Нужно было торопиться. Как-то слишком быстро помирают все, кто связан с этим делом.

Нам повезло: профессор Шаройко жил по месту прописки.

Сворованную хакерами из пенсионного фонда компьютерную базу данных, из которой любой желающий мог узнать телефоны, адреса и номера паспортов жителей Питера, я купил на радиорынке на Казакова за сотню. Пока искал, у кого дешевле, мне раз двадцать предложили порнуху с девочками, мальчиками, бабушками, дедушками, разными зверюшками и вообще с чем угодно. Были садисткие шоу, секс с беременными, фильмы для педофилов, зоофилов, геронтофилов, съемки вскрытий, обрезаний, кастраций, дефлораций, операций по перемене пола, да и вообще много интересного… Мне стало любопытно, это я похож на начинающего маньяка, или они предлагают всем подряд.

Я постоял немного возле одного стенда, рассматривая диски… Другим не предлагали.

Профессор В.М. Шаройко нашелся почти сразу, хотя в Шароек в городе было около пятидесяти. Под эти инициалы попали всего двое, но второй по возрасту мог быть только студентом. Владимир Михайлович Шаройко, пятидесяти двух лет, жил почти рядом, на Искровском. Я позвонил и очень обрадовался, что профессор еще жив.

— Это из газеты «Криминальная столица». Я слышал, у вас интересное исследование о мошенниках. Было бы здорово узнать подробнее… Можно приехать? Отлично, мы с коллегой… Часа через два? Хорошо, ждите.

Описание «козел козлом» проводника-агента представление о профессоре давало вполне четкое. Чем-то он напоминал Гросса.

Специалисты по дракам типа Мориарти или не вылезающие из экспедиций Челленджеры водились, наверно, только во времена Конан-Дойля… Хотя, как ни странно, на стене в прихожей висело духовое ружье подводного охотника и ласты, а с фотографии в гостиной глядел через маску для плаванья сам профессор примерно того же возраста, что и сейчас. Круглый животик, по всей видимости, придавал ему хорошую плавучесть, а агрессивно торчащая борода отпугивала голодных акул. Сам профессор был в отличном настроении, говорил не переставая, а очкарик лет двадцати пяти, которого представил нам как своего аспиранта Костю, молча сидел в углу дивана и таращился на всех подряд.

Профессорская квартира ничего особенного из себя не представляла. Много книг, обои цвета морской волны, несколько моделей кораблей на полках, морские пейзажи на стенах, клетка с морской свинкой.

— Люблю море, в роду у меня было много моряков, — объяснил профессор. — И кандидатскую я защищал по достижениям русского флота, — Шаройко и разлил по рюмкам ликер. (Бутылку притащил коллега, ему только дай повод.) — А вот докторская уже была по истории преступности.

Вас, я так понимаю, интересуют мошенники девятнадцатого века? Поздравляю, достойный выбор темы. Без них история, а особенно в России, была бы бледной, как недодержанная фотография.

Большинство преступлений не представляют сами по себе никакого интереса для ученого. Кто-то кого-то обокрал, убил, пусть даже изнасиловал. Ну и что? Какие выводы может сделать из этого историк? Чаще всего никаких. В убийстве заметной исторической фигуры интересна обычно политическая интрига, причины и последствия того, что произошло — скажем, расстановка сил в дворцовом перевороте, влияние на последующие события, обусловленность предыдущими. А само преступление блекнет и задвигается на второй план, ход его излагается в документах сухо и неинтересно.

Мошенничество — совершенно особый случай. Что такое мошенничество? «Хищение чужого имущества или приобретение прав на него путем обмана или злоупотребления доверием…» В основе мошенничества лежит то, что жертва должна поверить, я подчеркиваю, поверить преступнику. Вы улавливаете, к чему я клоню? Зарезать кого-нибудь можно было совершенно одинаково как вчера, так и тысячу лет назад. Но вы можете себе представить, чтобы тема, которой разводили лохов сотню-другую лет назад, без всяких корректировок прошла бы сегодня? В каком еще преступлении так важны особенности быта, менталитета, структура общества, текущая обстановка?

Чтобы разработать оригинальную, красивую и безотказную идею мошенничества, преступнику мало быть тонким психологом и глубоким мыслителем… Он должен быть человеком своего времени. То, что было правдоподобно сто лет назад, покажется вам полным бредом сейчас, и наоборот…

Профессор заметил, наконец, в своей руке рюмку.

