Это величественное животное было длиной чуть больше четырех футов, считая и хвост, по длине несколько превосходивший туловище вместе с головой, и весило восемнадцать фунтов. Можно понять, почему в Суринаме этих зверей зовут павианами — по размерам, длине шерсти и свирепому выражению морды они — достойные собратья африканских павианов. Шкура у зверя была роскошная — каждый ее волосок блестел, как металлический, и по ней пробегали искры золотого, оранжевого, медного и бронзового блеска. Все цвета сливались в странный сплав винно-красного и медно-бурого оттенков. Лицо, руки, стопы и обнаженные места — ладонь, пальцы, пятно под хвостом — были черного цвета.

Мы наконец получили возможность, о которой мечтали: собственноручно отпрепарировать гортань и горло обезьяны-ревуна. Убрав кожу, поросшую густой бородой, мы открыли замечательную по строению нижнюю челюсть с гротескно увеличенными ветвями — кстати, у нас они находятся впереди ушей. После окончательного удаления кожи непредубежденный зритель, глядя на горло обезьяны, решил бы, что она страдала зобом в острой форме — зоб был невиданных размеров. Дальнейшие разрезы освободили гиоидную, или подъязычную, кость, представлявшую у этого животного полый шарообразный орган, побольше яйца, состоящий из плотной, но просвечивающей кости и выстланный поразительно тонкой, бледно-розовой и влажной слизистой оболочкой. Это устройство, по объему превышающее мозг, расположено между ветвями нижней челюсти и сзади имеет отверстие, выходящее в гортань. Сама гортань позади него тоже сильно расширена, и ее хрящи образуют вторую сферу, также выстланную тонкой слизистой оболочкой. Перерезав трахею ниже этого образования и сильно подув в нее, мы услышали мощный, хотя и ослабленный, звук, напоминающий рев обезьяны. Он создает как бы фон рева у живых ревунов, который вы четко различаете на слух. А клокочущий звук «рр-р-гр-рр» они издают при помощи маленькой пластинки из той же розовой мембраны, натянутой между двумя полыми сферами, которые действуют как усилители.

Этот странный способ издавать звуки привел нас к несколько сентиментальной и, пожалуй, не совсем научной дискуссии на тему о запланированных импровизациях матери-природы, продлившейся до четверти восьмого вечера, пока мы с Альмой, Ричи и Фредом снова пробирались среди путаницы свалившихся деревьев, колючих пальм и мелкого подроста в каких-нибудь ста ярдах позади нашей маленькой группы лесных хижин. У каждого из нас был с собой какой-нибудь источник света, и мы дружно искали труп подстреленной мною крупной и нахальной птицы, которая своим жутким ором начисто испортила нам предзакатный час. Ричи уверял, что она очень вкусная и что это «токи-токи», то есть индейка. Нелегко отыскать в темном лесу даже крупную птицу; эту разбойницу мы искали полчаса, если не больше — перекликались друг с другом, рубили кустарник своими мачете и ругались на чем свет стоит. Короче, мы устроили дикий шум.

Точно в семь пятнадцать Андре крикнул:

— Сэр, гляньте-ка: длинное черное зверюшко!

Мы все «глянули», но никто ничего не увидел.

— Какое такое зверюшко? — спросил я, выпутываясь из кустарника. — Куда оно побежало?

Андре показалось, что оно юркнуло под пенек, и все мы принялись за раскопки, но в норе под корнями ничего не обнаружилось, и мы было подумали, что Андре просто страдает избыточным энтузиазмом. Я стоял на дне небольшой долинки. Оно было совершенно свободно от растительности, а изогнутые, как арки, листья пальм, обступивших меня, смыкались над головой со всех сторон. Это было необычное место — нечто вроде природной часовни, и я включил фонарь, осматриваясь. К моему удивлению, из-за небольшого кустика папоротника на меня холодно глядел блестящий глаз; я решил, что это наша пропавшая птица, и стал потихоньку подкрадываться. Заглянув за кустик, я удивился еще больше: там стояло небольшое животное с крупом ярко-оранжевого цвета, глаза у него были выпучены от ужаса, и оно тряслось всем телом, как будто в нем работал мотор. Оно ничего не делало, только стояло, дрожало и пучило глаза, так что были видны полоски белков. Я крикнул Фреду, чтобы он принес ружье, а зверек от моего крика подскочил и отбил по земле звучную барабанную дробь задними ножками, после чего опять застыл, весь дрожа. Такого поразительного поведения мне еще не доводилось встречать даже среди животных, хотя они всегда ведут себя самым непредсказуемым образом.

