Что может хотеть жаждущий в пустыне? Оазиса с водой и сочными финиками. Что может желать усталый путник? Приюта и отдохновения в молчаливой компании. Что может отчаянно искать ученый муж среди столпов великой цивилизации? Знаний, общения, понимания и споров с коллегами. Что может сниться узнику? Небо и свобода, свобода и небо...
Варвары просили у Геродота свободы и неба. Именно так - не моря, не суши, не хлебы, не вина, не женщин. Понимание этого исходило откуда-то изнутри и больше ни с чем нельзя было спутать эту необъятную холодную синеву в мятежных немых душах. Нет ничего проще пообещать то, что не можешь дать, одарить тем, чем не владеешь. Геродот с усмешкой поднял вверх большой палец, приложил другую руку к сердцу и вынес свой приговор: "Невиновны". Дикари пали в ниц перед самозванным судьей и юноша почувствовал раскаяние и жалость. Но его шутка возымела самые невероятные последствия.
Освобожденные борисфенцы (или откуда они там были) втолкнули на середину некую молоденькую личность, судя по тонким костям и наивным глазам. Его положили на живот, четверо одноплеменников взялись за руки и ноги создания и растянули варвареныша, как морскую звезду на просушке в сувенирной лавке. Старик с клочками бороды на подбородке склонился над его светящимися татуировками и принялся тыкать в них длинной костяной палочкой, похожей на самое обычной писарское стило. Варвареныш мычал и дергался, но его держали крепко. Вволю натыкавши в тощую задницу, отчего тамошняя татуировка как-то побледнела, старик раздраженно махнул переусердствовавшим помощникам - юные кости вовсю трещали.
Варвары расступились, подвергнувшийся непонятной операции поднялся, покачиваясь и тряся головой, как снулая лошадь. Геродот с изумлением наблюдал за всей этой процедурой, но понять ничего не мог, тем более что путана больно вцепилась ему в плечи и повизгивала, вероятно думая, что следующей подвергнется странному наказанию.
Юный варвар стоял в облаке смутного света, задрав голову к верху, раскинув в сторону руки. Вдруг Геродоту показалось, что тот принялся оседать, словно земля не держала его, расслабилась под ним из твердой глины в жидкую грязь, принимая в чрево священную жертву. Но дело оказалось забавнее и загадочнее. Варвареныш никуда не проваливался - широкие, разлапистые ступни твердо опирались на окаменевший пол, сквозь который, кстати, не просачивались даже нечистоты, а стекали по предусмотренным желобкам в специальные отверстия, но его ноги укорачивались, утолщались, шли складками, пока между телом и пятками не осталось расстояние в ладонь шириной. Искореженный юноша взмахнул руками и исчез. Геродот закрыл рот и пихнул назад локтем, чтобы путана не слишком на нем висела.
Борисфенцы тем временем спокойно расселись и поглядывали на люк, откуда вскоре упала подъемная лестница. Исчезнувший заглянул в отверстие, поманил Геродота и тот быстро принялся карабкаться наверх к желанной свободе. За ним поднялась девушка, а за ней все варвары. Компания столпилась в караульном помещении с любопытством рассматривая учиненный непонятно кем разгром - самими ли охранниками или негодным мальчишкой.
Дикарей особо заинтересовали реестровые списки - грудой сваленные в углу плесневелые свитки приема и выдачи арестантов, отметки о кормежке, наказаниях и поощрениях граждан Галикарнасса. Они вертели намотанный на костяные и деревянные палочки желтый пергамент, сплошь покрытый корявыми значками, причем каждый охранник использовал какое Зевс пошлет на душу письмо - поумнее и пооброзованнее вырисовывали иероглифы, другие - финикийские закорючки, третьи - греческие, а кто-то из неграмотных умудрялся просто рисовать маленькие картинки, живо изображавшие все события скучной смены.
