Это сравнение развеселило Элизбара настолько, что, отключившись на момент от музыки, он громко захохотал, но потом опять погрузился в музыку. Нано протянула руку, взяла из вазы яблоко и начала ножом срезать кожуру. А Арзнев Мускиа пристально посмотрел на Шалитури, затем отвел глаза и пожал плечами. Нано почему-то не могла управиться с яблоком, видно, нож попался тупой, ей это, кажется, надоело, и она крикнула:

– Лаз, помоги мне! Разве ты не видишь, как я мучаюсь!

– Давай помогу тебе, – Шалитури стал вырывать яблоко из рук Нано.

Вот это выглядело нагловато.

– Простите, госпожа Нано, я не привык к обществу дам и могу ошибиться, – сказал лаз, щурясь, но при этом чуть-чуть покраснел.

Нано отвела руку Шалитури и передала яблоко и нож Арзневу Мускиа.

– Вахтанг, сколько тебе лет? – спросил я Шалитури, желая намекнуть ему, что нужно вести себя приличнее, хотя бы потому, что он моложе других.

Шалитури очертил пальцем линию от меня к лазу и Нано и сказал:

– Я младше вас, ну, лет на десять, – и громко и самодовольно засмеялся.

Я понимал, что именно мы трое вызывали раздражение Шалитури, и он старался нас задеть.

– Какой он, оказывается, юный! – отметил Каридзе.

– Я думаю, разница больше, батоно Вахтанг! – сказала Нано. – Мне тридцать шесть лет.

Сандро Каридзе с изумлением взглянул на Нано.

– Вам двадцать пять, – уверенно сказал Арзнев Мускиа. – Больше никто не даст.

Я был согласен с ним, он прав, Нано на самом деле двадцать пять лет.

Шалитури тем временем не унимался.

– Женщина всегда женщина, – объявил он. – Пусть у тебя острый язык, но немытые руки, она все равно захочет, чтобы яблоко очистил ты.

Арзнев Мускиа не произнес ни звука. И остальные тоже молчали. Хор кончил мравалжамиери. Но молчание продолжалось. Вдруг Элизбар вскочил со своего места и, наполнив бокалы, вскричал:

– Господа! Эта песня родилась на свет для того, чтобы принести умиротворение людям и покой. А за нашим столом как будто наоборот. Но я не могу с этим примириться и все равно хочу выпить за любовь. За ту любовь, о которой поют в кахетинском мравалжамиери, которой под силу поднять из руин то, что разрушено враждой и злом!

И он опрокинул свой бокал.

– То, что разрушено враждой и злом, можно восстановить только враждой и злом! И больше ничем иным! – заявил громко Шалитури. – Так поется и в кахетинском мравалжамиери: чтобы не победил нас враг!.. Имеющий уши да слышит.

И он налил себе вина.

– Нет, – вмешался Сандро Каридзе. – Там поют про любовь, это идет сначала, а только потом слова, которые ты привел. Любовь – исходное условие победы над врагом. И слова, и музыка создавались тысячелетиями, поэтому разночтений быть не может.

Я слушал его с превеликим удовольствием. Надо знать, что Сандро Каридзе имел две формы речи, как две формы одежды: будничную, обычно разговорную, и, если можно так выразиться, полемически-ораторскую. В его повседневной речи было немного юмора и много цинизма. Это давало ему возможность болтать, с кем он хотел и о чем хотел, острить на любые темы, даже об идиотизме царского режима или несправедливостях жизни. Он говорил с такой неуловимой зашифрованностью, что сам царь Соломон не мог бы вывести прямой смысл из его речей. А в полемическом его языке все было открыто и логично. Я думаю, служебные дела он должен был вести на этом языке, если только служба его нуждалась в разговоре. Но вообще-то он держал себя в узде, боялся, верно, повредить карьере, но случались взрывы, редкие вспышки, надо отдать ему должное, очень яркие, и сейчас я почувствовал приближение такой вспышки. Поэтому я не сводил с него глаз.

– Мне кажется, господин Сандро близок к истине, – сказала Нано.

– Я тоже не против любви и добра, – сказал Шалитури, обращаясь к Нано. – Особенно когда о них поется в кахетинском мравалжамиери. Я только хотел сказать, что возвращение того, что отнято, и восстановление того, что разрушено, требует жестокости и смерти, требует уничтожения врага. Все это под силу лишь ненависти, а не любви. Ненависти!

Все растерялись от его слов, наступила тишина, и в этой тишине отчетливо прозвучал голос:

– Все это под силу только любви!

То был голос Гоги, подошедшего к нашему столу.

– Что ей под силу? – спросил Шалитури.

