Рассказывал Сурен азартно. То ли у него накопилось, то ли он так рассказывал потому, что Слатин работник областной газеты. Сам Сурен объяснял это так:

— Понимаешь, работы так много, что на друзей времени не остается.

Теперь ему предлагали место на заводе — сорок подчиненных, ставка семьсот рублей, и он спрашивает совета у Слатина, переходить или не переходить.

— Понимаешь, — говорил он, — директору нужен такой, как я. С административной хваткой. Талантливый инженер на эту должность не пойдет. — И Сурен смущенно улыбался потому, что сам же себя выводил из числа талантливых. — И я тебе скажу: год назад я и думать не стал — перешел бы. А сейчас с делом жалко расставаться. Все ж сердцем делалось. Пьяниц выгнал. Тех, кто за тринадцать начальников распустился, подтянул. Раньше ко мне в кабинет с криком входили — теперь крику нет. Я говорю: выгнал. Но это так говорю. Двух действительно уволил. А те сами ушли. Я и не держу. Ему сказали как-то, что от него сильно пахнет, а он ответил: „Все равно я ухожу“. И ушел без обиды. Понимает, что я прав, работать надо, а работать уже не может. Мне говорят: „Секретаршу взял не по чину красивую. Зарплата у тебя для нее слишком низкая. Все равно у тебя ее переманят“. Пусть переманивают. А новое дело начинать боюсь. Это же новые люди, новые связи. Тут мне верят еще и потому, что я бывший главный инженер, потому что за все эти годы я никого не обманул. А без личных связей, которые годами налаживаются, ничего сделать нельзя. Бумагу нам планируют 150 килограммов на год, а расходуем мы две тонны. И никакими легальными способами эти две тонны не достать. Я каждый день, когда иду на работу, захожу в облснаб и спрашиваю: „Раиса Ивановна, остаточки есть?“ Момент надо уловить, когда придет бумага и картон, когда их распределят по разнарядкам и вдруг окажется, что осталось несколько тонн, на которые как раз в этот момент никто не претендует. И никого я вместо себя послать не могу: ни главного инженера, ни бухгалтера, ни боже мой!» «Сколько вам положено?!» Считая с армией, третий раз начальником стал, с третьего захода стал понимать. Пришли ко мне из НКВД, им срочно проект нужен. Я не посмотрел, что они в форме. «А чем вы можете мне помочь?» — «А что вам нужно?» — «Бумаги». Так они, молодцы, на собственной машине привезли мне кальку.

— Не боялся?

— Боялся, когда жена подруге в дом отдыха письмо с переносом на двух открытках написала. На первой открытке пишет: «У нас недавно состоялась встреча с руководителем подпольной группы…» Это в библиотеке у них встреча читателей с автором-партизаном. Вторая открытка где-то на почте затерялась, подруга из дома отдыха уехала, а письмо только пришло. Там его кто-то прочел и отдал куда надо. Оттуда переслали сюда. По почтовому штемпелю. Обратного адреса на открытке не было. Месяца через два к жене на работу приходят: «Ваше письмо?» Она обмерла. Стала объяснять. А те говорят: «Да мы все знаем. Задали вы нам работу». Она извинялась: «У вас столько работы, а тут я со своими глупостями». А я ей сказал: «Дура! У них же след в бумагах остался! Не могла подождать, пока твоя подруга приедет! Надолго расстались!»

Было видно, что Сурен и сейчас боится.

— Чтобы не было доносов, я все делаю открыто, — сказал он. — Копировальная машина мне нужна, план без нее провалится. Мне ее продают, но ставят условие: оформи моего рабочего на семь месяцев. Я думаю, семь месяцев это будет на мне висеть. Говорю: «Оформляю вас старшим инженером на три», — и смотрю на него. У него двести человек в подчинении, его весь город знает. «Подумаю». А я к своему горисполкомовскому начальнику. «Надо?» — спрашивает. «Надо».

А ты говоришь — боишься!

Сурен спрашивал совета, и Слатин удивлялся, что он может ему посоветовать?

