На узкой девичьей ладошке, подрагивая, лежали несколько мелких купюр, прижатых сверху горсткой монет.

– Хватит? – спросила меня совсем юная, не старше тринадцати лет, девочка с двумя милыми тоненькими косичками, спускавшимися по ее плечам.

Серьезные, большие, сильно вздернутые к вискам серые глаза смотрели на меня с глубоко запрятанным в них тревожным ожиданием.

Я тихонько согнула ее пальцы, вынуждая спрятать деньги в кулаке. Спросила осторожно:

– Хватит – на что? На последний диск Димы Билана? Или на два похода в кафе-мороженое? Наверное, хватит.

В разговоре с детьми вообще и с подростками в особенности я порой принимаю какой-то преглупый тон.

Ну зачем я, скажите мне, упомянула кафе-мороженое? Такие смешные девчонки с косичками, перехваченными у концов цветными шнурками, и в ярких майках с Микки-Маусом, едва доходящих им до живота, в кафе-мороженое не ходят. Они предпочитают тусоваться в каких-нибудь модных фан-клубах или на дискотеках, являясь домой сильно за полночь и вынуждая родителей галлонами закупать в аптеках валериановые капли.

Девочка посмотрела на меня, сердито сдвинув белесые, совсем детские бровки:

– При чем тут ваш Билан? Я его вообще терпеть не могу! И мороженое тут тоже ни при чем! Я пришла нанять вас. Мне сказали, что вы – телохранитель. Я… – и кулак разжался, снова являя миру скомканные бумажки, пересыпанные монетами, – я могу заплатить вам… вот столько, – голос ее дрогнул. – Этого мало, да? Но, честное слово, это все, что у меня есть… Я… я потом еще принесу. Я буду копить, я буду все откладывать, я…

Внезапно она разрыдалась, подняв к лицу стиснутые кулачки.

Деньги с шелестом и звоном посыпались на пол лестничной клетки.

Девочка наклонила голову с ровным пробором в русых волосах, и эта узенькая дорожка пробора, так аккуратно разделявшая головку на две половины, и полоска белой шеи, похожей на жалкий стебелек полевого цветка, заставили сжаться мое, в общем-то, ко всему привычное сердце.

– А ну-ка, входи, – я взяла ее за плечо и силой заставила войти в квартиру. – Нечего стоять на лестнице и мочить слезами ступени, тем более что их все равно недавно помыли. И реветь не надо. Важные денежные клиенты, которые приходят нанимать себе телохранителя, должны соблюдать достоинство и смотреть на все сверху вниз.

Но девочка не приняла моего шутливо-ободрительного тона.

Хлюпая враз покрасневшим носом, она вытирала слезы тыльной стороной ладоней и кривила губы, готовясь вот-вот выдать мне новую порцию плача.

Чтобы опередить ее, я быстро сказала:

– А правда, ты мороженого не хочешь? Шоколадного, с вафлями и орехами?

От неожиданности она часто-часто захлопала мокрыми глазами. Я еще раз подумала, какие они странные, эти глаза: вздернутые к вискам веки делали девочку похожей на японку. Если бы кто-нибудь когда-нибудь встречал японку с серым цветом глаз и таким вот курносым, чуть затупленным на конце носиком.

Ну и потом, эти ресницы. Нет, такие длинные ресницы бывают только у наших русских девчонок. И когда-нибудь, лет этак через семь-восемь, этими самыми ресницами плачущая сейчас передо мной девочка будет сводить мужчин с ума и спокойно перешагивать через их распростертые в немом обожании по асфальту тела.

Но сейчас – сейчас она выглядела довольно жалко. Хотя и утешилась немного, когда я провела ее в кухню и, усадив на стул, вручила так кстати задержавшийся в морозильнике брикетик шоколадного мороженого.

– Мое любимое! – обрадовалась она, как ребенок. Впрочем, она и была ребенком. – Спасибо. А вы?

– Я не очень люблю сладкое.

Девочка посмотрела на меня изумленно – может быть, удивилась тому, что кто-то в этом мире может не любить сладкое, а может, едва сумев удержать вопрос: «Если вы не любите мороженое, то зачем же его покупаете?»