– Даже такая ненависть, – ответил Гоги и обратился ко всем нам: – Добрый вечер, друзья! Добрый вечер, сударыня! С вашего разрешения я присоединюсь к вам.

Я заметил, что Нано смотрела на Гоги с большим удивлением и, слегка кивнув ему, тихо сказала:

– Господи! Уж не во сне ли я вижу все это… – Она засмеялась, но в это время опять резко заговорил Шалитури:

– Все это похоже на бредовые идеи блаженного Тадеоза.

– Тадеоз? – переспросила Нано с излишним оживлением, стараясь не смотреть в сторону Гоги. – Кто это такой? Никогда не слыхала… В какую эпоху он жил?

Вопросы Нано вызвали громкий хохот и Шалитури, и Элизбара.

– Понимаешь, Нано, – пояснил Элизбар. – Тадеоз – это гувернер Вахтанга. Фамилия его Сахелашвили. Говорят, он из монахов. То ли из монастыря его изгнали, то ли сам ушел, – не знаю. Потом был учителем, но и в гимназии не удержался, прогнали и оттуда, это святая правда, было на моих глазах, вот и стал гувернером. Переходил из дома в дом, пока судьба не наказала его таким недорослем, как Вахтанг. Тогда Тадеоз понял, что бросает семена в неблагодатную почву, – и сбежал. Теперь, говорят, ходит по деревням и продает книги.

– Уже не продает, – сказал Шалитури. – Считает, что и в книги проник разврат. Он нашел себе новое дело. Живет в Тианети, бродит по лесам и делает прививки диким яблоням и грушам. Если урожай хороший – свиньи едят.

– Но я не понимаю, – спросил Элизбар, – что может проникнуть в книгу, если она прошла через руки Сандро Каридзе?

– Я занят изящной словесностью, Элизбар, – ответил Каридзе. – По мере сил я стараюсь, чтобы ею не завладели невежды и властолюбцы. Я уверен, что мои старания способствуют процветанию родины. А прекрасные творения, я знаю, не подвластны цензуре. Ей не под силу погасить ослепительное сияние их красок. Но бывает мертвенный, тусклый цвет, разбойничий серый цвет бездарности. Я борюсь с этим цветом, мой дорогой Элизбар!

– Хороший, видно, человек бедняга Тадеоз, – неожиданно произнес Арзнев Мускиа.

– Очень, – подхватил Каричашвили. – Замечательный человек!

– Нет, ты все-таки растолкуй мне, – обратился Шалитури к Гоги, – как же так любовь может породить ненависть?

– Я отвечу тебе, – сказал Гоги. – Но сначала объясни, как ненависть может восстановить разрушенное?

– Как может? – переспросил Шалитури. – Да очень просто. Скажи сам, как случилось, что мы, грузины, дотащили свои бренные тела до наших дней? Разве наши предки встречали врага чурчхелами и пеламуши?.. Вот пришел враг, взял приступом наши крепости, одержал победу и вырезал тех, кто ему не подчинился… Враг порой приходит как друг, втирается в наши души, а потом, раздавив нас, возглашает, что мы в его руках и должны быть теперь тише воды ниже травы. Так что же, молчать, смирившись с судьбой? Да?! А враг раздает леденцы трусам и предателям, тому, кто продал родного брата, кто сделал свободного рабом, кто продал душу дьяволу, забыл родной язык и плюнул на могилу предков… – Вахтанг Шалитури вскочил со своего места, кровь прилила ему к лицу, и он сжал кулаки. – Кто бы он ни был, пришлый или свой, саблей его, огнем, в волчью яму, в западню, отравляй, убивай!.. Ложь, предательство – все оправданно! Все справедливо!.. – Он запнулся и замолчал, словно выпалил накопившийся за долгое время запас злости и отвел душу. Сел на свое место и руки потер, будто неловко ему стало от бурного взрыва. – Плохое или хорошее, – продолжал он спокойнее, – но это твое. Он пришел и все разрушил… Враг! Он хочет тебя извести… А ты встречай его добром, подари свою любовь, прости за все… То, что разрушил он, само встает из развалин? Нет! Никогда! Нужно ненавидеть, убивать и истреблять до тех пор, пока враг не поймет – овчинка выделки не стоит, пока не уйдет ко всем чертям. Только так можно спастись. Ненавистью! Жертвами! А вы хотите стоять и петь: любовь спасет… Ненавидеть вы должны, если любите свободу, если хотите дожить до тех дней, когда сможете восстанавливать то, что разрушено. Надо ненавидеть!.. А после этого я и за любовь с удовольствием выпью, всему свое место!