– А почему так-то? – не унимается Серый.

– Бог весть. «Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто».

– Сказки, дед, сказываешь…

– А жизнь наша – сказка и есть. Только один в ней добрым молодцем живет, другой – серым волком рыщет.

– Это уж кому как на роду писано.

Старик задумчиво глядел в оконце. Море стало густо-зеленым, мутным; валы маслянисто перекатывались под низким небом…

– Писано оно, может, и так… А только есть – важнее.

– Что?

– Выбери себе жизнь и – живи.

Быть покойником – дело тихое, но хлопотное. Особенно ежели задача проста, как яйцо, а вот с тем, как ее выполнить… Что есть эта самая База – знал только Корт: субординация в группе соблюдалась свято, равно как и обычное в спецгруппах былых времен разделение: один знает «что», другой – «куда», третий – «зачем». Впрочем, последнее было совсем не обязательно. А сейчас: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…

К утру шторм стих. Саша Бойко добрался до берега не без труда: сказались и усталость, и пусть и небольшая, но кровопотеря, и экономное дыхание в течение почти шести часов. Ничего… Главное – выбрался.

Домой он объявляться не стал. Брат с сестренкой спокойно живут под присмотром бабушки, к его долговременным порой командировкам все привыкли, и то, что он не объявится какое-то время, ничего, кроме стариковского ворчания, не вызовет. Всем спокойнее.

К подруге? Тоже дело дохлое. Женщинам, как известно, язык дан вовсе не для того, чтобы скрывать хоть что-то: если женщина не поделилась чем-то с «ближайшей подругой», то сие для нее может просто не существовать! Так куда?

Лучше всего – в «Альбатрос». Ночной клуб, он же казино, он же… Как водится. Нет, никакого вертепа там не существовало, но мадам имелась. Сейчас уже утро, значит, к ней, прямым ходом, все одно больше не к кому. Нелли Валентиновна Красовская – с ней Саша Бойко крутил любовь еще на школьной скамье… С тех пор Нелька стала умной, тертой, рассудительной теткой, округлой в формах и респектабельной по жизни. С суждениями о людях не спешила, но и не ошибалась. К Саше Бойко, дважды разведенному и шебутному, с годами стала питать почти материнские чувства, время от времени направляя на путь истинный.

Впрочем, весь смысл нравоучений сводился к двум взаимоисключающим фразам: «Все бабы – стервы» и «Ты их жалей, они хорошие». Клиентуру, как и эскортных девчонок, она умело тусовала по квартиркам и особнячкам, заботилась о репутации «фирмы», а потому имела на хлеб с маслом, причем и девчонок не обижая. Имелся и «Загородный клуб»; но, с одной стороны, в отличие от дома терпимости, запускали туда только по строгим рекомендациям, с другой, чтобы стать его членом, в отличие от Аглицкого клоба, вовсе не обязательно было рождаться сыном лорда или деятеля Политбюро ЦК.

Короче – клиентура текучая, информация максимальная, и есть где упасть: то, что нужно. Причем Нелька умела держать язык за зубами не только по роду профессии: ей нравилось иметь тайны от окружающих. И еще – нравилось поражать подруг. Скажем, в той же школе, помимо любови с Сашкой, крутила она роман с таким крупным человеком из партийных бонз – так никому об этом, молчок.

Известно это стало само собою уже лет через пятнадцать, все знавшие ее тетки были в шоке – не от самого даже былого романа, от того, что она не похвасталась! Но был тут у Нельки свой интерес: подруги стали смотреть на нее с тревожным завистливым уважением, словно спрашивая себя: а с кем тогда она тайно связана теперь? И ошибаются они в своих подозрениях или правы – сказать не мог никто. Все это вместе прибавляло Нелли Валентиновне искреннего уважения от девчонок и авторитета в кругах деловых.

К Нельке Саша Бойко завалился в девятом часу утра: благо под гидрокостюмом находился спортивный, шерстяной, хоть и промокший до нитки. Уняв боль в ноге инъекцией легонького наркотика, весь путь до ее дома в центре Приморска он проделал бегом, завернув оружие и причиндалы в кусок гидрокостюма и приладив за спину; бежал он босой, подвернув штанины до колен, что, впрочем, у редких прохожих особого удивления не вызывало – время дивное, чем только люди не тешатся: кто траву ест, кто в проруби рожает… Ну а босой человек бежит – вообще в порядке вещей, не голый же!

