— Твоя куда ходи? Моя папа что пиши? — спросил он у девушки, выпуская ее в дверь.

— Твоя Петербург пиши, моя баронессе Франк ходи, свою судьбу ищи, — игриво помахала она ему перчаткой.

Постукивая фетровыми ботиками по тротуару, выложенному кирпичом в елочку, Лелечка быстро шла по Морской, запруженной толпою, в которой слышалась многоязычная европейская речь. Вдоль тротуара у ящиков с японскими мандаринами и американскими консервами из ананасов сидели на корточках китайцы-торговцы. Пренебрежительно и косо поглядывая на европейцев, они время от времени монотонно выкрикивали гортанными голосами: «Микана!», «Ананаса!» Торговцев было много. Они виднелись до самого конца улицы, упиравшейся в блестевшее под оранжевым солнцем море, где сейчас густо дымил уходивший из Порт-Артура английский пароход «Фули».

Ближе к дворцу наместника все чаще и чаще стали попадаться знакомые. Лелечка то и дело наклоняла голову, охотно отвечая на приветствия козырявших ей офицеров и снимавших котелки штатских, но думала только о подпоручике Алгасове. Внезапно появившееся чувство к этому юному, застенчивому офицеру открыло ей какой-то неведомый мир, резко отличный от всего, что она знала с детства. И то, что в этом волшебном мире было нечто запретное, не вполне ясное, значение чего она еще не могла себе полностью объяснить, наполняло ее безотчетной радостью жизни, делало тело легким, как облако, уносимое ветром, и, как это эфирное облако, она теперь вся словно парила в воздухе. Углубляясь в новые свои переживания, Лелечка скользила по тротуару, будто танцуя мазурку, темпы которой только начинает набирать требовательный партнер.

Но вместо Гри-Гри она увидела направлявшегося к ней генерала Фока. Небрежно-снисходительно козыряя отдававшим ему честь офицерам, он мрачно покрикивал нижним чинам, становившимся ему во фронт:

— Тверже печатай! — а шедшей в строю команде бросил: — Шире шаг! Левофланговый, прижми плечо, не лови ворон!

Лелечка коснулась рукой холодного лба, словно у нее закружилась голова, и зажмурила глаза. А когда открыла их, Фок стоял уже рядом. Папаха из меха тибетской козы была низко надвинута на ушедшие под густые брови небольшие глаза, смотревшие надменно и строго. Резкими тенями синели на щеках впадины под угловатыми монгольскими скулами. Жесткие волосы бакенбард, побритых на прусский образец, казались продолжением папахи.

Генерал протянул девушке руку театрально-величественным жестом человека, уверенного в своем превосходстве.

Прошло уже несколько месяцев с того дня, как он высказал ей на «Боярине» свои сокровенные намерения, а дело не подвинулось ни на шаг. Он не мог сделать ей и формального предложения: внезапный отъезд Галевича в Петербург спутал его планы. Однако генерал нисколько не сомневался в согласии на брак и отца и дочери.

Сейчас он решил поразить ее воображение внезапностью.

— Я долго думал, Елена Владиславовна, прежде чем сказать вам это. Сегодня вы должны обязательно дать мне ответ, — сурово промолвил Фок, упрямо нахмурив брови и отводя от девушки глаза, внезапно блеснувшие хищным, звериным огоньком.

Лелечка засмеялась. Смех ее был кокетлив и для генерала загадочен. Надменно-самоуверенный Фок был ей смешон и даже чуть жалок, и все же она потаенно гордилась, что вызывает в нем смятение чувств, радостно ощущая свою девичью привлекательность, очарование своей юной прелести.

— Так как же ответ? — не унимался Фок.

— Я… я подумаю, — нерешительно произнесла девушка, обрывая свой смех.

— Опять думать? Еще думать? Да что вы можете придумать, кроме единственного слова «да»?

— Я все-таки подумаю, — упрямо и несколько тверже повторила она, боясь оскорбить его прямым, резким отказом, который давно уже вертелся на языке.

— Наш разговор напоминает мне костер из сырых осиновых дров, — рассердился генерал, — сколько ни дуй, ничего, кроме дыма, не выдуешь.