— Выпьем за доверие. Пока оно есть, интеллектуальная элита корыстной преступности не будет вытеснена бандитизмом, грабежами, вымогательством, воровством и прочими глупостями. Пусть люди верят друг другу.

Профессор разлил по второй. Блеск в его глазах жутким образом напоминал мне моего коллегу в его худших проявлениях, а за неплотно прикрытой дверцей мебельной стенки блеснуло несколько неначатых бутылок. Я понял, что вести машину сегодня придется опять мне. Кроме того, не исключено было, что все напьются, а разговор до нужной темы так и не дойдет.

— Профессор, вот кстати о правдоподобности… Мы недавно в деревню ездили, Малахово — может быть слышали? И один местный дед рассказал нам о легенде, которой во времена его молодости любили детей пугать. Не могу представить, чтобы кто-то в такое всерьез верил… Легенда о князе Розентале. Может быть, знаете?

Профессор издал радостный вопль:

— Розенталь, говорите? Этот парень, если б захотел, мог заставить поверить кого угодно и во что угодно. Не удивительно, что его имя до сих пор вспоминают… Тумана он успел напустить. Тумана и страха. А после его смерти связанных с ним ужасов развелось еще больше, чем при жизни.

Профессор задумчиво покрутил рюмку в руках.

— Давайте выпьем за красивую аферу как предмет искусства… — Глаза его загорелись. — Сотворить такое дано не каждому. Готовясь годами, используя любой шанс на удачу, соединив научные и полунаучные знания с тончайшим, (а иногда, правда, и довольно примитивным) спектаклем талантливый преступник может заставить поверить огромное количество людей буквально во все.

Давайте выпьем… А потом я расскажу вам, что мне удалось раскопать о личности Дмитрия Александровича Розенталя. А также о том, чего нет ни в одном архиве, но что, на мой взгляд, могло бы объяснить кошмары, связанные с его именем. Странно, что это не пришло в голову кому-то раньше…

Опрокинув рюмки, мы закусили загадочной смесью из салатной тарелки и закурили сигары, которыми я предусмотрительно запасся. Шаройко како-то время молча пускал дым на хрустальную люстру. На лице его время от времени появлялась лукавая улыбка, затем она сменялась нахмуренным суровым взглядом, а потом — блуждающим отсутствующим выражением. В целом профессор напоминал тихого помешанного.

— Дмитрий Александрович Розенталь, — начал он наконец, — личность многогранная и противоречивая. По одним сведениям, он был заметно опередившим науку своего, да нашего времени врачом-реаниматором, по другим — богохульником и чернокнижником, по третьим — некрофилом-гомосексуалистом.

Несомненными являются лишь два факта. Первый: до сих пор не было найдено ни одного хоть сколько-нибудь убедительного объяснения его фокусам с пролежавшими в могилах, иногда больше недели, покойниками. И второй: бесследное исчезновение после убийства князя накопленных им за период расцвета карьеры нескольких миллионов в золоте.

— А, вот оно что, — понемногу рассыпались мучившие меня так долго сомнения… Профессор кивнул и продолжил:

— Чтобы вы могли оценить мою версию происшедшего, я кратко изложу вам факты, собрать которые мне удалось в результате нескольких лет поисков. В одном серьезном издании была о нем моя статья, — Шаройко повернулся к книжному шкафу и протянул нам журнал, — вот посмотрите. Многого я, правда, к тому моменту еще не понимал, да и сейчас не все до конца ясно… Но в целом дело было примерно так.

Князь Розенталь родился в 1826 году. С титулом связана отдельная история, но она тут вроде не при чем, останавливаться на ней я не буду. Семья была хорошая, хотя и со странностями. Его отец, Александр Генрихович Розенталь, был в молодости довольно известным ученым, но позже увлекся некими подозрительными медицинскими опытами, и репутация его была безнадежно испорчена. В общем-то, на ученых-медиков, потрошивших ради собственного удовольствия покойников, всегда смотрели несколько неодобрительно. К тому же Александр Розенталь, за исключением самого начала карьеры, проводил свои исследования не где-нибудь при университете или городской больнице, а у себя дома, в имении… В глухих местах на такие вещи смотрели совсем по-другому.