Проходя мимо бронзового матроса на станции метро "Площадь Революции" распалил себя против Наума: "Муляж! Муляж бесчувственный! Государственные мОзги!"
Дверь его полулюкса в гостинице "Националь" открыл Наум, веселенький, напевающий шлягерный мотивчик.
- Это тебя "Память" на руках носила?
- Было, - беспечно ответил Наум.
- Вызовы где - отдал Сусику?
- Понима-аешь... - растерянно протянул Наум. Дов развернулся и врезал брату в скулу. Наум долетел до подоконника, грохнулся на ковер, запутавшись в шелковой портьере. Стал ругаться, держась за щеку. - Где вызовы? переспросил Дов.
Наум вытянул из заднего кармана клетчатых брюк желтый фирменный конверт. - Почему не отдал, артист?
- Да не было Сусика, дома не было!
Вранья меж братьями не водилось, не было его и сейчас. Но и правды тоже: о конверте Наум вспомнил лишь в метро, в которое его торжественно внесли новые "друзья". Поезд уже промчался пол-Москвы, возвращаться не хотелось. Позвонил Сусанне из автомата, трубки не сняли.
Наум, наконец, поднялся с пола, по-прежнему держась за щеку и угрожая дело так не оставить.
- Убирайся из моего номера, юморист! - взревел Дов. - И звони на Лубянку, чтоб меня оставили для перевоспитания... Сука с израильского шука устроил театр на крови, понимаешь!
Наум окрестил брата "дубом, лишенном юмора", изругал всячески. Когда он собрался уходить, Дов уже остыл. Сунув брату ключ от номера, спросил: Уложил вещички, артист? Молодец! Завтра возвращаемся на Обетованную, в шесть ноль-ноль. Одну ночь придется домучаться со мной. А хочешь, оставайся со своими единомышленниками. - И ушел.
Последние часы в Москве были перегружены делами. Дов крутил телефонный диск, кричал кому-то, что всё оплачено, называл номера документов. Усмехнувшись, бросил трубку на рычажки: - По сей день подслушивают, Пинкертоны! И не стесняются... - Сделав несколько звонков, понял, многое не успеет. Оборудование заказал, и то слава Богу! Остальное уж по телефону... Спустился в ближайшее метро, чтоб успеть к Сусику, дочери дяди Исаака, душевного человека, учившего его на лагерных нарах языкам. Когда уезжал, Сусик рожала первенца, лет ей было около тридцати. Какая она теперь? Поди, друг друга не узнают...
Дов взглянул для верности на адрес. Вот и площадь. Посередине ее скверик, заваленный черным снегом и мусором. В дальней стороне шел митинг, Дов буркнул: "Нынче вся земля в тусовках, как в чирьях." Чтоб укоротить путь, двинулся через сквер, по тропке. Навстречу бежал какой-то джентельмен в тирольской шляпе с перышком, бормотал испуганно по-английски. Дов остановился, спросил, что стряслось, не может ли помочь?
- Я американский офицер, - ответил тот. - Раввин на флоте. Там митинг... красные штурмовики. Еврейская женщина кричала "Позор!.." Я пытался помочь. Но... чужая страна!.. Полиции нет!" - И он побежал дальше.
Дов ускорил шаги. На ящике стояла худенькая женщина лет шестидесяти с короткой мужской прической. В стареньком свитре, без пальто. Размахивала сумочкой.
- Вы не просто позор России, - кричала она. - Вы мой позор! Лично мой! Я учительница. Всю жизнь учила таких, как вы, и - вижу: вы никогда не подыметесь с четверенек! Никогда, пока не перестаненте искать виноватых в подворотнях. То им прибалты кость в горле, то евреи!
Какой-то парень из толпы выматерился, шагнул к ней:
- Пора задрать жидовке юбку на голову!
- Вот вы и сейчас ведете себя как обезьяны...
Несколько здоровенных парней двинулись к ней. Намерения их были очевидны. Дов оглянулся, увидел милиционера с рацией в руке. Подскочил к нему.
- Слушай, убить ведь могут!
Тот повернулся спиной, неторопливо зашагал в противоположную сторону. "Так. Под охраной тусовка..."
Еще мгновенье, и шнырнут женщину на землю, затопчут... "Что делать? Бить? Расшвырять? С израильским паспортом в кармане..."
Раньше, чем решил, как поступить, непроизвольно выругался и принялся зычно, изощренно материться, как матерился в их воркутинском бараке "Змий" вор в законе, признанный мастер непечатного слова.
