Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Технология надувательства поражает примитивностью: весь иллюстративный материал снабжен надписями на «мове», призванной создать в подсознании читателя некий украинский фон, внушить, что наблюдаемые им соборы, церковная живопись, головные уборы, монеты, миниатюры из летописи, выдержки из былин являют собой различные периоды развития «украинской культуры». Трюк рассчитан на то, что читатель — дремучий болван, простофиля, беспросветно глуп и ленив или хотя бы близорук и не в состоянии разобрать греческие и славянские надписи на предоставленных его вниманию монетах, печатях, грамотах. Вот на с. 77 изображение монет; под ними текст Грушевского: «Срибни монэты… Володымыра з його» портретом, а на самой монете вычеканено: «Владимир на столе, а се его серебро», т. е. Русская надпись в украиномовном варианте, по мысли автора, дает право считать князя Владимира не Русским, а… «украинцем»! Дочь Ярослава Мудрого, будучи королевой Франции, подписывается «Ana» в соответствии со своим Русским именем — Анна, а авторский текст под факсимиле уверяет, что это подпись «украинськои княжны Ганны» (с. 89). Под факсимиле договора Любарта и Казимира, заключенного в 1366 г. и написанного на чистейшем Русском языке, подпись Грушевского, поясняющая, что договор написан на «староукраинской мове» (с. 145) и т. д. и т. д. на протяжении всей книги: нахальное, бесстыжее вранье, способное убедить разве что полных идиотов…

И это-то надувательство В.Кожинов называет «исторической школой Грушевского» и с потешной серьезностью затевает с ней дискуссию, не замечая ее нелепости и смехотворности: «украинского историка» меньше всего интересует истина; он — творец мифов, а не искатель правды, идеолог, а не ученый, представитель направления, к науке не имеющего абсолютно никакого отношения. Полемика с заведомым лгуном и шарлатаном — занятие совершенно бессмысленное, и трудно понять, зачем автор «Истории Руси…» тратил время и занимал внимание читателя столь никчемным делом…

Но В.Кожинов не только «дискутирует», он еще и угодливо соглашается с украинскими историками (как советскими, так и дореволюционными), без всяких сомнений заселявшими Малую Россию «украинцами» и параллельно присвоившими ей прозвище «Украина». О степени «научной объективности» советской историографии я уже говорил — повторяться не буду. Сразу перехожу к Н. Костомарову, — тем более, что пиетет к его работам исповедуется абсолютно всеми Русскими исследователями украинской проблемы, будь то в 19 или в 20 веке.

Примечательна в этом плане судьба костомаровского научного наследия в постсоветской России. Вычеркнутый в предшествующую эпоху из числа официально разрешенных дооктябрьских историков «как выразитель взглядов и интересов зарождающегося украинского буржуазно-помещичьего национализма» [67], он в числе первых был вознесен перестроечной волной на пьедестал «незаслуженно забытого», причем именно в качестве главного, да, пожалуй, и единственного авторитета по «истории Украины». Еще не опубликован был Н.Ульянов, не слыхала читающая публика о работах кн. Волконского, А.Стороженко, профессора Казанцева, а Костомарова уже массово тиражировали, причем не только в Киеве, но и в Москве. В Москве даже с гораздо большим рвением.

Один из основоположников украинства, ярый русоненавистник стал дружно преподноситься Русским в качестве убежденного глашатая «дружбы двух братских народов»… Что может служить более ярким примером полного невежества Русских идеологов в вопросах самостийничества, на которое они смотрят глазами «украинцев» и о котором выносят свои приговоры опять же с украинской точки зрения? Точки зрения антирусской. И это, еще раз подчеркну, в условиях, когда в оккупированной «украинцами» Малороссии миллионы Русских, буквально задыхаются в атмосфере самой разнузданной русофобии, пронизывающей практически все стороны жизни «самостийной и нэзалэжной» — политику, систему образования, культуру, спорт, бытовые отношения. Многочисленные факты и проявления ее регулярно освещались средствами массовой информации на протяжении последнего десятилетия, но столь сильна над нашим сознанием власть прежде сформированных стереотипов и убеждений, что до сих пор Русские не могут взглянуть на «украинцев» и их идеологию трезвыми глазами, воспринимая их ненависть и откровенную враждебность в качестве «мелких шалостей» и капризных выходок невоздержанного «младшего брата».

