Глава 4. "СЧАСТЛИВ ТВОЙ БОГ, САШОК!"
- До сих пор понять не могу, - расстроился, когда объявили: семь и пять по рогам. Ведь предвидел пятерик. Ждал. Меньше не дадут. А на душе вдруг... Не будь в зале мамы, носом бы захлюпал. Тащат к "воронку", изображаю пальцами знак "V", победа. Гордыня непрошибаемая. А в "воронке", ох, поскуливал: "семь, злодеи!..." Поскольку "особо опасный", в "Столыпине" отдельное купе, в "воронке" отдельный стакан. Голову можно повернуть, а уж руку-ногу никак.
- Ну, что ж, почетно везли, - Дов улыбнулся уважительно: вспомнилось, как его самого в товарняк запихивали, коленом сзади подпирали. - А в зоне? Бывает, нарвешься на рыло...
- Признаюсь сразу, Дов, характер у меня вредный: я каменно добросовестен. И вот политзона. У нее свои традиции. Могу остаться в стороне?.. Только появился, День политзека. Массовая голодовка протеста. День красного террора - тоже.
- По датам голодали? - Дов взглянул на Сашу недоверчиво. - По красным числам? Не выдумываешь, парень?.. Это мне как-то... не понять.
- Вот и власть так же! Считала - чудачество интеллигентных идиотов. Разогнали. Кружок усох, пятеро, затем трое осталось. Слова "массовая голодовка" вызывали у опера животный смех. А я, по причине вредного характера, все высовывался. Впервые понял тогда, субстанция власти таит в себе наслаждение пыткой. А к тому же, другой раз бывает и вспылишь...
- Сколько в карцерах отсидел, вспыльчивый? За все время.
- Без малого полгода.
- Сурово! Так, Сашок. Теперь перейдем к нашей теме.
- Беспокойный вы человек, Дов. Будут вам и иудеи. Как говорится, суженого и на коне не объедешь. Звали лагерного иудея Порох Палыч. Фамилия ни к чему. Он еще т а м... Мастер - золотые руки. Юстировщик. Линзы шлифовал к телескопам. Носатый, курчавый, коротконогий. Доверчивый, как ребенок. И к тому же Порох. Не только по имени.
- Как и ты? Слова за мыслью не поспевают?
- Я, по сравнению с ним, каменный истукан...
Лагерная быль не нуждалась в осторожничаньи, в самоконтроле, и потому Саша снова зачастил скороговоркой: - Доставили Пороха в лагерь, и сразу к оперу. Тот новому зеку доверительно: в вашем бараке сплошь бывшие полицаи. Руки у всех по локти в еврейской крови... Вы там единственный наш человек. Патриот. У вас половина семьи в Бабьем Яру?. Ну, не в Бабьем, рядом. Эти и убивали. Так что, вы наши глаза и уши. Распишитесь, что об этом разговоре никто... Подмахнул Порох, а через неделю выяснил, совсем не ту бумагу. И ночью на весь барак: "Облапошили, треклятые!.." Чекисты таких дергунов на дух не переносят. Как что, там мы с ним как на пересменке: меня в карцер, его оттуда, и наоборот.
- Карцер во все годы вроде рентгена. Тут не гони, Сашок. Слов не глотай. И не части. Спешить некуда.
- ... У Пороха увидел еврейские буквы. Химический карандаш послюнявил, выводит.
- Так и началось твое образование?
- В вашем смысле, Дов, еще ничего не началось. Покажи мне Порох японские иероглифы, пошло бы не хуже. Заинтересовался. Язык на незнакомой основе. Через месяц тетрадочка полна. На том и погорели: на шмоне ее изъяли. Я, конечно, качаю права: изучение иностранных языков не запрещено! А опер мне: "Эт-то разве ж язык? Эт-то шифр какой-то!" Доказываю, что язык. От опера, как от стенки. А он вовсе не такой уж дурной, крысенок вологодский. Значит, дело в том, какой язык... На вечернем шмоне опять протестую. Меня в штрафной изолятор. Порох там уже сидит. Услыхал, привели меня, кричит, что б я его простил. Дов встрепенулся: - За иврит? - Иврит тут не причем. За ампулки. Как, какие? У вас что, иначе связывались с волей?.. Записку в полиэтилен. Края полиэтилена оплавляешь, глотаешь и... ищи ветра в поле. Я ампулки Пороху, для отправки, а на вахте засекли. Порох убивался, меня подвел. Я крикнул в слуховое оконце: подвел - плати! Подкидывай мне двадцать ивритских слов в день, учи!.. Крысенку донесли, мы нарушаем правила, перекликаемся, он нам еще по "пятнашечке". Порох психанул. Вы знаете это состояние, Дов. Когда у тебя завод на пятнадцать суток, а тебя сызнова тяжелым в лоб. Он стал кричать, мол, не имеете права, бандиты. Его избили. Я аж на голову встал, чтоб хоть как-то поднять его дух. Стихи читал километрами. К классике Порох остался глух. Не отзывался. И лишь строчка из сборника современного поэта достала его: "Чтоб во мне человек не погиб, должен ты человеком остаться." Он застонал, словно я в него выстрелил; воспринял строчку вроде как упрек.
