Холодный ветер дул в лицо. Задумчивые складки на лбу расправились, когда Клод вспомнил о теплом камине и чашке горячего шоколада, что снова будут ожидать его в поместье по окончании этой долгой, необязательной, но важной дороги в одну деревушку, где произошла стычка с Черными Псами.

Как же хорошо, когда за столько лет в сумбуре придворной жизни случается урвать толику незыблемого, толику постоянства для себя и близких. Бурная молодость пробурлила, прорубила ход, тоннель в стенах, что ставила на пути жизнь и там в конце… Вряд ли только лишь белый свет. Нет. Перед этим есть некое спокойное постоянство, которое отвоюешь в непрестанной толкотне локтями с другими. По молодости кажется, что такое продолжится бесконечно долго. Но, с течением времени, бег замедляется, торопливость и суета покидают ноги и уже шагом, степенно, по пути забавляя себя воспоминаниями и развлекаясь удивлением от себя, прежнего, что проделывал этот тоннель к каким-то благам, словно рудокоп к жиле. С каким усердием и старанием проделывал это Клод — и вот заслуженно идет, спокойный и невозмутимый, тертый калач, так, наверное, называют это состояние рассудка простые крестьяне. Не считая больше времени, не оглядываясь всякий раз назад и лихорадочно собирая в голове, как скаредный ростовщик монеты в сундук, все что сделал и не сделал, обещал, выполнил и наоборот, утешил или огорчил, расстроил или обрадовал, разрушил или создал… Такое было. Было и прошло. В жизни людей случаются подобные нелепости, когда жажда всемогущества обуревает во сто крат несбыточной мечтой ВСЕ исправить, ВСЕ вернуть и себя, бесценного и дорогого, на самом пике самолюбия и эгоизма срочно посвятить в бессмертие, причислить к лику святых — у каждого своя крайность. У человека такие вещи случаются раза два за его век, третий просто не успевает произойти, так как голова уберегает стареющее тело от излишних треволнений, постепенно усыпляя до этого ясный разум, как стоящего в карауле далеко не первую ночь часового, что не смог проспаться накануне днем. Но еще остаются и «седина в бороду», и «бес в ребро», и так любимые всеми дряхлые бродячие рыцари, даже не подозревающие, что это просто еще один выход, найденный рассудком для неугомонного тела.

Из действительных людей под старость складывались некие образы, под которые подпадали многие придворные. Клод повидал всякие, также повстречал и своих собратьев по пристрастию к покою и тишине. С такими можно было приятно скоротать вечерок, а не пускаться во все тяжкие с бесом, что так пристрастился к ребрам, завидев седину в бороде, или воинствующим старым пердунам консервативных и глубочайших убеждений в том, что кому-то нужно подать пример…

После поворота показалось то, что встречные обещали ему в качестве гордо именуемой ими «дороги» — колея, проторенная среди перелесков и холмов колесами телег и возов. Клод пустил коня шагом. Хотелось немного оттянуть то, что будет ждать его в деревушке… Уже давно городке, и на картах он тоже появился, правда пока без названия. Но докладывал о событиях сыскарь, житель столицы. Таким все и вся — деревня за стенами Шаргарда или Шаарона.

Люди, люди, люди… Шум не утих, хоть и минул целый день с момента стычки. Клод жалел, что позволил придворному магу «помочь» ему в странствии и отправить через портал ближе к этой «деревушке», изрядно сократив время, нужное для поездки. Но что поделать? Общий бег всех, кто служил в канцелярии или содействовал, продолжался. У многих оканчиваясь только перед гробовой доской. Наверное, досадно было так заканчивать…

Как хорошо, что люди здесь. Как много! Голоса, крики, приказы! Хорошо! Клод остановился, слез с коня возле старой церквушки… Да, везде они есть, с тех пор как в Феларе появилась единая религия, вера в Создателя. Как хорошо, что двери распахнуты, но там толпится народ. Что-то обсуждают со святым отцом, пусть о похоронах. Пусть! Но не так как тогда.

Клод не останавливал себя. Даже когда к нему подошли двое сбиров в серых плащах и учтиво раскланялись.

Они удивились. Служитель канцелярии, призванный им в подмогу, да что там — распоряжаться всем здесь, пока прибудут феларские сотни, стоял и смотрел на крест. По щекам текли слезы. Что это? Как не ко времени и не кстати!

