтересует его.

Возможно ли? Неужели та самая? Должно быть. В конце концов, в Праге не так уж много шведок, и тем более с таким именем.

Посетители здесь не были делом обычным, за исключением тех, кого Карл-Гейнрих вызывал сам, а ее он уж точно не вызывал. Их канувшие в далекое прошлое встречи были такими холодными, такими унылыми; он никогда не вспоминал их с сентиментальной нежностью или желанием. Она была всего лишь фантомом из его прошлого. Он совсем было уже собрался приказать, чтобы ее отослали прочь, но передумал. Его грызло любопытство. Ладно, почему бы и нет? Ради старых времен, несмотря на все, что было потом, еще раз встретиться с призраком из своей неприкаянной юности. Чего ему опасаться? Прошло столько времени, все ее негодование наверняка давно умерло. Она была первой женщиной, которую он по-настоящему возжелал; искушение посмотреть, как она выглядит теперь, пересилило.