В другой раз Том остановился и лежал без движения на узкой оленьей тропе до тех пор, пока Тим, послушно замерший за ним, не начал думать, что невероятно, но его спутник уснул или заболел. Он понял все, только когда увидел, как огромный скрюченный корень впереди них на тропинке развернулся и скользнул прочь в подлесок. Тим почувствовал, как на лбу выступил холодный пот, и безошибочно услышал тихий ликующий смех Тома. Впервые с предыдущего дня Форду пришло в голову, что он доверил свою жизнь и будущее сумасшедшему. Пот выступил сильнее и сбежал на глаза. Тим знал, что нет молитвы, которая бы вернула его одного на Козий ручей.
Как раз перед тем как мужчины достигли края огромной просеки, которая окружала реактор и склады, они впервые столкнулись с пешим патрулем. Конечно, Том засек его первым и снова замер. Тим, лежавший прижавшись к земле, с набитым перегнившими листьями ртом и с глазами, залитыми потом, услышал его на целую длинную секунду позже. Через несколько мгновений патруль был достаточно близко, чтобы Том и Тим могли слышать шаги людей и быстрый пружинящий бег собак. Патруль, возможно, чувствовавший себя в безопасности от самой заурядности ненарушаемой темноты вокруг и невозможности проникновения в огромный комплекс, разговаривал в полный голос, звеневший, как пулеметный огонь в фильме, который охранники смотрели по телевизору; теперь они обменивались резкими высказываниями о Мишель Пфайффер, отчего Тим, чье лицо было прижато к сырой лесной земле, почти задохнулся от идиотского, неподдающегося контролю веселья. Собаки не нарушили своего бега.
Но вот одна замерла, потом еще одна. Люди и собаки остановились. Тим почувствовал, что у него начинает кружиться голова, тьма перед глазами взорвалась кружащимися огненными колесами, как при фейерверке. Он попытался перестать дышать, расслабиться и заставить себя „полностью раствориться в лесах, просто слинять в них", как учил его Том. И невероятно, фантастично: на самом краю страха Тим почувствовал, что так и произошло, почувствовал, что его плоть разверзлась, и земля вошла в нее, почувствовал, как вены раскрылись, чтобы принять саму дикость природы, ощутил, как лес и ночь влились в него через уши, закрытые глаза и поры тела. И Тим знал, что в этот момент он невидим. Он знал, что, если поднимет голову и посмотрит на Тома, лежащего прямо перед ним, он ничего не увидит, кроме земли, корней и деревьев. И он знал, что для патруля они невидимы и неслышимы.
— Я не могу объяснить это, — говорил Тим мне. — Я просто… растворился. Он сказал мне, что я смогу это сделать. Я был частью всего этого. Я был ночью, деревьями и водой…
Я безмолвно посмотрела на Форда, волосы у меня на голове зашевелились, кожа на ладонях и шее похолодела. Я знала. Со мной подобное случилось только однажды, но все-таки случилось. Том сказал, что так будет, и так было. Я слилась с природой. Я знала, что это такое.
— А что произошло потом?
Я поймала себя на том, что говорю шепотом.
— А потом мы услышали, как кто-то помочился в кустах, застегнул молнию, и патруль пошел дальше. Ну вот. Вот и все. Мы добрались туда, где протекал маленький ручеек, как раз в тридцати ярдах за пределами светового круга, я взял образцы, и мы отправились обратно. Казалось, что прошло всего полчаса или около того, а мы уже снова переходили реку вброд… Но к тому времени, когда мы вернулись, перейдя ручей, появились первые лучи солнца. Том принес бутылку виски, а я сделал анализ воды.
Я молча смотрела на Тима.
— Она была чистой, — ответил Тим Форд. — Она ни на йоту не отличалась от первой серии анализов.
— И… что тогда сделал Том? — с трудом смогла я протолкнуть слова сквозь тиски, сдавившие мне грудь.
