Сильвия рассказала мне еще об одной жертве – самонадеянном молодом студенте с длинными ресницами, отце ее неродившегося ребенка, Габриелы или Паблито, выбитого армейскими сапогами из тела матери. Хорхе действительно был арестован на следующий день после переворота, когда солдаты ворвались в Технический университет. Через пять дней его обожженное, избитое и изрешеченное пулями тело было опознано безутешной матерью. Та хрупкая семья, которую Сильвия создала в эти бурные месяцы 1972–1973 годов, оказалась полностью разрушена.

«Революция, товарищ, это не игра».

Сильвия, которую я встретил в Буэнос-Айресе, была совершенно не тем человеком, которого я оставил в Чили. Она меньше улыбалась, она пребывала в отчаянии. Раньше она была необыкновенно хороша и полна жизни и знала это. Сильвия нравилась самой себе и имела на это полное право. Холодный Стокгольм, тяжелая жизнь в изгнании побудили ее уехать, и она снова прилетела в Буэнос-Айрес. А сложная паутина истории продолжала плестись, пока футболисты ставили мяч, готовясь пробить угловой, и уже хитрый старый аргентинский политик возвратился домой с новой женой – танцовщицей из ночного клуба, а молодые люди готовили приветственные лозунги, которые окрасятся вскоре их собственной кровью, когда пули засвистят вокруг аэропорта Эсейса.

Я тоже готовился к переезду. Я бросил теплую Гавану, променяв волны Карибского моря на мою родную Рио-де-ла-Плату, на атлантические ветры и родину на том берегу. Мы бежали от поражения в Чили, чтобы разобраться в нашем собственном поражении в Уругвае. Неужели мы не поняли настроение масс? Или в нашем теоретическом подходе оказалось недостаточно марксизма-ленинизма? Может быть, мы недооценили реакцию среднего класса, не смогли убедить их в том, что систему, основанную на насилии, можно победить только насилием? Все выглядело так серьезно и так не соответствовало происходящему. Напав сперва на тупамарос в 1972 году, армия объявила войну практически всем, кто был на левом фланге. В отличие от Чили, наш переворот был ползучим, продолжаясь, пока армии не надоел даже фасад демократии и она не избавилась от жалкого президента Бордаберри и его бутафорского законодательства, чтобы открыто взять власть, которая и так принадлежала ей уже несколько лет.

В Аргентине тоже начался кризис. Демократический фасад поддерживался прогнившими брусьями. В Буэнос-Айресе тоже немало было насилия – Montoneros[41] боролись с коррумпированным правительством Изабель Перон, а эскадроны смерти вешали свои жертвы на деревьях для острастки. Но в городе было много уругвайцев и чилийцев, спасавшихся от гораздо более худших репрессий, и я снова встретил там Сильвию. Это было мучительное и неловкое воссоединение, с оттенком любви, перечеркнутой судьбой, злым роком. Жизнь жестоко обошлась с Сильвией, и она немного поблекла. Но мы снова были вместе в одном городе, и это стало для меня самым главным, хотя я знал, что все изменилось.

«Вы все равно услышите меня. Меня запомнят как достойного человека».

Поезд со скрипом отъезжает от станции «Ливерпуль-стрит», я еду в клуб «Саблайм», чтобы заступить в свою смену. Мы ползем через Бетнал-Грин и Ист-Энд. Вспоминая тот год в Чили, я слышу слова из последней речи Альенде: «Очень скоро откроются широкие пути для всех свободных людей, идущих строить более совершенное общество». Грохочет поезд, и под ритм колес слова повторяются в моей голове – широкие пути, широкие пути, широкие пути, широкие пути. Из окна поезда мне видны только темные узкие улицы города, который стал моим домом.

– Приехал раз один чувак в Лондон. Из деревни. Из глухой. И отправился в универмаг, купить кой-какое барахло. Приодеться захотел.

Ник взглянул на Марка, который только что закончил долгий телефонный разговор с пространным обсуждением Роберто ди Маттео и «кучи красивых девчонок», обнаруженных им пару дней назад в ночном клубе, а теперь решил развлечь шефа.

– Анекдот должен быть покороче. И посмешнее, – сделал Ник замечание своему помощнику.

– Да. Значит, отправляется он за брюками клеш. Подходит к продавцу: «Мне бы пару красивых брюк клеш». А продавец отвечает: «У меня как раз есть то, что вы ищете, мистер». Чувак примеряет эти грандиозные штаны и говорит: «Ну, потрясающе, беру». Продавец кладет их в мешок и замечает: «Вот что, к ним нужно еще галстук-селедку. Не желаете примерить?» «Нет, спасибо, боюсь, рубашка потом не отстирается».