Двоих воинов шаргардского полка встречал пустой городок. Уже второй, но хотя бы не сожженный дотла имперцами. Один нес другого на спине. Холод и стужа пробирали до костей… Клод давно потерял счет времени и из последних сил ступал по промерзшему тракту, опираясь на обломок копья. Глаза сами собой закрывались, его шатало из стороны в сторону, но он упорно продолжал идти. Крест над церковью обещал укрытие от ветра и стужи.

Они вдвоем отбились от полка, разорванного в клочья кавалерией Заргуна. В считанные минуты, казалось, их смели как крошки со стола… Бой оказался черти где, а Клод — на опушке с другом на руках и с одним копьем на двоих. Много не навоевали. Что там нужно было знать: копье как копье — подопри ногой и стой! Отлично, только не против тяжелой кавалерии.

О, Создатель! Как способна страшить кровь на руках, особенно если она чужая. Чужая по сути, но дорогая как своя. Клод всегда был нелюдимым человеком и плохо сходился с кем-то. Наверное, от этого так ценил своих немногочисленных друзей. Особенно такого, всегда радушного, веселого парня, «душа кампании», главного заводилу в полку. С таким и серые дни в марше к западным границам казались… светлее что ли? Теплее, чуть легче, тракт немного ровнее и ветер не такой злой. А теперь он молчит. Голова бессильно свисает на плечо несущего его.

Клод говорил, сам не замечая, что говорит уже несколько часов безответно. Но ничего, согреется и заболтает, как всегда подшутнет. Посмеются… Наверняка найдется что-нибудь, что не прихватили в спешке крестьяне и удастся, как он говорил, «заморить червячка».

Войдя в распахнутые двери под крестом, он окликнул друга. Опустил его на пол… По крайней мере в том опустевшем городке солдат армии его величества по имени Клод уснул в самом благочестивом месте из всех. Там же он оставил самую тяжелую и легкую ношу в своей жизни… Но прежде он вернулся с тракта и звал друга. Во второй раз. Только после этого смог, наконец, уйти. Совсем.

Имя, сорвавшееся тихо с сухих губ Клода растворилось в холодном воздухе. Третий раз за все прошедшие годы и снова не слышно отклика.

Верный служитель канцелярии во всем любил феларскую зиму, даже в тяжких, но дорогих воспоминаниях.

— Мэтр? — осторожно позвал сбир.

Тела лежали в ряд прямо на снегу, укрытые старой мешковиной. Черные псы… Много.

Крестьяне и сбиры — с другой стороны улицы. Очень много. Чума на голову того, кто насмехался над молокососами, что обнажили шпаги под черным стягом с красной собачьей головой!

Клод отпустил своих провожатых, распорядившись устроить себе угол на ночь. Твердой походкой приблизившись к телам крестьян, он нашел того, кого искал, и торопливо расстегнул куртку на груди. Пальцы дрогнули, когда он извлек у убитого знак девятнадцати. Хотя бы лицо скрыто мешковиной. В тот самый момент, когда Клод ощутил холод от этого залитого кровью и смерзшегося в ледышку куска ткани за пазухой он понял, как на самом деле устал видеть все это. Кровь, смерть, грязь — без конца и края.

Пришла пора отрешиться от этого. Вернуться к любимому камину и чашке горячего шоколада. Такое желание до приезда в этот городок лишь робко пробивалось в глубинах сердца, словно цветок, заваленный феларским снегом. Но вдруг сразу набрало силу здесь, посреди обычной раньше суеты и дел, выполняемых с железной маской на лице. Впервые у Клода не хватало сил отстраниться от происходящего и просто, сухо отдавать приказы и заниматься, как и много лет до этого, тем, чем он привык.

Напоследок только сообщить семье погибшего. Какой семье? Из семьи у покойного остался только сын. Парнишке едва исполнилось двенадцать лет. Клод по собственному желанию взял на себя заботу о семьях девятнадцати, зачастую справляя нелегкую обязанность плохого вестника, но зная подчас больше, чем сами отцы о собственных семействах. Вот и теперь служитель канцелярии вспомнил о сыне убитого, оставшемся в Шаргарде…