— Когда сердце схватило, я в первый раз подумал: все равно придется уходить. К одному даже присматриваться начал. Тоже на ответственной работе был — бросил. Автобус водит. Здоровый стал. День дома, день — на линии. Я ж тоже шофер первого класса. И я тебе скажу, иногда так хочется плюнуть на все это, уволиться и два месяца ничего не делать. Жена библиотекой заведует, а мне книжку прочесть некогда. На работе проекты, домой чертежи беру — как заведенный, честное слово! Сам себе удивляюсь — откуда силы берутся! — И восторженный тон не соответствовал тому, что Сурен говорил. — Начальник у меня — работяга. Слова хорошие умеет говорить. Перед зимним сезоном котельные пускали, по двенадцать часов работали. «Люди не должны мерзнуть!» А на перспективу работать не любит. Скажешь: «Это ж не на один день! Надо о перспективе подумать», — смотрит с подозрением.

— Сколько ты получаешь?

— Как истопник четыреста и как сантехник четыреста пятьдесят, — засмеялся Сурен. — Я сказал председателю горисполкома: «Вы обещаете мне к будущему году персональный оклад, когда вас здесь, может, и не будет. А как новый человек посмотрит на мое совместительство?»

— С женой ты советовался? — спросил Слатин.

— Жена на пляже агитацией занимается, — опять засмеялся Сурен. — По воскресеньям у них нагрузка — выезжают на пляж с газетами и журналами. Детей с собой берет. Они купаются, а она на жаре в платье за столиком сидит. Библиотекаршам своим разрешает позагорать, а сама не раздевается. Я говорю: «Сиди в купальнике!» Не хочет. Какой-то начальник проверял, кому-то сделал замечание — она и не хочет. У нее же лучшая районная библиотека: стенды, смотры, связи с предприятиями, встречи с артистами. Требовала, чтобы я артистке руку поцеловал. Целый вечер готовился — и не смог!

Воскресное утро подходило к концу. Слатин собирался завинтить последний шуруп в полочку. Кусок хозяйственного мыла был весь в дырочках от шурупов. Сурен сказал:

— Последний шуруп — мой!

Они укрепили полочку в прихожей рядом с зеркалом.

— Едем ко мне, — сказал Сурен, — машину поставим и пойдем по аварийным адресам.

Слатин недавно просил Сурена показать город «глазами строителя».

Они спустились вниз. Слатин сел на заднее сиденье суреновского автомобиля, закрыл дверцу. Он ждал металлического хлопка, но звук был деревянный, фанерный. Красная пожарная краска, любопытные взгляды прохожих смущали Слатина. Сурен несколько раз дернул ручку, мотор мотоциклетно затарахтел, автомобиль развернулся и бодро покатил. Ехать было недалеко; у себя во дворе Сурен закатил машину в железный ящик — гараж, — и они вышли на улицу. Раньше Слатин не очень внимательно слушал рассказы Сурена. Но однажды по какому-то делу он заглянул к нему на работу. Пригибая голову, поднялся по узкой лестнице, прошел по коридору мимо длинной очереди, открыл дверь, на которой было прикноплено объявление: «Прием заказов прекращен до 1 августа 41 года». Объявление никого не останавливало. В кабинете было много людей, и Слатин присел в сторонке.

— Сурен Алексеевич! Мы с ним договорились, а теперь его кто-то сбивает с толку, — раздраженно оправдывался проектировщик. — Низок ему потолок в два пятьдесят! Зачем вам кубатура? — повернулся он к человеку, который стоял у стола переминаясь. — Чтобы не гасла ваша печка! А мы поставим вам принудительную вентиляцию!

— Григорий Анисимович, — сказал Сурен, — чего хочет заказчик? Чтобы высота в котельной была три пятьдесят. Но ведь это мы обязаны навязывать ему эту высоту, поскольку она установлена ГОСТом.

Проектировщик вспыхнул, они еще поспорили с Суреном. Сурен отмечал какие-то места в чертеже. Потом в кабинет вошел новый посетитель. Сурен его спросил:

— Объявление на дверях видели?

— Но у меня исключительный случай.

У всех, кто приходил к нему, был исключительный случай.

— Я бациллоноситель, — плакала женщина, жаловавшаяся на прораба. — Три месяца лежала в больнице, вернулась, думала, все готово. Там же только пять ступенек…

Она ушла, прораб сказал:

— Алкоголичка.

— Мы с вами с ней не поменяемся, — ответил Сурен.

Пришел кто-то из своих:

— Сурен Алексеевич! Мы ж договаривались! Заказов больше принимать нельзя.