Геродот ощущал некое беспокойство - как не крути, а он нарушил предписание Архистратига, выбрался из тюрьмы и помог бежать еще куче борисфенских варваров. Преступление было под стать государственной измене, хотя еще было непонятно кто кому содействовал при побеге - гражданин варварам, или варвары гражданину. Ярко представилась картинка заседания семейного суда, где отец хмуро молчит, поглаживая лежащую на коленях плетку, мать во весь голос причитает и клянется всеми богами в невиновности бедного ребенка, дед слушает адвоката, а жирный Пантелеймон, щедро подмазанный всеми тремя в тайне друг от друга, умело вьет судебную казуистику, от которой мухи дохнут на лету.
Однако ничего иного он поделать не мог - не запихнешь же дикарей обратно в яму, да и не было в них ничего опасного, разве что татуировки на задницах, хотя и это - еще как посмотреть. В Афинах, говорят, и не на том месте наколки делают на забаву женам и любовницам. Заключив шаткий мир с собственной совестью и любопытством, Геродот одел подвернувшийся шлем, достал из арсенала броню, наколенники, нагрудники, мечи, кинжалы и принялся все напяливать на себя, путаясь в ремнях и застежках.
Ловля обещала быть забавной. Галикарнасс намного отставал от блестящих Афин по части развлечений, переворотов, тираний и войн. Являясь по сути чудовищно разросшейся деревней, по недоразумению обнесенной каменной стеной, полис был лишь продолжением раскинувшихся вокруг оливковых плантаций. Граждане трепетно сохраняли в крови вчерашнее плебейство и любое событие, мало-мальски выходившее за рамки атмосферных явлений, вызывало нешутучную бурю страстей.
Пропустить поимку змея было все равно что не прийти на собственные похороны - в обозримом будущем полису не грозило ничего интересного и неосведомленный гражданин просто бы выпадал из общественной жизни, если не имел возможности на должном уровне поддержать разговор о гаде морском, когда-то нападавшем на город и требовавшем ежедневно в жертву по одной красивой девственнице. И если с красавицами особых проблем не было, то запас невинности исчерпался столь быстро, что пришлось змея оного изничтожить, пригласив одного из олимпийских героев.
Демосфен сидел в походном деревянном кресле с низкой спинкой и широкими подлокотниками, как раз позволяющими устойчиво поставить кружку с абиссинским кофе, которое в городе никто, кроме него, не мог и не хотел потреблять. С площадки на стене открывался широкий вид на гавань, откуда уходили последние корабли, с моря доносился скрип мачт, весел и отчаянная ругань похмельных навигаторов, самым приличным словом в которой был только "змей".
Солнце вставало со стороны суши, порт покрывался широкой городской тенью, но день обещал быть жарким - уже сейчас в резкую прохладу морского бриза вплетались раскаленные языки, слизывающие мурашки утреннего озноба. Полис не спал. Граждане стояли на стенах, толпились на берегу, обсуждали предстоящую битву, дети носились по опустевшему пирсу, но занятые родители не обращали внимания на их шалости. Пришли не только семьями в полном составе, но некоторые додумались привести с собой рабов из грамотных, расставив их по разным точкам, велев пошире раскрыть глаза и уши и подробно записывать на табличках все увиденное и услышанное, чтобы потом рассказать все хозяевам. Рыночная ценность подобных свидетелей должна была вырасти неимоверно.
Из обрывков разговоров Демосфен заключил, что не все разделяют его решения извести гада. Граждане поделились на две партии - одна была согласна, что змей являл собой угрозу не только жизням ни в чем не повинных торговцев, но и самой морской торговле. Другие орали, что все это чушь - если и съест безвинная зверюга пару финикийцев, так это только на пользу пойдет торговле - меньше на базаре обманывать будут. Зато змей привлечет в наше захолустье столько зевак и ученых, что золото рекой потечет в карманы граждан.
Картины процветающего Нео-Галикарнасса с мраморными домами, широкими площадями, золотыми фонтанами, оживленным портом, в который ежедневно прибывают все новые роскошные пассажирские триремы со всей Ойкумены, праздными гражданами в пурпуре и серебре, бесконечными пирами и торжествами во славу змея морского - покровителя полиса, постепенно овладевали охлосом.
