Стариковский голос произнес с грустной иронией: - Еврейский дом, как терновый куст. Горит, не сгорая, - все как в Библии... Прилетят евреи, некуда им деться.
-Эти на том и паразитируют, - добавил кто-то и яростно, во весь голос, выматерился. Ругаясь, пошел к своей машине, за ним потянулись к автомобильной стоянке и другие.
Луна так и не выглянула. Фонарь светил тускло, лишь позвякивал абажуром. Темнота! Ничего не видно...
- Дов, двинулись?! - позвал Саша.
Дов не откликнулся. Обеспокоенный, Саша метнулся туда-сюда. Дов лежал возле сгоревшего дома на боку, раскинув и ноги и руки, точно пехотинец в атаке, сраженный на 6eiy...
С ревом подкатила, слепя белыми сигнальными вспышками, санитарная машина с надписью на борту "Маген Давид Адом. Дар Американского Еврейского Конгресса".
Дова положили на носилки. Поднесли к губам кислородный шланг. Пронзительная и многоголосая сирена санитарки, не сирена - целый оркестр, слышалась в сырой ночи долго, затухая медленно, точно нехотя.
...Эли не хотел ждать, когда Дов вернется из больницы. Не скоро это будет... Да и что ему предложат вместо сгоревшего коттеджа? "Хрущобу" в Хедере? Решил купить в Кирьят Каде, у моря. Первую попавшуюся. Заглянул в дома Лаки. Выбрал маленькую, двухкомнатную, возле городского пляжа, на отнятой у "амуты" земле...
Через несколько дней появился в новенькой квартирке Ёнчик. Очень возбужденный, веселый. На персидский ковер не обратил никакого внимания. Пожалуй, даже не заметил его. А вот к окну как прилип. Окно в его комнатке выходило на слепящее от закатного солнца Средиземное море. Он залез на подоконник, выставив взлахмаченную голову навстречу теплому ветру, послушал шуршание волн о песок... Эли улыбнулся счастливо: "Все идет своим чередом..."
Енчик спрыгнул с подоконника, смущенно обнял деда и, не сказав более ни слова, уехал. У деда больше не появился...
... Более полугода, до новых израильских выборов, измученный, осунувшийся Эли был повсюду "свадебным генералом". Общественный суд и "русские волнения", как называли в Израиле разговоры, вызванные поджогом, сделали его имя известным.
Эли стал получать приглашения на международные конгрессы, неизменно представительствовал там, вместе с "Вороном", от имени "олим ми Руссия". Две политические партии, в том числе, и та, которая обещала сломать стену на пути к демократии, предложили ему баллотироваться от них в Кнессет. И, тем самым, привлечь на их сторону голоса русских. Само собой разумелось, что они будут благодарны Эли и не оставят его издание без поддержки. Эли делал, что мог. На предвыборных митингах сорвал голос.
Его еженедельник перестали финансировать сразу после выборов, принесших победу как раз тем, кто грозился "сломать стену". Они позвонили Эли как только узнали о победных результатах. " Облапошили, как на рынке "Кармель", - печалился Ели.
... Наконец пришло письмо от Ёнчика, к матери. Коротенькое, на половине тетрадной странички в клеточку. Оно начиналось с фразы, торопливо написанной корявыми и торжествующими буквами: "Наконец, мне шестнадцать. Я полностью свободен по закону. По израильскому закону!!! Приезжал дед. Я к нему не вышел..." Енчик сообщал, что сдал экзамен в школу морских навигаторов и просил выслать его свидетельство о рождении.
"... Мама, не плачь. Мне ужасно хорошо. Здесь главное математика. И она у меня не подкачала..."
О Ёнчике и еще о нескольких благополучных "олим ми Руссия" появилась в местной печати статья. О ней вспомнил и в своем большом предвыборном выступлении будущий Премьер-министр генерал Ицхак Рабин.
- ... В Израиле все устраиваются, в конце концов! - воскликнул он, под аплодисменты своих неизменных сторонников.
... В прохладний день, когда Израиль кинулся к телевизорам:: на голубом экране Президент США Клинтон, но хозяйски спокойный, улыбающийся, подталкинал Ицхака Рабина к Арафату, не сменившего, вопреки ожиданию израильтян, свой китель цвета хаки на мирный костюм, в этот, думали, судьбоносный день, в квартире Саши прозвенел звонок. - Сашенька! - горячо задышала трубка. - Са-ашенька! Саша вскочил с дивана, зашлепал босыми ногами по каменному полу, не ощущая холода. - Только что сказали, я прошла "гиюр".
