— Понимаешь, — сказал я, — странно все как-то… Мне кажется, что я должен что-то сделать.
— Что?
— Не знаю… В том-то и дело. Сделать должен, но не знаю что.
— А почему бы тебе просто не поехать куда-нибудь и отдохнуть?
— Его кто-то убил, а я буду спокойно отдыхать?
— А ты хочешь поиграть в сыщика?
— Не знаю… Но ты представь — убили близкого тебе человека. Кто-то затянул петлю на его шее и задушил. Медленно и хладнокровно. Неужели ты поедешь к морю и будешь спокойно валяться на песочке?
— Я не хочу ничего представлять. Во всяком случае, брать на себя роль благородного мстителя не буду точно. Это дело полиции.
— Я понимаю, что это дело полиции. И не собираюсь выполнять их работу… Но не просто же так сидеть!
— Послушай, — она подалась вперед. Я посмотрел на ее грудь в вырезе майки и на мгновение забыл о друге. Она поймала мой взгляд и едва заметно улыбнулась. — Каждый день кто-то кого-то убивает. Каждый день люди задаются тем же вопросом, что и ты. И, в конце концов, возвращаются домой и включают телевизор, чтобы узнать, чем кончилось дело… Каждый должен делать свою работу. Полиция — ловить убийц, учителя — учить, художники — рисовать и так далее…
— Вот поэтому… — начал было я, но замолчал. Что толку объяснять! Я и сам не мог разобраться в своих мыслях.
— Вот поэтому, — она допила свою колу и поставила стакан так, словно ставила точку в нашем разговоре. — Выбрось свои бредовые идеи из головы и живи дальше. Кстати, мое предложение насчет выходных остается в силе.
— Ну что, тебя подбросить?
— Не надо, — сказала она и встала из-за стола, — поймаю такси. Позвони.
Она нагнулась, снова чмокнула меня в щеку и вышла из бара.
Я злился на себя. Зачем затеял этот разговор? Чего я ожидал от него? Что она рассеет мои сомнения? Но никто не сможет дать тебе верный ответ, пока ты не дашь его сам себе. Потому что не знаешь, что верно, а что нет.
* * *
К дому я подъехал, когда было уже совсем темно. В голове была какая-то каша, кости ломило от усталости. Единственное, что мне хотелось, — принять душ и завалиться спать. Сон — лучшее решение, если нет других решений.
Но когда я открыл дверь своей квартиры, усталость сняло как рукой. Здесь кто-то побывал в мое отсутствие. Я почувствовал это сразу, как только шагнул в темную прихожую. Сердце сжалось и крошечным комочком ухнуло куда-то вниз. Я замер, боясь пошевелиться. Что, если он еще не ушел, а подкарауливает меня в темноте с удавкой в руках? Ладони стали липкими от пота.
Не знаю, сколько я простоял так, не двигаясь и почти не дыша. Наконец первый испуг начал проходить. Я нащупал на стене выключатель. В прихожей никого не было. Тогда я быстро прошел по всей квартире, включая свет везде, где было можно. Дом, естественно, был пуст. И не было никаких явных следов пребывания здесь чужака. Все вещи были на своих местах. Точь-в-точь так, как я их оставил, уходя утром.
Я прошел по квартире еще раз, пытаясь найти хоть что-нибудь, что подтвердило бы мои страхи. Но зацепиться было не за что. Тем не менее, ощущение, что кто-то был здесь, меня не покидало. Наоборот, оно стало еще отчетливее.
Мне вспомнился вопрос следователя. Может, он что-то знал о рукописи? И днем здесь побывала полиция? Я заглянул на книжную полку. Папка была на месте.
Телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть. Мне пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, прежде чем снять трубку.
— Слушаю.
— Это я, — девушка звонила уже из бара. На заднем фоне были слышны музыка и голоса. — Извини, что резко говорила с тобой. Был тяжелый день… Да и еще ночь в баре… В общем, не обижайся. Давай встретимся на выходных и все обсудим, хорошо?
— Да, конечно… Я не обижаюсь. Все в порядке.
— Тогда до встречи?
— До встречи.
Я положил трубку. Этот короткий разговор странным образом меня успокоил. Так всегда — стоит кому-то ворваться в твой мирок, и ты понимаешь, что рядом жизнь идет своим чередом. И становится легче, что бы у тебя ни происходило.
Насвистывая, я прошел на кухню и сварил какао. Потом долго валялся перед телевизором, бездумно переключая каналы. Одиночество хорошо учит убивать время. О том, что кто-то мог побывать в квартире, пока меня не было, я больше не думал. Теперь эти страхи казались мне нелепыми. Бред смертельно уставшего параноика.
Когда телевизионная мешанина надоела, я взял с полки рукопись и сел в кресло. Не то чтобы мне очень хотелось прочитать ее. Просто мелькнула мысль, что, может быть, она прольет свет на смерть друга. Он не был сумасшедшим. Наоборот, он был нормальнее меня и всех моих знакомых. А значит, у него были веские причины спрятать эту рукопись у меня. Если я пойму, почему он так поступил, я пойму, почему он умер.