Секунду Ник и Эмма, новая секретарша, остановившаяся рядом, чтобы послушать шутку, молчали. Потом Ник рассмеялся. Эмма выглядела озадаченно.

– Я не понимаю, – пожаловалась она наконец, – я никогда не понимаю соль в анекдотах.

– Это оттого, что ты слишком молодая и слишком тупая, – ответил Марк, считая это, очевидно, агрессивной манерой флирта, но Эмма покраснела и пошла прочь с обиженным выражением лица.

– Но ты ведь понял, Ник, правда? – продолжал Марк, не замечая своей грубости.

– Да, очень смешно.

– Можешь рассказать Большому Рону, когда увидишь его в следующий раз.

– Ладно. Слушай, мне кажется, что твой комментарий не слишком понравился Эмме.

– Правда? Это плохо. Я как раз собирался пригласить ее выпить. У нее очень эротичные груди.

– Эротичные?

– Да, ты не заметил? Они у нее конической формы.

– Нет, боюсь, что я не заметил конических грудей Эммы.

– А ты обрати внимание. Они довольно необычные. Необычные, но в хорошем, а не в плохом смысле.

– Что ж, продолжай ее очаровывать таким способом, и, возможно, ты узнаешь их из первых рук.

– Ты так думаешь?

– Нет, конечно. Неужели ты сам не понимаешь? Советую тебе извиниться перед ней. Как насчет тех вырезок, о которых я тебя просил?

Марк посмотрел озадаченно.

– Я отдал тебе все вырезки по истории Рона Драйвера. Они в деле. Ты не просил меня достать их оттуда.

– Я говорю не о Роне Драйвере. Я говорю о том убийстве, об охраннике – вспомнил?

– А-а, да. Я звонил, но мы пока ничего не получили. Я позвоню еще раз и напомню.

Ник кивнул и некоторое время сидел, размышляя. Он не рассчитывал, что в центральных газетах окажется много материала об этом убийстве и последующем судебном разбирательстве. Ник договорился с местной газетой о встрече на следующий день и надеялся узнать хотя бы фамилию детектива, расследовавшего тот случай. Затем ему нужно было посмотреть сам клуб, поговорить с владельцем и побеседовать с другом Джорджа Ламиди, который по-прежнему там работал и которого Кейтлин окрестила «это не важно», или, кратко, НВ.

– Что тебя так заинтересовало в этом деле? – спросил Марк.

Ник видел, как в другом конце офиса Эмма возмущенно рассказывала о грубости Марка Ксении, одной из молодых журналисток, работавших над делом «синдрома ложной памяти». Ксения состроила гримасу и сделала рукой быстрое движение, показывающее, каким словом лучше всего можно охарактеризовать Марка. Кажется, она убеждала Эмму предпринять какие-то действия, и не без успеха, поскольку Эмма смотрела на Марка глазами, сузившимися от презрения. Ник усмехнулся и уже хотел было обратить внимание Марка на происходящее.

– Ты меня слышишь. Ник?

– Да, извини. Ну, будут же новые передачи, и всегда хорошо иметь про запас несколько идей.

Это лишь отчасти соответствовало истине. У Ника был только этот контракт и все. Он не слишком беспокоился, поскольку мог позволить себе пару месяцев не работать, особенно после всей этой суматохи с мотанием между Лондоном и Бирмингемом. Были и другие варианты: Уилл что-то говорил о новой программе, посвященной молодежному туризму, хотя условия казались слишком заманчивы, чтобы вызывать доверие. Ему также звонили по поводу документального фильма о проблемах, встающих перед теми, кто просит политического убежища; тема была заслуживающей внимания, но скучной. Над чем он точно не собирался работать, так это над программой в трех частях, которая должна была «изнутри» взглянуть на проблемы собачьего приюта в Бэттерси. Ника удивило, что в Британии еще остались места, которые телевидение не осветило «изнутри». Казалось, оно побывало внутри оперных театров, больниц, гостиниц, аэропортов, доков, футбольных команд и всех служб помощи в чрезвычайных ситуациях, причем самые интересные отснятые при этом кадры показывали людей, которые выглядели полными идиотами или бранились перед телекамерами. Как правило, искусные телеоператоры умели в тот или иной момент схватить такие кадры, и Ник определенно не собирался участвовать в очередном показе «тяжелого труда, невидимого для публики» все равно – где, а уж тем более – внутри заведения для брошенных собак.