Имре лежал примерно в трех километрах от Университета, на восточном берегу реки Омети. Поскольку от Тарбеана до него было всего два дня езды на быстрой карете, многие богатые дворяне, политики и придворные строили здесь резиденции. Получалось, что они живут близко к сердцу Содружества, но на приятном расстоянии от вони тухлой рыбы, горячего дегтя и блевотины пьяных матросов.

Имре считался приютом искусств. Здесь собирались музыканты, драматурги, скульпторы, танцоры и все, исповедующие другие виды искусства, включая и самый низкий — поэзию. Актеры приезжали сюда, потому что Имре предлагал то, что больше всего нужно любому человеку искусства, — многочисленную, благодарную и богатую публику.

Имре также выигрывал от соседства с Университетом. Канализация и симпатические лампы улучшали качество городского воздуха. Легко было достать качественное стекло, поэтому застекленные окна и зеркала считались здесь обычным делом, так же как очки и различные линзы, пусть дорогие, но доступные.

Несмотря на это, особенной любви между городом и Университетом не водилось. Большинству жителей Имре не нравилась мысль о тысяче умов, играющих с темными силами, которые лучше не трогать. Послушав речи среднего горожанина, можно было легко забыть, что в этой части мира уже около трехсот лет не видели, как сжигают арканиста.

Справедливости ради следует упомянуть, что Университет тоже относился к жителям Имре с легким презрением, полагая их пресыщенными и испорченными. Искусства, столь высоко ценившиеся в Имре, считались в Университете фривольными. Часто студенты, покинувшие Университет, назывались «ушедшими за реку», то есть подразумевалось, что тем, чей ум слишком слаб для учебы, приходится заниматься «игрой в искусства».

И обе стороны реки в конечном итоге лицемерили. Университетские студенты жаловались на фривольных музыкантов и тупых размалеванных актеров, а потом выстраивались в очередь, чтобы заплатить за представление. Жители Имре ворчали о темных науках, практикуемых в трех километрах от них, но когда рушился акведук или кто-то заболевал, тут же звали инженеров и врачей, выученных в Университете.

В общем, здесь уже давно длилось непростое перемирие, где обе стороны брюзжали друг на друга, сохраняя в то же время натянутую терпимость. В конце концов, и от этих людей есть своя польза, просто вы не хотите, чтобы ваша дочь вышла замуж за одного из них…

Поскольку Имре был центром музыки и театра, вы можете подумать, что я проводил там много времени, но трудно найти что-либо более далекое от правды. Я был там всего один раз. Вилем и Симмон взяли меня в трактир, где играло трио искусных музыкантов: лютня, флейта и барабан. Я купил на полпенни пива и расслабился, собираясь провести приятный вечерок с друзьями…

Но не смог. Через считанные минуты после начала музыки я практически сбежал из зала. Я сомневаюсь, что вы сможете понять почему, и, полагаю, мне придется объясниться, раз уж мы об этом заговорили.

Я не мог находиться рядом с музыкой и не быть ее частью. Представьте, что вы смотрите, как ваша возлюбленная ложится с другим мужчиной. Нет, это как если бы…

Как сладкоеды, которых я видел в Тарбеане. Смола деннера была строжайше запрещена законом, но для большинства районов города это не имело значения. Смолу продавали завернутой в вощеную бумагу, вроде сосательных карамелек или ирисок. Жевание ее наполняло человека эйфорией, блаженством, умиротворением.

Но через несколько часов человека трясло, его мучила отчаянная жажда добавки, и жажда эта росла тем больше, чем дольше вы жевали смолу. Однажды в Тарбеане я видел девушку, не более шестнадцати лет, с характерным пустым взглядом и неестественно белыми зубами, безнадежно пристрастившейся к деннеру. Она выпрашивала у моряка «сладость», которую он, издеваясь, держал так, чтобы она не могла достать. Он сказал, что конфетка будет ее, если она разденется догола и станцует ему прямо здесь, на улице.