Заслышав приближающиеся шаги Фреда, животное вздрогнуло и прыгнуло вперед, как нервная скаковая лошадь на старте, замерло, рванулось с места, как ракета, и понеслось летучим галопом — я не успел глазом моргнуть, а его уже и след простыл. Тут подоспел Фред.

— Что это там? — шепотом спросил он.

— Агути… была, — довольно растерянно ответил я.

— Тогда это что? — взволнованно прошептал он, целясь в другое место.

— Что — «что»? — переспросил я, глядя в том направлении.

— Змея, Айвен!

— Какая еще змея! Она же не на земле.

— Куда она подевалась?

— Берегись! Вон она! Стреляй, стреляй же!

— В какую половину? Перед кустиком или которая сзади?

— Да стреляй ты! Все равно, в какую!

Фред решил выстрелить в левую половину, и что-то выскочило из-за куста, прыгая и извиваясь, как гигантский черный червяк. Препирательства заняли всего несколько секунд, а фонарик светил тускло, и мы, не имея представления, что это за тварь, очень осторожно стали подходить к кустику папоротника. Она перестала извиваться и высунула голову. Голова была точь-в-точь как у змеи; клянусь, в ту минуту я бы прозакладывал последнее пенни за то, чтобы это была змея; к тому же оно еще открыло рот и издало громкое змеиное шипение. Потом свалилось замертво, а мы подбежали и наклонились над телом.

Нелепо настаивать на том, что кто-то может спутать млекопитающее со змеей. Зоологам вполне простительно недоверие к моим словам, если им не приходилось видеть гризона (Grison vittata) живьем, в природной обстановке, когда он скрадывает добычу. Животное это похоже на ласку, только гораздо крупнее, они дальние родственники. Гризон смахивает на ожившую, необычайно подвижную, черную с белым, сосиску, и передвигается он почти как змея, быстро перебирая четырьмя резвыми короткими ножками и припав к земле брюхом, которое не достает до земли сантиметр, не больше. Обходя препятствие, зверек обтекает его, как поезд на повороте. При своей длине он может повернуть вдоль собственного туловища, так что на какое-то мгновение передний и задний концы двигаются в противоположных направлениях. Любая такса была бы посрамлена, вздумай она тягаться с гризоном.

Уже одно то, что это полупресмыкающееся существо дерзнуло охотиться на агути прямо у нас под ногами, не обращая внимания на фонари и крики, говорило о том, что животные в этих местах еще не знакомы с опасными привычками человека.

Осмотрев гризона при нормальном свете, в хижине, я простил себе, что принял его за змею. Головка у него плоская, маленькая, низколобая, глаза крохотные, а белая с черным расцветка специально рассчитана на то, чтобы даже агути приняла его за змею. Может быть, это проясняет случившееся. Змеи совершенно завораживают даже резвых животных, хотя в наше время этому не принято верить. Жертва гризона, насколько я видел, была вне себя от ужаса.

Во всей этой истории мне интереснее всего было наблюдать великолепное безразличие, которое это крайне робкое существо проявило к нашему присутствию. Напомню вам, что мы производили дикий шум с самого нашего прибытия — рубили, тесали бревна, разводили костры, валили деревья, наводняли округу небывалыми запахами, — а жизнь в джунглях текла мирно вокруг нас и даже среди нас, как нам еще предстояло убедиться.

Как-то ночью мы легли и лежали в темноте примерно с полчаса. Мне совсем не хотелось спать, и я слушал, как летучие мыши-десмодусы порхают за противомоскитной сеткой, норовя закусить на дармовщинку. Лесная хижина едва вмещала двуспальную кровать — я упирался головой прямо в стенку, состоявшую из одного слоя пальмовых листьев. Поэтому я слегка вздрогнул, услышав, как кто-то грызет кость за тонкой стеной, не больше чем в двух футах от моего лица.