Вот так, на границе холода от реки и жара от костра, я и уснул. Сон был тревожный, темный. Не запомнил деталей – так, какие-то обрывки, неясные образы. Проснулся уже при свете восходящего солнца с единственной надеждой, что вся вчерашняя история с загадочным камертоном была просто сном…

Отборный, качественный мат – вот все, что в момент пробуждения крутилось у меня на языке. Я выкрикивал ругательства, уныло понимая, что делу это не поможет. Это не сон. Костер уже прогорел, утренний ветер разметал пепел, часть из которого осела на моей одежде, волосах, коже. Стряхивая с себя остатки золы, я вдруг испытал неудержимое желание искупаться. И даже не искупаться, а просто окунуться в воду.

Куда бы ни кинул взгляд – всюду леса да луга. Если честно, питал надежду на то, что при свете дня смогу заметить столбы высоковольтных линий, городские здания, заводские трубы, ну хоть какие-нибудь ориентиры. Спустившись к реке, скинул с себя одежду, почти сразу, без остановки, вошел в воду. Погода располагала к купанию. Солнце показалось из-за набежавшей одинокой тучки, подсветило сумрачный лес, разбросало золотые блики по лугам. Но вся эта красота, чудесный, затерянный уголок, не могли скрасить мыслей о том в какой нелепой и даже неправдоподобной ситуации я оказался.

Как бы там ни было, мне все равно придется выбираться из этого заповедника. Ковылять до трассы и ловить попутку до города. Именно ковылять, ведь даже сейчас, плескаясь в теплой воде, я чувствовал, что травмированное когда-то давно колено ноет и гнется с трудом. Выйдя на берег, заметил, что оно еще и припухло.

Разжигать костер повторно я не стал. Не было в этом никакого смысла. Просто завалил кострище кусками глины с берега и мокрым песком. Не хватало еще стать виновником лесного пожара.

После купания захотелось есть. Обычно я очень плотно завтракал, но сегодня, видимо, у меня незапланированный разгрузочный день. В любом случае, независимо от того, найду пропитание или нет, я должен морально подготовить себя к нескорой трапезе.

Двигаться вдоль реки – это главное правило. Вчера я позволил себе его нарушить и чуть не поплатился. Река ведь животворная артерия, к которой стекаются все звериные и человеческие тропинки и дороги. Рано или поздно набреду на поселок, переправу или понтонный мост.

После купания тело чуточку взбодрилось, и первые несколько километров дороги показались нетрудными. Река извивалась, то и дело заворачивая чуть ли не в обратную сторону. Для себя я решил, что идти надо вниз по течению. Вот по течению – и все тут, без вариантов и версий того, почему принял именно это решение. Причем в приказном порядке, чтоб не сомневаться и не переживать, что пошел не в ту сторону.

По ощущениям, часам к двенадцати я вышел на пологий берег. Место было очень уютное. Лес здесь казался намного реже: меньше сосен, больше берез, желтая песчаная коса, пустая отмель, в самом центре пересеченная широкой разъезженной дорогой. Река сильно разливалась, поэтому наличие брода определить было несложно. Ну, вот вам, батенька, и первый надежный ориентир. Брод был явно хоженый, проверенный, так что все решения, принятые до этого, можно считать совершенно правильными, верными и последовательными.

Я не стал задерживаться на берегу, пока были силы, вышел на дорогу и пошел по ней, все больше углубляясь в заросли. В тени деревьев идти было намного приятней и прохладней, нежели по берегу. Я с любопытством рассматривал запыленную обочину, траву, свежие звериные следы, так отчетливо отпечатанные на песке и пыли. Вот – заяц, в несколько больших прыжков преодолевший просеку. А это похоже на след, оставленный змеей. А это давний, явно человеческий след оступившегося путника, угодившего ногой в раскисшую глину колеи. Четкие, словно отчеканенные следы конских копыт.

Дорога спускалась с небольшого пригорка к заболоченной низине. От болот, правда, ничего не осталось, только высокие стебли рогоза, просохшая тина на зернистом торфе да уродливые, сухие коряги, наполовину вросшие в бурую грязь. Иссохшее болотце вытянулось неровным конусом между двух бугров, и дорога рассекала это место в самом узком перешейке. Дальше еще один пригорок, а за ним пологий спуск с густой березовой рощей. Прямо у обочины попался одинокий куст малины с единственной спелой ягодой. Не удержался, чтобы не остановиться и не углубиться в лес в поисках малинника побогаче. Пару раз обернувшись, запоминая ориентиры, чтобы не заплутать, смело отошел от дороги, понимая, что задержусь здесь на какое-то время. Малины было очень много. Под кустами и в траве попадались грибы, и я даже снял куртку, чтобы было куда собирать лесные дары.

