Фрол подбоченился.

– Один.

– Год?

Валетов прикинул, стоит ли говорить правду. С этим лучше не хитрить, за что-то же он попал сюда…

– День.

Простаков рассмеялся на всю «губу».

– А я десять!

– Дней?!

– Часов! Чего стоишь, лезь на плечи. Будем мою решетку замазывать.

Мимо камеры протопал сержант, сопровождая авторитета из овощехранилища.

– Эй, пидорасы, что это у вас за поза!

Рука у Фрола дрогнула, и он капнул на нос Простакову.

– Извини.

– Ерунда, – машина смерти развернулась от окна и направила оптику на объект.

Сержант Витек заторопил подконвойного:

– Пойдем, чего ты встал. Иди в свою камеру.

– Дай посмотреть, как два запаха трахаются.

Алексей подошел к решетке, не снимая с плеч Фрола. Резким движением он окатил оборзевшего солдатика раствором из ведра, которое держал в руках. Еще не вся жижа коснулась лица нахала, а уже мощная рука, пролетев сквозь прутья, ухватила его и притянула к заграждению.

– Извинись.

Раствор попал козлу в глаза, и он начал истошно вопить, но Леха не отпускал.

– Скажи: «Прошу прощения!»

Еще немного, и голова солдата прошла бы между прутьями, отбросив уши.

Фрол, сидя на плечах, щелкнул по темечку мастодонта.

– Отпусти его! Хватит. Пусть идет глаза мыть!

Леха послушался. Отошел в глубь камеры.

– Валетов, все убрать! – орал сержант, уводя в туалет своего знакомого.

Фрол слез с Простакова.

– Ты идиот! Если он потеряет зрение, тебя засудят лет на десять!

Леха опешил.

– Правда? – Мямля растеклась по его собственным губам.

– Прявдя, – передразнил Фрол.

Решетку они заделали, от раствора все отмыли. С нахалом обошлось. Капитан Смирнов, узнав о происшествии, добавил всем участникам инцидента по двое суток, сержанту влепил выговор.

Больше всех недоумевал Валетов. Ему-то за что? Он сидел на плечах у Лехи и никого не трогал.

После ужина – сечка, кусок черняги, несладкий чай – к Лехе в камеру вошел капитан. Здоровяк удосужился прекратить лежку и сесть на койке.

– Когда входит офицер, надо вставать, молодой человек.

«С чего это он заискивает?»

Простаков встал.

– А вы нас обманули. Еды до ужина нам так и не принесли.

– Извините, больше не повторится, – офицер издевательски расшаркался, делая реверанс. – Вы знакомы лично с генералом Серпуховым?

– С Антоном? – Леха улыбался шире некуда.

Капитан помрачнел. Неужели все так плохо?

– Да, с Антоном.

– Вместе охотились. А что с ним?

– С ним ничего. Заботится о тебе, понял? Лично. Генерал-лейтенант о тебе вспомнил, детина.

– Кто детина, а кто хворостина.

– Разговоры!

– Чего вы кричите?

Смирнов закатил глаза.

– Урод, – прошипел он от полного бессилия.

– Сам урод.

– А-а, ы-ы, ну ладно, – смирившись с неизбежным, капитан, привыкший опрокидывать и ломать всех и вся, спокойно заговорил: – Если бы не генерал, ты бы у меня…

– Или ты бы у меня, – перебил Простаков, находясь на волне душевного подъема и почуяв свободу, чем вызвал очередной заход зрачков за веки.

– Ты направляешься в учебную часть. Будешь сержантом. Командиром отделения.

– Сразу! – воскликнул радостный Леха.

– Через шесть месяцев, – больше никаких эпитетов Смирнов не добавлял. – Будешь химиком. «Зарин Зоманычем».

– А это кто?

– Вот там и узнаешь.

– Там через камеру Фрол сидит. Можно и его?

– Валетов? Ну какой из него сержант?

– Я буду за двоих. Я могу командовать хоть взводом, хоть полком.

Смирнов подошел вплотную.

– Мальчик, ты хозяйством своим научись командовать, когда ему лечь, когда встать, потом поучись лет пять в военном училище.

– Значит, если хрен стоит, то в училище не возьмут?