Молодцы вдруг остановились, оглянулись недоуменно на черно-бородого в чистеньком костюме. Самый старый среди них, краснолицый, морщинистый мужик с распахнутой густо поросшей серым волосом грудью определил по-своему, сказал, ни к кому не обращаясь: - Пахан! - И громче: - Пахан, бля буду! Точ-он!
Не переставая без продыха нанизывать затейливые ругательства, Дов подошел к женщине, взял за руку и вывел из круга оторопевших молодцов. Шепнул:
- Идемте, девушка, посажу вас на такси.
Улыбнувшись на "девушку", она сказала, что ехать ей, собственно, некуда, вот ее парадное. "Потому и выскочила, что шабаш под моими окнами." И, поблагодарив Дова за помощь, отправилась к себе.
- Здрасте! И мне сюда, - бормотнул Дов. - Квартира номер семнадцать "А". Где тут?
Женщина обернулась резко. - Так это вы мне звонили - Дов Гур, воркутинец? А я Сусанна Исааковна.
- Сусик?!
- Бывший Сусик.
- А вчера вас не было?
- Вчера на дачу ездили. На лыжах катались. У нас лачужка в Кратово.
Дов вздохнул облегченно: не соврал Нема. Вошли в грязноватый подъезд со старинным, из дерева, лифтом. Старушка-лифтерша вязала кофточку и на вошедших глаз не подняла.
- Россия, - Дов улыбнулся - Все для понта. Лифтерша, как в элитных домах, стоянка машин, телефон - для того же... Иду в министерство. Шесть чиновников с кабинетами обошел - зачем сидят? Решает не они, а Иванов, седьмой. Кругом целая армия штаны протирает - для понта. Великая страна! Почти как Израиль.
Посмеялись. Дверь в квартиру была не заперта. На шаги выглянула в коридор девчушка лет семнадцати, в халатике. Увидела чужого, зарделась. Узнала, кто перед ней, подала ладошку щепочкой: - Зоя!
Дов рассматривал девчушку. Черты лица тонкие, как у дяди Исаака. И смеется, как он. Голова вздрагивает, а губы сомкнуты. Улыбнулся: "Потомственная интеллигенция!"
Косища ниже пояса, каштановая, с бантиком на конце. Кожа цвета снятого молока, такой синеватой белизны в Израиле не встретишь. У альбиносов кожа вроде этой, да только у них глаза кроличьи, красные. А у Зои-то не кроличьи. Скосила на него глаз. Черный глаз, цыганский. Как у матери. Веки воспаленные. Читает, наверное, много, козленок! Умиление охватило Дова. Рывком приподнял девчушку на вытянутых руках. Перенес из полумрака коридора к окну. Глаза ее округлились - не от страха, от удивления.
Дов осторожно поставил ее на пол, спросил: - Дядя Исаак хоть успел взглянуть на чудо природы?
Сусанна Исааковна вздохнула: - Успел, Дов. В больницу к нему приносила.
- Сусик! Дома такой козленок, а вы дверь не запираете... Как это, что? Под окном шабаш. Бандит на бандите.
Мать и дочь засмеялись.
- У них другой профиль, - сказала Сусанна Исааковна спокойно.
- Легкомысленные вы, гляжу... Папаня, Зоя, у тебя русский? Как почему думаю - белянка ты архангельская. - Уселся в кресло, произнес торжественно: - Ну, коли так, привез вам хороший подарок. Вызовы из Израиля на всю семью. Чтоб вы этих бандюг больше в жизни не видели. Пусть они свечой горят! - И вытащил из кармана желтый израильский конверт с окошечком для адреса, а из него вызовы с красными печатями.
Был убежден, обрадуется Сусик: еще бы, в Москве нынче за вызов чего только не отдавали. А у Сусика на лице недоумение. Возникло молчание натянутое, долгое. Наконец, она выдавила:
- Я, конечно, благодарю вас, Дов. Вы добрый человек. И от отца не раз слышала. Но мы... не собираемся в Израиль.
- В Америку нацелились?
- Да нет, никуда не собираемся, здесь останемся.
- В этой квартирке? Вместе с бандитами?
- А как поступить - оставить Россию этой шпане? Да и куда ехать? Мы гуманитарии, наша жизнь - русская культура. Зоя даже как-то ляпнула в одном доме, что ее родина - русский язык. Ну, ей и дали старболы! Кто такие старболы? - старые большевики, Дов. Забываешь язык просвирен и кухонь?