Время шло незаметно. Уже часа через три я сидел у костра и с удовольствием нанизывал на тонкие прутья мясистые подберезовики, боровики, лисички. Видимо, я не настолько проголодался, чтобы зариться на дичь, которая в этих краях, похоже, была вовсе непуганная. Два или три раза я видел пробегающих зайцев, глухарей на ветках, каких-то куропаток вспархивающих за очередным поворотом. Вдали, где лес был погуще, отчетливо слышались визг и хрюканье кабанов. Будь у меня пневматическая винтовка или хотя бы рогатка, я бы поживился мелкой дичью, а так, с пустыми руками, гоняться за проворными пташками не имело никакого смысла. Грибы, конечно, тоже не бог весть что, но все-таки еда. Я и костер развел больше для уюта, нежели для приготовления пищи. Всем ведь известно, что грибы, те, что считаются съедобными, можно есть без всякой готовки, а я именно такие и собирал. Прочие, неизвестные или сомнительные, оставлял без внимания. Даже сыроежки и опята не трогал, боясь ошибиться. Здесь же, у костра, я не поленился выломать себе сухую березовую ветку в качестве посоха. Обтесал кору осколком камня, что так легко отбил молотком от большой глыбы, найденной неподалеку.

Часам к пяти я вышел обратно на дорогу. Признаки цивилизации наполняли ее каждые пару сотен метров. Так и казалось, что еще чуть-чуть – и за поворотом, за пригорком окажется поселок или сторожка лесника. Но нет, дорога все петляла и петляла в этом нескончаемом, диком лесу, наполняя меня раздражением и уже не радуя красотами. Нога разболелась и требовала покоя, несмотря на черепашью скорость. Вдобавок я еще пропылился, как старый и драный ковер. Так и брел на автопилоте по щиколотку в густой пыли, чихая и отплевываясь. Только часам к семи вечера услышал далекие отголоски человеческого жилья. Орали петухи, мычали коровы, особо заметно среди всех этих звуков выделялся размеренный визг пилы и стук топора. На душе стало как-то спокойно и уверенно.

Я уже не думал о том, как буду добираться домой, просто радовался что добрел-таки до нужного, хоть и незнакомого места.

Было еще достаточно светло, солнце сияло в безоблачном небе, и я не боялся подойти к населенному пункту незамеченным, как вчера, например, в поселке староверов.

Дорога огибала небольшой пригорок. Лес здесь был совсем редкий, а в воздухе явно витали запахи жилого места.

Обогнув густые заросли орешника, я замер в изумлении, неспособный уложить в голове такую нелепую, дикую картину. Дорога в этом месте как раз выходила к берегу реки, и именно на этом стыке расположилась небольшая деревушка, обнесенная высоким частоколом. Я глазам своим не поверил, но это действительно был частокол, высоченный, метра четыре, а то и больше. На вид весьма старый и потрепанный. В некоторых местах заостренные у верхушки бревна слегка покосились. Обходного пути не было. Частокол тянулся до самой реки с одной стороны и взбирался на холм с другой. Посередине – ворота с нелепой надстройкой, возвышающейся над проходом, как балкон. Под этим на вид шатким сооружением – огромный череп быка или буйвола, увенчанный мощными изогнутыми рогами. Сразу за распахнутыми створками ворот стояла телега без колеса. Пустующую ось телеги подпирал пень с подрубленными корнями. Дальше, за воротами – торцы нескольких бревенчатых домов, разделяемых ломаной полосой деревянного настила, упиравшегося в широкую площадку над водой и, очевидно, служившего пристанью. Да, именно пристанью, устланной слегка обтесанными бревнами. На берегу к вразнобой набитым столбикам были привязаны несколько простеньких разнокалиберных лодочек, сиротливо качающихся на воде. На этом фоне горделиво красовалась солидная крутобокая парусная лодка. Возле нее клубилась пестрая толпа местных аборигенов. Часть из них выгружала какие-то свертки, тюки, мешки, бочки. Другие суетились, громко кричали и, кажется, были заняты каким-то очень важным делом.