Дов крякнул: - Да, бывает. А стихи, видать, стоящие, коль ты лупил их наизусть?
- Не в моем вкусе, - поэзия нравственных примочек: "ты должен, ты обязан...", хотя поэт с искрой Божьей. Прочесть? - Саша стал декламировать, пристукивая ладонью по земле: -"Сколько раз умираем за век?
Жизнь к иному бывает жестока.
В человеке погиб человек
много раньше последнего срока..." - М-м... Дальше забыл... "Он раздавлен - и страхом добит...
человека расплющило сразу". - Он сидел, видать?! "Человека расплющило сразу..." Сидел! Точно! Как имя?.. Линник Юрий? Не слыхал. Откуда он? Из Петрозаводска? Сидел! - убежденно заключил Дов. - Поэты северных городов все из тюряги! Где сидели, там и застряли: в столицах их не прописывали. Давай пошлем ему вызов!.. Как так, не еврей? Линник! Свой! Европеец! Проведем евреем. А то летит сплошное "Салям алейкум"! Мы и так наполовину караван сарай... Ты что носом крутишь? Недоволен чем? Значит, врезали тебе второй срок?
- Сижу, учу ивритские слова. Это легче, когда занят чем-то. А время лютое, начало октября. Не топят... Досидел свое, навстречу крысенок; стою пред ним посинелый, руки скрюченные. "Ну, вот, говорит, не будете шифрами заниматься". И весь лучится. Ох, зло меня взяло! Говорю сквозь зубы: верните тетрадку! Преступите закон... не выйду на работу!
-ПОрОх, вОт, ОсОзнал свОю вину, а вы в Отказ?! - восклицает: -Отсидишь еще "пятнашечку"!
И тут, Дов, начинается мое необъяснимое спасительное везенье в невезеньи. Каждый раз кто-то мне соломку стелил. В штрафном изоляторе стены в плесени. К вечеру от озноба аж колотит. Бегаю трусцой из угла в угол. День - другой - третий. Перестаю топать, в глазок заглядывают. Подох или нет еще?.. В начале второй недели сердце заныло. Думаю, крышка. Не смогу бегать, окачурюсь. Чувствую, леденею. Не столько от холода, - от ужаса. Вокруг тишь! Ни шороха, ни скрипа. В камере уши у тебя, как звукоуловители. Расслышал шумок по стенам. Неужто дали горячую воду? Метнулся к трубе. Точно. Чуть тепленькая... Поцеловал я эту трубу. Можете представить, Дов, какая мордочка была у крысенка, когда меня выводили? Именинник! Зацепились языками... Сижу четвертую "пятнашечку". Шизо для "избранных". Пол - вместо досок бетон. Ни сесть, ни лечь. Ретулятор у крана отопления снят.
Кормят через день. Сутки без еды - катастрофа. Голова кружится, вот-вот рухнешь пластом. (стало ясно, как люди ломаются... вот он, психологический механизм.) В голове бьется одно: "Надо выбираться! Выползать хоть на карачках! Ты здесь загнешься. Никому твое упрямство не... Убьешь маму, и все!" Других мыслей нет. Войди в ту минуту крысенок в карцер, он бы торжествовал победу.
Утром, как всегда, дают кружку кипятку. Что такое? Вода сладковатая. Не поверил. Вкусовые галлюцинации? Несколько глотков сладкого кипятка, и ожил. Дов, кто бросил кусок сахара? Чудеса какие-то!
Чудеса на Дова впечатления не произвели. Спросил хмуро: -А ты зачем после третьего срока на рога полез?! Знал - добьют!
- Представьте, Дов. Стою перед ним, - в глазах синие круги, будто кессонная болезнь у меня, голоса нет...
- Голоса нет! - иронически поддакнул Дов. - После сорок пяти суток карцера?! Откуда ему взяться? Шипел, хрипел... Чего шебаршился?! Без ума все это!
- Ну как же, Дов! Стою пред ним, колени не держат, а он меня растирает в порошок. Мол, ты кто есть?. И чтоб на меня больше глаз своих жидовских не подымал! Вы представить себе не можете, какими словами...