- Гиюр?! Где? В твоей военной комендатуре?.. В Москве? Что вдруг? недоверчиво переспросил Саша.
- Увидела, как здесь орут друг на друга, на детей, на жен, дерутся, пьют - меня это не устраивает.
Саша нервно перекинул телефонную трубку из одной руки в другую.
- С третьего раза приняли, - продолжала обстоятельная Софочка... Всё-всё знала? Ну да!- вырвалось у нее с детской непосредственностью, которую он так любил в ней. - Я их всех распушила: за что не пускаете в евреи?! С третьего раза отступились... Сашенька! - горячо задышала трубка.Са-шенька! От мамы пришло письмо. Сашенька, ты искал меня, да?!
- Нет! Я решил сесть в симферопольскую тюрьму, чтобы ты носила передачи.
- Са-ашенька! - всплакнула трубка. - Я хочу к тебе!
- Так приезжай!
- Я была в "Аэрофлоте". Там очередь на полгода.
- Я высылаю билет. Твой адрес? Крым. А далее?
- Са-ашенька! В Крым ни в коем случае. Тут режимный район, отец. Пошли в Москву на адрес мамы...
В раскаленный, обжигающий как порыв воздуха из доменной летки день из боковых узких дверей таможни аэропорта имени Бен ГУриона выскочила сияющая взмыленная Софа. Она катила в коляске Соломончика, который болтал ножками и щурился на солнце, не ведая о том, что попал в государство "Ихие беседер".
Она кинулась к Саше, всплеснув руками, чтоб обнять. И вдруг остановилась, словно напоровшись на невидимую ограду; шмыгнула носом, чтоб не зареветь, неохотно опустила руки: учили ведь, на людях ни в коем случае...
А он и с места не двинулся: ничего, кроме жаркой Софочки, уже не чувствовал. Затем она подвела к нему двух стоявших поодаль женщин в помятых праздничных платьях.
- А это мама и Даша, ее родная сестра.
Про маму Софа писала, Саша был подготовлен. Но о родной сестре вроде бы и речи не было. Заметив, по лицу Саши пробежала тучка, Софочка выпалила:
- Са-ашенька! Их обворовали! Всё унесли до последней ложки! Бож-же мой! А Дарью избили.
Саша немедля смирился с судьбой. Софа же чувствовала себя виноватой перед Сашей, и это мучило ее долго.
Кто негодовал, так это министр абсорбции красавец рав Зальц, которому доложили, что процент этнически русских в Израиле вырос за один день на пол-процента: "Ребе, к нам едут одни казаки!", и он разразился тирадой, которую ни в сказке сказать, ни пером описать.
1991-1993 гг.. Москва, Иерусалим, Торонто.
ПРИЛОЖЕНИЕ
(Газетно-журнальные материалы даются в сокращении)
"ИЗРАИЛЬ ТРЕБУЕТ ОТ США НЕ ПРИНИМАТЬ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЕВ"
"Вашингтон, 2 марта. - Израильское правительство, рассчитывающее на резкое увеличение легальной эмиграции советских евреев, обратилось к госдепартаменту США с просьбой отменить для этой категории лиц статус наибольшего благоприятствования в случае их приезда в Америку, т.е. не рассматривать их как политических беженцев.
... В ходе своего недавнего десятидневного визита в США премьер-министр Израиля Ицхак Шамир ... заявил, что все выезжающие из Советского Союза евреи должны направляться в Израиль. " ("Новое Русское Слово", 3 марта 1987 года)
ПРАВИТЕЛЬСТВО ИЗРАИЛЯ ОБ ЭМИГРАЦИИ ЕВРЕЕВ ИЗ СССР"
"Иерусалим, 20 июня (АП и др.) - Кабинет министров Израиля принял решение препятствовать всеми возможными средствами решимости советских евреев эмигрировать куда угодно, но только не в Израиль.
С резкой критикой советских евреев, не намеренных ехать в Израиль, выступил премьер-министр Ицхак Шамир, назвавший их решение "предательством"... ("Новое Русское Слово", 2] июня 1988 года)
"НЕ ПРЕДВИДЕЛИ"
"Когда накануне Рош Хашана известного израильского политического обозревателя Йосефа Лапида попросили одной фразой охарактеризовать уходящий 5750 год, он ответил.' "Не предвидели".