Я открыл рукопись на той странице, где закончил читать вчера, и чуть не выронил ее из рук. Между страниц лежал серый пепел от сигареты. Кто-то курил и стряхивал пепел на рукопись, как в пепельницу. Я почувствовал, как на затылке зашевелились волосы.
Сам я бросил курить два года назад, когда развелся с женой. Обычно в таких случаях люди курить начинают. Я, наоборот, бросил. И с тех пор ни разу не закурил.
Мне хотелось вскочить и бежать из квартиры. Бежать все равно куда. Бежать, пока мышцы не начнет жечь огнем, пока легкие не разорвутся, пока сердце не перестанет гнать кровь по венам…
Но мой взгляд упал на строчки раскрытой на коленях рукописи. И я не смог отвести его. Буквы начали увеличиваться в размерах, наплывать на меня, и уже через минуту я сидел оцепенев, не в силах пошевелиться. Глаза скользили по строкам без всякого волевого усилия с моей стороны. Это было похоже на гипноз…
О погонщиках верблюдов
Путь Танцующего лежал через пустыню. Много дней и ночей он шел один через пески, и сердце его было переполнено любовью и истиной, которые он не мог излить.
И вот однажды он увидел погонщика верблюдов, который остановился на отдых со своим караваном.
Танцующий приблизился к костру погонщика и сказал ему:
— Ты первый человек, которого я встретил после того, как обрел знание. Я хочу поделиться им с тобой. Оно слишком велико для одного человека.
— Что же это за знание? — спросил погонщик. — Как разбогатеть? Как отыскивать воду в пустыне? Как сделать верблюдов вдвое сильнее, чтобы они могли перевозить больше грузов?
— Нет, — ответил Танцующий. — Ты не станешь богаче, и твои верблюды не станут сильнее… Но дух твой воспарит к звездам, и звезды примут его. Ты научишься лучшему танцу на Земле — танцу свободы, но не свободы от мира, а свободы для мира. Ты будешь волен любить и ненавидеть, но в этом не будет твоего Я. Ты сможешь карать и миловать, но без мук и без сожалений… Весь мир будет лежать перед тобой.
— Зачем мне весь мир? — рассмеялся погонщик. — Подари мне дюжину верблюдов, а мир оставь себе.
Долго молчал Танцующий, удивленно глядя на погонщика верблюдов.
Наконец заговорил он, и голос его был подобен небесному грому и журчанию тихой реки, плачу ребенка и рычанию свирепого тигра.
— Дюжину верблюдов просишь ты? Я станцую тебе о дюжине верблюдов. И не говори потом, что слова Танцующего жалили тебя подобно тарантулу. Жалят не слова, а отражение твоей души в них.
У каждого есть своя дюжина верблюдов. И высшая истина погонщика звучит так: если ты можешь мне что-то дать — дай мне еще одного верблюда. Цель погонщика — сохранить и приумножить свой караван. Страх погонщика — потерять его. Потому что, потеряв караван, потеряет он и самого себя. Ведь не может быть погонщика без верблюдов.
И счастлив он в своей истине и своем страхе, ибо не знает иного счастья. Но в этом счастье сам он уподобляется своим верблюдам. Те тоже рады жесткой траве, потому что не пробовали цветущего клевера.
Счастье погонщика рождает его ненависть. Ненависть к тому, кто говорит: «Познай иное». О, это страшные слова! В них слишком много свежего воздуха с горных склонов. А погонщику милее запах верблюжьей шкуры. Эти слова подобны хрустальной воде лесного ручья. А погонщик радуется кислому молоку верблюдиц. В этих словах отражение света звезд. Но погонщик не любит поднимать глаза к звездам — так можно легко лишиться своих верблюдов.
Поэтому ненавидит погонщик слова «Познай иное». И еще больше ненавидит он того, кто их произносит. Ведь в нем, как в зеркале, отражается кривая гримаса Владеющего-Дюжиной-Верблюдов-и-Не-Желающего-Ничего-Другого. А кто хочет видеть собственное убожество? Для этого нужно иметь дух, подобный лезвию меча. Но погонщику не ведомо само слово «дух».
Поэтому закрывает погонщик глаза, чтобы не видеть. И закрывает уши, чтобы не слышать. А стоит связать ему руки, он, кривляясь, как обезьяна, кричит: «Дай мне еще дюжину верблюдов, а мир оставь себе, ибо не знаю я большего наслаждения, чем считать и пересчитывать, владеть и преумножать. Верблюды — вот мой мир, "У меня есть" — вот моя молитва», — вопит погонщик. И смерть он ненавидит только потому, что она отнимает у него караван.
Так закончил свой танец Танцующий и устало опустился на землю.
— Красивы твои слова, — сказал погонщик. — Но теперь ты пойдешь пешком по раскаленному песку, а я поеду на верблюде.
— Вот она — мудрость погонщика! — весело воскликнул Танцующий. — Зато я пойду туда, куда стремится мой дух, а ты — куда тебя повезет верблюд.
