Петро Шимук привстал.
- Могу ли я, рав Ной, задать вам и свой "бомба-квешен"? Для меня крайне важный... Если вы не против, мне легче по-русски.
В эту минуту Сашу вызвали к телефону и он, выходя из кабинета раввина, услышал вопрос, который задал Петро Шимук раббаю:
- Почему евреи не признают своего самого знаменитого сына?
Саша постоял ошеломленно, не сразу двинулся дальше. Почувствовал, у него точно камень с души свалился. "Петро склоняется к христианству?" Только теперь ему стало ясно, по какой причине Петро не считал для себя обязательными многие запреты Торы. Отчего заметил ему некогда, у Дова, о кошере: "Забудь! Здесь вологодского крысенка нет".
А почему бы Петру Шимуку, украинцу, вольному казаку, не склоняться к христианству?! Он, Саша, не знал, что и думать, а все проще..."
Из кабинета Ноя вышли навстречу ему рав Бенцион и какой-то растерянный Петро. Значит, аудиенция кончилась. Саша поблагодарил рава Бенциона за добрые чувства - без его протекции к главе ешивы, у которого день расписан по минутам, так сразу не попал бы.
Саша покинул ешиву "Шма Исраэль" со смешанным чувством. Зовут учиться. А вот с деньгами все осталось, как было. Полный провал... Саша был в убеждении, что рав Ной просто забыл о его бестактной просьбе обуздать израильский банк, укравший деньги. "Не раввинское это дело"... И очень удивился, узнав от Петра о предложении рава Ноя заглянуть в банк 'Тарот". Завтра с утра. - "Может быть, они передумают". - Передумают, - с тоской думал Саша. - Держи карман шире...
Глава 6 (20)
БЕЙТ-ХОЛИМ "СОРОКА".
На другое утро, за четверть часа до открытия банка, Саша уже томился возле его дверей. Директор проследовал к себе с опозданием на две минуты. Прошел в конторку, отделенную от главного помещения высокой стеклянной стеной. У входа обернулся, широким жестом предложил Саше войти. "Эйзе байя?" - Что за проблема? -начал он почти удивленно. ("Начал как Шарон когда-то - "Эйзе байя?" - мелькнуло у Саши), он почувствовал холодок: на смуглом лице директора удивления не было, в выпученных глазах его светилась настороженная приветливость:
- Деньги амуты?.. Где и были - на месте! У нас ничего не пропадает... И усмехнулся. - Надежно, как в банке... Эйзе байя?! Никто их не брал, Сашенька, просто ошибка компьютера... Ну, где же ваша улыбка? Разойдемся по хорошему, недоверчивый Саша. Мы вас авансируем, идет? Вот ваши активы...
И в самом деле, украденные пять с половиной миллионов шекелей снова были на счету...
У Саши дрожали губы. Дов говорил вчера, мы в западне, ребята. "Вырвались, Дов! Вырвались!.."
Директор придвинул к Саше белый телефон: мол, сообщи коллегам, что все в порядке. Саше хотелось выскочить из банка пулей. Однако вышел степенно, и тогда лишь бросился к будочке с надписью "телефон".
Саша терялся в догадках. Чем их проняло?! Чудеса! Чудес никаких не было. Рав Ной позвонил в Техас знакомому миллиардеру, который имел дело с банком "Тарот". Тот сразу же перезвонил в Израиль. "Что там у вас происходит? - раздраженно спросил он.- Вы и мне предложите обратиться в ваш суд?!"
- Боже упаси! Это ошибка компьютера! - воскликнул банкир Гидеон Виноград с неподдельной искренностью в голосе.
Дов воспринял слова Саши "Пронесло!" как-то слишком спокойно, отстраненно. Голос у него был холодный, чужой. Сказал, чтоб мчал к нему пулей: через десять минут уедет. Едва Саша переступил порог офиса Дова, выяснилось: звонила Динка, дочь Наума, сказала что у отца днем опять был приступ, его увезли в Бершевскую больницу. Врачи считают, вряд ли доживет до утра. Динка всполошила влиятельных друзей Наума, зная, что они поднимут на ноги светил израильской медицины, которые, может, спасут отца. Известие, что Наум Гур умирает, облетела Израиль, и в Беэр-шеву стали съезжаться люди, которые работали или дружили с Наумом.