Нелли открыла дверь после третьего звонка. Увидев Сашку, уставшего до черноты под глазами, бледного, мокрого и настороженного притом, держащего нечто тяжелое и опасное на изготовку, но скрытно, под резиновым свертком, сказала только:

– Ну ты, блин, в своем репертуаре. Заходи.

– Одна?

– Как Робинзон. Впору вибратор покупать, да руки не доходят. Иди умойся. Я кофе согрею. – Окинула Сашку взглядом, хмыкнула:

– Рембо, блин. Сгружай железяки, здесь тебя не обидят.

Пока Саша стоял под струей душа, Нелли успела причесаться, подкраситься, сменить домашний халат на «приемный расписной», как она называла. Открыла дверь в ванную, окинула обнаженного мужчину взглядом, бросила чистый халат, полотенце, резюмировала:

– Хорош. Только дурь в голове – прежняя. Закругляйся, остынет все.

Пока Саша уплетал за обе щеки яичницу с ветчиной, запивая свежесваренным кофе, Нелька сидела напротив, оперев щеку на ладонь, и с удовольствием смотрела, как он ест. Бабская идиллия, да и только! Насытившись, Сашка выбрал в пачке сигарету посуше, затянулся сразу, как только пламя коснулось кончика, не отрываясь, спалил ее почти на треть, выдохнул и резюмировал:

– Жизнь – дерьмо.

– Грозен ты, батюшка, сегодня. Кто тебе ляжку-то продырявил?

– Что? Говори громче, у меня с ушами плохо…

– Кто, спрашиваю, шкуру попортил?

– Волки позорные.

– Че-го? Менты?

– Если бы…

– Э-э-эх… Смотрю я на вас, служивых бывших… Уж по кому ударил больнее всего бардак нонешний, так по вам. Чинуши, те при взятках примостились, хозяйственники – тоже у дел. А вы – как собаки брошенные, без хозяина так и остались… А что умеете?

– Защищать.

– То-то. Воевать вы умеете, и важно для вас – за что. А хозяина у вас-то и нету. У братвы – у них легче: и свой пахан, и свой авторитет, и свой закон имеется. А значит – и порядок.

– Волчий их порядок.

– Пусть волчий, а все же лучше, чем никакого. А у вас: какой задрот хлебло пошире разевает, да сумел пролезть, да сумел угодить – тот и княжит. И вы под этим приказчиком оказываетесь, и он вами распоряжается…

– Да брось, Нелька, не служу я давно. На вольных хлебах.

– А оно и того хуже. Кто платит – тот и музыку заказывает. Похоронную.

Что, не так?

– Не береди душу.

– Береди не береди… Неразбериха у вас, мужиков. У баб все проще: этому дала, этому дала, а этому – не дала. И каждая выгадывает, что надо: одной погулять вольно да беззаботно, другой – мужика приручить да заарканить, да в жизни как-то устроиться… А у вашего брата, особливо бывшего служивого, мозги набекрень, навыворот: и прожить как-то надобно, и семьи прокормить, и-за державу обида вас гложет. Вот и мечетесь вы, глаза горят, в грудях – полымя, а вас тем временем – под пули да под ножи… За те говенные доллары. Э-эх.

– Ты чего разошлась-то?

– Считай, что с недосыпу. Водки выпьешь?

– Выпью.

– Ну и я с тобой. «Чего разошлась?» А того, что ни хрена я в нонешней жизни не понимаю: что хорошо, что плохо… Замуж бы вышла, деток нарожала, а как подумаешь… Такое чувство, будто народец бредет где-то под водой, кругом муть непроглядная, куда бредем, зачем… Те, кто у поверхности, мальков хватают за обе щеки, а где поглубже… Кого сгложут, кто – сам другого выхватит на ощупь, да в пасть, и не видать ни черта, а вот бредем, бредем, бредем…

– Жизнь – дерьмо.

Нелли достала из холодильника графин, разлила водку в хрустальные лафитники.

– Э-эх, крепка Советская власть. Была. – Бойко подцепил на вилку кусок ветчины, отправил в рот. Нелли свою порцию выпила наполовину, мелкими глоточками. – И как вы, девки, эту дрянь сквозь зубы цедите – никогда не пойму, – откомментировал Саша.