Честно признаюсь, я и сам долгое время жил в плену подобных иллюзий, пока реальный жизненный опыт не показал полную их несостоятельность.

Глава 4.Украинская ненависть: магистральный вектор — Русские

Судьба распорядилась так, что после 1991 г. мне неоднократно приходилось бывать на Украине в служебных командировках, порой достаточно длительных, непосредственно сталкиваясь с этой ничем не мотивированной и абсолютно ни на чем не основанной ненавистью ко всему Русскому: Русскому Народу, Русскому языку, Русской истории, Русской культуре, — всему, что олицетворяет собой Россия. Стремясь постигнуть ее подлинные истоки и смысл, я не единожды вступал в общение с так называемыми «щирыми украинцами», теми, кто искренне верует в самостийнические россказни про тысячелетнее «иснування украинськои державы», «московськэ панування», «росийсько-украинськи вийны» и тому подобный бред, усиленно насаждаемый сегодня украинскими СМИ, — и лично убедился, сколь глубоко укоренена она в сознании каждого «украинца», составляя центральный стержень его психологии, мировосприятия, поведенческих стереотипов, смысл общественного и личного бытия.

С одним из таких «идейных» я случайно столкнулся в Киеве, на Майдане Нэзалэжности. Он раздавал какой-то бандеровский листок и на весьма русифицированном варианте «мовы» с чувством рассказывал прохожим о том, что «украинцы» по-прежнему в неволе, ибо «москали», вкупе с пятой колонной всяческих «интернационалистов», расхищают национальные богатства Украины, грабят украинский народ (на календаре, между прочим, был 1998 год: седьмой год «нэзалэжности и самостийности»). Свои утверждения он, как это обычно и принято у «украинцев», подкреплял не конкретными фактами, а почти площадной бранью, дышащей неподдельной злобой и ненавистью к этим самым пресловутым «москалям».

Его никто не слушал. Задержавшись на минуту и взяв газетенку (благо, раздавалась бесплатно), народ спешил дальше по своим неотложным делам. Я остановился. Неподдельный интерес, проявленный мною к гневным филиппикам в адрес «московских империалистов», привлек его внимание. Наверное, он подумал, что если я и не единомышленник, то, по крайней мере, из числа сочувствующих. Во всяком случае, проклятия и угрозы по адресу «москалей» зазвучали с удвоенной силой и еще большим пафосом:

— Пусть помнят подонки, грязь Москвы, что ничего у них не выйдет Мы будем защищать свободу и независимость Украины с оружием в руках. Украинский народ не уничтожить, как и маленький, героический чеченский народ! Смерть московской пятой колонне! Смерть московскому империализму! Да здравствует независимая Украина! Уничтожим москалей!..

Его боевые кличи, конечно, не оставили меня равнодушным. Ведь этот парень (а было ему лет двадцать пять, не больше), призывал убивать Русских, т. е. людей той национальности, к которой принадлежал и я. Эвфемизм «москали» сути не менял. Ненависть его была искренней, не театральной, а обтрепанный, замызганный вид заставлял предполагать, что передо мной не циничный наемник, работающий за мзду, а человек, так сказать, «идеи». А такие «идейные» слепо веруют всему, что проповедуют и без лишних церемоний готовы жертвовать чужими жизнями ради осуществления своих «идеалов».

Я подошел к нему. Не для того, конечно, чтобы объявить войну. Столкнувшись со столь откровенным проявлением русоненавистнической сущности украинства, я решил выяснить те глубинные источники, которые ее питают, выяснить не на теоретическом уровне, а в непосредственном общении с живым носителем этой идеологии. Хотя украинство этого волонтера от самостийничества, как я догадывался, носило достаточно поверхностный, наносной характер. Косноязычная «мова» его никого не могла ввести в заблуждение: было ясно, как день, что для него она внове и владеет он ею слабо, на уровне начальных классов украинской школы. Вероятно, принялся за ее изучение год, от силы, два назад.

вернуться

67

Очерки истории исторической науки. М.: «Наука», 1960, т.2, с.146

21
{"b":"136590","o":1}