— Открыл бутылку, сделал большой глоток, передал ее мне и сказал: „Похоже, я сам купил утку". — Тим широко усмехнулся, а я безмолвно боролась со слезами. — Я предложил взять пробу воды из Козьего ручья там, где он видел огни, но Том сказал, что не важно, каковы результаты анализов, ведь он знает, что вода была ядом. Но Том не производил впечатление человека, выведенного из равновесия. Просто… констатация факта. После этого мы прикончили бутылку, добрались до кровати и легли спать. Когда я уехал, Том все еще спал. Возможно, он прав насчет воды. Слишком много больных и умирающих животных, чтобы утверждать, что ничего не было. Может быть, это канализация, химические стоки, все, что угодно. Но что бы это ни было, это не завод „Биг Сильвер". Тем не менее, Бог ты мой, что за ночь! Я никогда не смогу никому рассказать, иначе меня самого посадят под замок. Но, клянусь Богом, я ее не променял бы ни на что иное. Вам нужно было видеть этого сукина сына. Никогда не встречал я в лесах никого похожего на Тома. Это было нечто! Жаль, что он чокнутый.
— Вы все еще считаете, что это так?
— Ну да. Возможно, да. Немногим из тех, кто знает его, будет до этого дело, а многие, наоборот, заинтересуются, но это не те, кто нужен. Если Том не остановится насчет завода, то спастись от психушки или тюрьмы ему не удастся. А человек, который способен сделать то, что он сделал в прошлую ночь, едва ли остановится.
Но Тим ошибался. Том все-таки прекратил войну против завода. Он не просто остановился; казалось, он просто исчез с лица земли. Никто не видел его в городе, и Риз Кармоди, позвонивший мне, чтобы узнать, имею ли я какие-нибудь известия от Тома, сказал, что не мог разыскать его в доме на Козьем ручье в течение двух недель. В первый раз, когда Риз отправился туда, он нашел записку. В ней говорилось, что животные, которые еще не умерли, пристроены у местного ветеринара, которому поручено раздать их, если это возможно, а маленькие внуки Скретча приходят каждый или почти каждый день, чтобы присмотреть за Эрлом. Риз полагал, что, вероятно, Том вновь отправился в глубь речных болот с одним из своих недельных обходов, как он делал иногда летом, имея при себе только лук, стрелы и спички. Я не должна беспокоиться. Сириус, собачья звезда, уже взошла, и город притих и замер под грузом самых жарких дней года. Вскоре только опустошенное лицо Клэя Дэбни и особая пустота в моем сердце оставались свидетелями всей недавней эпопеи, ужасного Расцвета жизни Создателя мечты.
Все эти события и дальнейший уход Хилари в себя.
Когда Тим Форд во второй раз покинул наш дом, я долго стояла, ожидая, что почувствую прилив огромного облегчения и острой радости, который, как я предполагала, захлестнет меня после того, как выяснится, что вода действительно безопасна и что Том, как он и обещал, покончил со своими безумствованиями. Я закрыла глаза и стояла, повернув ладони кверху, ожидая, что почувствую это так, как обычно ждут первого шквала благодатного дождя после засухи. Но ничего не произошло. Пустота давила на лицо и ладони и свистела в ушах.
— Не одно, так другое, — вслух произнесла я, понимая, что все последнее время бессознательно страстно желала чистого, исцеляющего натиска лета, жаждала этого. Завершения цикла, как сказал бы психиатр Хилари. Именно этого он пытался добиться от девочки.
Но в действительности властвовала ужасная, постоянная тяжесть незаконченности.
Я прошла к комнате Хил и постучала в дверь. Девочка высунула голову.
— Ты можешь перестать пить бутылочную воду и спокойно принимай ванну, дорогая. — Я заставила себя улыбнуться. — Мистер Форд вместе с Томом отправились в то самое место, откуда вытекает вся вода с завода. Форд сделал анализы прямо там, а Том наблюдал за ним. Вода чиста, как слеза. И Том больше не будет устраивать никаких фокусов. Он обещал.
Выражение ее лица не изменилось, но у меня на глазах сама жизнь покинула детское личико так, как — ужасно — я представляла себе, уходит кровь с лица того, кого бальзамируют. Единственное, что я могла делать, это пораженно смотреть на дочку. Мне казалось, что я теряю сознание. К тому времени, когда она заговорила, ее лицо стало белым, как снег, как молоко, как бумага.
— Я не верю тебе, — проговорила Хил. — Не верю ему. Все вы лжете.