Август в пустыне Негев - геенна огненная. Даже черноголовые арабчата на ишаках торопятся в тень, поколачивая голыми пятками по бокам животных. В Беэр-шеве на две недели останавливались многие предприятия. Отпуск давали всем всем... Лишь к вечеру люди открывали на окнах жалюзи, поднимали пластиковые "триссы", радуясь мудрости арабской пословицы, которая воздает хвалу раскаленному светилу: "Зашло, наконец, умница..."
По ночам пустыня холодит, но попробуй-ка днем дотронуться до руля автомашины!
Все, кто выходили из машин возле Беэр-шевской больницы или бейт-холима "СорОка", как называют больницу пустыни Негев, прежде всего закрывали ветровые стекла автомобилей белыми пластиковыми веерами или картонками. И спешили к стеклянным дверям вдоль ограды из голубых металлических прутьев, мимо пациентов в клетчатых арабских платках, прибывших на прием к врачам на ишаках и верблюдах.
Протрещал и сел почти на голову вертолет, доставивший больного. Иные и не взглянули в его сторону. Многие торопились к приемному покою по высокому застекленному переходу, придающему фасаду больницы ощущение легкости и света.
В вестибюле ощущение легкости проходило: стол, стоявший посередине, был громоздкий, бетонный, скамейки вокруг тоже бетонные: легендарный доктор СорОка возводил свое детище капитально.
В вестибюле третьего этажа рассаживались на этих скамьях люди, которые ни при каких других обстоятельствах не могли бы встретиться. Саша и Аврамий с женой, которых привез Дов. Престарелый костлявый генерал, член Кнессета, которого привезли вместе с известным ученым - министром по делам науки. Министра препроводили в кабинет главного врача, а генерал задержался с простыми смертными. Провели туда же и Ревекку, которая сказала со значением, что она работала с Бутейко!
Вероятно, в беэр-шевской больнице о знаменитом профессоре Бутейко, успешно лечившим астму, слышали. А, может, и нет. Просто Рива говорила тоном, возражений не терпевшим. Возле престарелого генерала сидел на краю скамьи оборванец в матерчатых тапочках, наполнявший вестибюль сивушным ароматом. Дов не сразу признал в нем старика Никанорыча, в котором Наум души не чаял. Никанорыч, русский человек, волжанин, был послан, в свое время, в Париж возводить на международной авиационной выставке советский павильон, откуда он и сбежал к Науму, с которым работал еще в Москве. Наум представлял Никанорыча не иначе, как известного в России "Левшу", который подковал блоху. Погубила "Левшу" баснословная дешевизна в Израиле спиртных напитков. Рядом с Левшой, отстраняясь от него и хмуро морщась, сидел лысоватый советолог, - один из тех набивших всем оскомину "капуцинов", которые, как острили еще в семидесятые, всегда поют на стороне начальства...
Позднее других прикатила "пташка". Приткнулась в углу, возле Дова, спросила взглядом о Науме. Огляделась. Багроволицый, изредка громко икающий "Левша" ее не удивил. Удивил знакомый ей генерал, член Кнессета, которому, по ее убеждению, ни один порядочный человек не должен был и руки подать.
Все вскочили, когда из коридора вышла заплаканная Динка, высокая и худая, в отца. Она поддерживала под руку сгорбленную Нонну, свою мать. Сообщила, отца держат на кислороде.
- Что стряслось? Почему вдруг ухудшение? - спросил генерал, чуть приглушив свой резкий голос.
- Москва его добила, - убежденно ответил Дов. - Наглотался там вони.
- Не-э-знаю, - растерянно протянула Нонна, бессильно опускаясь на бетонную скамью. - Весь вечер злился и ругался по телефону: "Мы жизнь положили, говорил, чтобы двинулся Бирнамский лес. Поехали евреи. А они поставили Израиль на кон. Если уж банк крадет деньги олим - приехали!.. Продают нас не за понюшку табаку. - И все кричал: "Из страны бегут! Бегут! Дождались!"
Дина хлюпнула носом, призналась, что во всем виновата она. Утром Наум долго расспрашивал ее о школе, где она преподает.
- ...А я и ляпни, что то и дело слышу от своих мальчишек: "Отслужу, уеду..." Раньше этого не было, сейчас становится традицией - уехать, покинуть страну. Отец кривился болезненно: сам не раз слышал,как дети на улицах Чикаго, Лос-Анжелеса, Филадельфии окликают друга на иврите. И повторял все время: "Это ужасно! Ужасно! Шамиры уткнулись в землю, людей не видят, теперь и банки включились в воровские игры. Разгоняют Израиль, живым похоронят..." А днем случился приступ.