Девушка так и сделала, не обращая внимания, что на нее смотрят люди, не заботясь о том, что уже почти Средьзимье и она стоит по щиколотку в снегу. Она стащила с себя одежду и отчаянно заплясала; ее худенькое тельце побелело и дрожало, а движения получались жалкими и нелепыми. Когда же матрос, покачав головой, рассмеялся, она упала на колени в снег, умоляя и плача, безумно хватая его за ноги, обещая ему все, все…

Вот так я чувствовал себя, глядя на играющих музыкантов. Я не мог вынести этого. Ежедневное отсутствие музыки было как зубная боль, к которой уже притерпелся, — с этим жить я еще мог. Но смотреть, как то, чего я так жажду, происходит прямо перед носом, было выше моих сил.

Поэтому я избегал Имре до тех пор, пока проблема платы за вторую четверть не заставила меня перейти через реку. Я узнал, что Деви — тот человек, у которого всякий может взять взаймы, в каких бы отчаянных обстоятельствах он ни находился.

Итак, я пересек Омети по Каменному мосту и направился в Имре. Место работы Деви оказалось в переулке, за лавкой мясника, где следовало подняться по узкой лестнице на балкон. Эта часть Имре напоминала мне Берег в Тарбеане. Назойливый запах прогорклого жира из лавки мясника заставлял меня благословлять прохладный осенний ветерок.

Я помедлил перед тяжелой дверью, разглядывая переулок внизу. Я собирался ввязаться в опасное дело. Сильдийский меняла может привлечь к суду, если не выплатишь заем. Гелет просто прикажет тебя избить или ограбить — или и то и другое. Это не радовало. Я играл с огнем.

Но выбора у меня не было. Я глубоко вздохнул и, расправив плечи, постучал в дверь.

Я вытер о плащ вспотевшие ладони, надеясь, что они будут вполне сухи, когда я пожму руку Деви. В Тарбеане я узнал, что лучший способ общения с этими людьми — вести себя уверенно и смело. Ведь они занимались тем, что извлекали выгоду из слабостей других людей.

Я услышал, как отодвигается тяжелый засов, затем дверь отворилась и за ней обнаружилась девушка с прямыми светлыми, чуть рыжеватыми волосами, обрамлявшими хрупкое пиксиподобное личико. Девушка улыбнулась мне, просияв, как новая пуговица.

— Да?

— Я ищу Деви, — сказал я.

— Вы ее нашли, — легко сказала она. — Заходите.

Я вошел, и она закрыла за нами дверь, вернув железный засов на место. Комната была без окон, но хорошо освещена и наполнена запахом лаванды — приятная перемена после воздуха в переулке. На стенах висели полочки, но настоящей мебелью могли считаться только маленький стол, книжная полка и большая кровать с задернутыми занавесями балдахина.

— Пожалуйста, — девушка указала на стул, — садитесь.

Она расположилась напротив меня, сцепив пальцы. Ее поведение заставило меня изменить мнение о ее возрасте — я недооценил его из-за маленького роста и хрупкого сложения Деви. Но в любом случае ей не могло быть больше двадцати пяти — не совсем то, что я ожидал найти.

Деви мило подмигнула мне.

— Мне нужна ссуда, — сказал я.

— Как насчет вашего имени для начала? — улыбнулась она. — Мое вы уже знаете.

— Квоут.

— Правда? — Она изогнула бровь. — Я слышала о вас кое-что. — Она смерила меня взглядом с ног до головы. — Я думала, вы выше.

«Я мог бы сказать то же самое», — подумалось мне.

Я был совершенно выбит из колеи, поскольку готовился к мускулистому головорезу и переговорам, полным едва прикрытых угроз и бравады. Я не знал, чего ожидать от этого улыбчивого ребенка.

— А что вы слышали? — спросил я, чтобы заполнить молчание. — Надеюсь, ничего плохого?

— И плохое, и хорошее, — усмехнулась Деви. — Но ничего скучного.

Я сцепил руки, чтобы не ерзать.

— Итак, как конкретно мы это сделаем?

— Не любишь зря болтать? — сказала она, издав короткий разочарованный вздох. — Хорошо, прямо к делу. Сколько вам нужно?

— Всего около таланта, — сказал я. — На самом деле, восемь йот.