– Молчать! Забирай с собой этого полудохлого. И катитесь отсюда ко всем чертям!

Валетов не скрывал радости от того, что его выпускают и отправляют в учебку, да еще и с Лехой. Пусть химиком, какая разница. С таким приятелем ему будет легче служить. Лично знаком с генералом, разве плохо?

Отбывающие в часть стояли напротив капитана, оформлявшего бумаги.

Не скрывая улыбочки, Фрол нашептывал на ухо пригнувшемуся к нему сибиряку:

– Со мной в камере пацан сидит. Говорят, что он десять килограммов масла украл, но в это я не верю. Он волшебный…

– Как это?

– Чудной значит.

– Дурачок, что ли?

– Ну, типа того. В части его обижают. Попроси, чтоб задержали здесь подольше. Ему тут лучше.

– Товарищ капитан.

– Чего.

– Подержите соседа Фрола подольше. Его в части обижают. Ему здесь лучше.

Капитан перестал писать и задумался.

– Запросто. Держать – не отпускать. Если он еще расскажет, кто его обижает.

– Ему в санаторий надо.

– Ну-ну, может, тогда и в санаторий устроим.

Ехать никуда не пришлось. За новобранцами, успевшими ознакомиться с современными реалиями гарнизонной губы, пришел маленький, ростом с Фрола, сержант с двумя фуфайками под мышкой.

Нагловатая, со вздернутым курносым носом физиономия щеголяла ярко-красными губами, прямо как у девушки. Афганка, осветленная хлоркой, ладно сидела на крепком торсе, укороченные кирзовые сапоги сверкали, кепочка отутюжена, звездочка на лбу горит. Почти как у Пушкина: «…месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит…», но то про Царевну Лебедь сказано.

Сержант Никодимов, так он представился капитану, оценил кроссовки Валетова долгим жадным взглядом.

– Надевайте тулупы и шагом марш за сержантом, – скомандовал капитан.

– А как же джинсы? – Фролу было жаль штаны, замененные на старую форму.

– Гражданку носить в части не положено.

Фуфайка на Простакова не полезла, пришлось нести в руках. Фрол же, надев свою, сразу в ней затерялся основательно, без какой бы то ни было маскировки. Просто получилась ходячая фуфайка с головой.

– А другого размера нет? – недовольно проворчал он. – Я в ней, как пугало огородное.

– Ничего, ничего, солдат должен вызывать чувство паники у противника.

– Так прежде, чем я окажусь лицом к лицу с противником, я всю Российскую армию распугаю.

Капитан остановился, задумавшись, и глубокомысленно произнес:

– Нашу армию таким не напугаешь, она и не к такому привычная.

Протопав вокруг плаца в колонне по одному, новобранцы вошли в подъезд трехэтажного здания.

Один солдат со штык-ножом на поясе стоял около тумбочки, другой мыл длинный прямой коридор.

– За мной, – скомандовал сержант большому и маленькому.

Пацаны потопали по казарме в самый конец. По обе стороны от коридора – койки, койки, койки.

Фрол к радости для себя заметил наволочки на подушках. Комфорт.

От общей массы коек два десятка кроватей были отделены символической фанерной перегородкой. Если в основной части казармы солдат не было, то здесь кипела жизнь.

Фрол и Алексей с радостью для себя обнаружили еще с десяток обритых наголо пацанов. На всех была армейская форма. Никто на кроватях не валялся, все сидели на табуретках и отходили от ужина.

Увидев Простакова, кто-то тихо присвистнул.

– Твоя, – Никодимов указал пальцем на Простакова, затем на койку. То же он проделал и по отношению к Фролу, определив ему место над сибиряком. – Присяга у вас через две недели.

Ближе к девяти вечера к молодым вошел прапорщик. Широкое, как сковорода, лицо с толстыми губами и лоснящимися щеками, с глубокими кисточками морщин около карих узких глаз и красным, вероятно, никогда не бледнеющим носом излучало в пространство любовь к ближнему, если он в форме, желание помочь, если он в форме, даже возможность налить в стакан водяры, но если… Да-да, только тогда. Может быть, время от времени прапорщик становился сволочью, но только по службе. Такое доброе лицо не может принадлежать гаду.

Кто-то гаркнул:

– Встать, смирно!