Лелечка промолчала и вдруг увидела, что по улице прямо к ней торопливо идет Алгасов.

— Простите, мой генерал, — зазвеневшим от радости голосом бросила она Фоку, — я должна вас оставить. Спешу.

— А как же ответ?

— Быть может, кому-нибудь скажу «да»! — звонко воскликнула Лелечка. Она повернулась и посмотрела куда-то вбок сияющими глазами. Фок понял, что этот взгляд не для него. Девушка быстро пошла, почти побежала навстречу приближавшемуся офицеру, и каблучки ее ботиков весело застучали по тротуару, выложенному кирпичом в елочку.

В первых числах января все японские пароходы, курсировавшие вдоль портов Тихоокеанского побережья, прекратили свои рейсы. Зато в корейский порт Чемульпо стали прибывать огромные винтовые корабли, на гафелях которых трепыхались американские и английские флаги. Пароходы один за другим привозили зашитые в добротные циновки грузы в адрес китайского купца Тифонтая, японской фирмы Мицуями и «Русского лесопромышленного товарищества на Дальнем Востоке». Торопливость, с которой разгружались прибывшие суда, была для Чемульпо необычайной и потому казалась подозрительной. Бросалась в глаза настороженная тревожность наблюдавших за выгрузкой капитанов и их помощников, опасливо озиравшихся по сторонам. Зато, когда разгрузившиеся пароходы уходили с высоко поднятыми над водой бортами, показывавшими, что вместительные трюмы совсем пусты, капитаны стояли на своих мостиках с бесстрастными лицами, и в глазах их читалось спокойное удовлетворение.

23 января капитан английского парохода «Фули» подходил к Чемульпо с обоснованными опасениями. В потаенных гаванях Бенгальского залива, Яванского и Южно-Китайского морей, у странно пустых, будто нарочно освобожденных от посторонних наблюдателей причалов Суматры и Борнео, грузил он длинные, похожие на гробы ящики, тяжелые, как слитки металла. Минуя Формозский пролив, чтобы не встретиться там с любопытными до чужих грузов военными кораблями всех национальностей, «Фули» воровато проскользнул между Формозой и Филиппинскими островами в Тихий океан. Тут вливавшиеся в океан бирюзовые волны Формозского пролива изменили свою окраску и сделались зелеными. Дальше зеленый цвет сменился серым, а в Тихом океане вода стала совсем черной: ударил норд-ост. Тихий океан неистово раскачивал «Фули», стремясь его опрокинуть; огромные волны наваливались на одряхлевший от времени железный корпус и с грохотом отбегали, обнажая винты, яростно дробившие воздух. Но английский пароход шел уверенно и быстро. Мерно стучал его лаг, миля за милей ложилась за его кормой: груз Тифонтая нужно было доставить к сроку, иначе капитану грозила крупная неустойка.

Одновременно с «Фули» в гавань Чемульпо уверенно и нагло вскочил чумазый, весь в черном дыму японский миноносец с двузначным номером на носу вместо наименования.

У миноносца был высокий полубак, затянутый по леерному заграждению грязноватым брезентом, и это делало военный корабль похожим на коммерческое судно. Полуминоносец-полукупец быстро причалил к пристани, и, пока «Фули» пришвартовывался, японские матросы уже расхаживали по молу и набережной. Матросы были вооружены, держали себя развязно и, скаля, зубы, вызывающе покрикивали на сбегавшиеся отовсюду к прибывшему английскому пароходу толпы корейцев и китайских кули, спешивших наняться на разгрузку.

Капитан «Фули» пережил несколько неприятных минут. Уж не его ли пароход вызвал неожиданное прибытие вооруженных японцев? Но первоначальное чувство испуга скоро прошло. Он увидел, как начали проявляться признаки жизни на русском крейсере «Варяг», стоявшем на рейде между военными кораблями других национальностей. Среди всех других судов он выделялся орудийными установками, грозным профилем белых бортов и казался самым большим и красивым. Красавец «Варяг» медленно разворачивался по ветру, словно хотел что-то предпринять. На японском миноносце раздались трели боцманских дудок, отрывистые слова команды на непонятном языке, и, подчиняясь им, японские матросы быстро покидали набережную, перепрыгивая на миноносец прямо через борт.