Хотя как раз на этот вопрос ответить было бы проще всего. Я действительно не люблю сладкое, и вовсе не потому, что стараюсь беречь фигуру для романтических приключений. Моя профессия – а я работаю телохранителем по найму – вот что обязывает «держать форму» в любое время суток. Для этого нужно регулярно посещать спортзал, тир, аэродром, ну и в том числе – придерживаться правильного режима питания, который рекомендует исключить из рациона всякие вредные углеводы. А кроме того, мой отец-генерал с детства не слишком-то баловал дочку сладким, предпочитая простую солдатскую пищу вроде щей да каши.

Правда, теперь мои связи с отцом разорваны. Будучи человеком, как сейчас модно говорить, «толерантным», то есть снисходительным ко всякого рода человеческим слабостям, я все же не смогла простить отцу его скороспелой женитьбы – через месяц с небольшим после смерти мамы. Он женился на какой-то длинноногой хабалке с хищным выражением лица, которой во что бы то ни стало хотелось повысить свой социальный статус до звания генеральской жены.

Я ушла из дома за два дня до того, как туда переехала отцовская пассия, и поселилась у тети Милы – единственной родственницы, которой до меня было дело.

Моя тетя Мила – вот кто ужасная сластена, и, когда на нее нападает стих «побаловать себя вкусненьким» (а этот стих на нее нападает ежедневно), она обычно запасает этого вкусненького полные закрома. Наш холодильник, как правило, забит под завязку мороженым, шоколадными батончиками, йогуртами и всякого рода ягодными муссами.

Но как раз недавно тетя Мила приняла очередное героическое решение – сесть на диету. И вот уже три или четыре дня она покупает для себя в магазине только вареный шпинат, на который взирает с таким же отвращением, с каким, наверное, смотрели друг на друга царь Иван Грозный и сын его Иван за минуту до знаменитого удара посохом по затылку.

Из прежнего опыта я знала, что желание стать похожей на красотку из модного журнала растает в тете Миле, самое большее, через неделю, и вытуренные из дому сдобные булочки с вареньем вот-вот снова займут свое почетное место на нашем большом кухонном столе, покрытом симпатичной скатертью в бело-синих цветочках.

Но пока – пока из всех лакомств в холодильнике тихо мерзла одна-единственная пачка мороженого, которую я и вручила заплаканной девочке с неподобающей этому случаю торжественностью.

– Угощайся! И не расстраивайся. Все в мире поправимо. Уж не знаю, какое у тебя там случилось горе, но думаю, что оно мне вполне по силам. Извини за любопытство, а зачем тебе телохранитель? Кому-то по шее надо накостылять, да? А кому? Мальчишкам? Из-за того, что за косички дергают?

Она замотала головой и положила ложку на тарелку.

– Не надо… не надо считать меня дурочкой из переулочка. Вы думаете, что я такая глупая и ничего не понимаю? Тем, кто меня за косички дергает, я сама сдачи даю, не сомневайтесь. А тут… Скажите, Евгения Максимовна, а вы правда согласитесь, чтобы я вас… Вы правда будете на меня работать?

Теперь девочка смотрела на меня, набычившись и нервно кусая тонкие губы. В ее удлиненных глазах снова стала собираться влага.

– Как тебя зовут? – спросила я вместо ответа.

– Аня. Вы правда будете на меня работать?

– Я тебя где-то видела. Откуда ты узнала, что я работаю телохранителем?

– Мы с вами живем в одном доме, вы в третьем подъезде, я – в одиннадцатом. О вас в нашем дворе все знают. А вы правда будете на меня работать?

– Давай так: сперва ты расскажешь мне, какое у тебя горе, хорошо? А там посмотрим. Может быть, я смогу помочь и без того, чтобы подписывать с тобой контракт.

Очень уж было жалко этого ребенка – вид у нее и в самом деле был очень несчастный. Ну а кроме того, не говорить же ей, что мои услуги стоят от пятисот до двух тысяч долларов в день, и это еще не считая расходов по делу!

Оказывается, Аня Стоянова, так звали мою неожиданную клиентку, пришла ко мне просить защиты от… собственных родителей.