Вместе с более умеренными министрами Коковцов рассчитывал на поддержку Государственной Думы, но не тут-то было. После столыпинского переворота 1907 года Дума стала послушной. Наибольшее число мест в ней принадлежало созданной «под Столыпина» и возглавлявшейся А. И. Гучковым партии «Союз 17 октября» (правильнее ее было бы называть «Союзом профанации 17 октября»). В 1912 году срок полномочий Третьей Думы истек, и состоялись выборы в Четвертую. Благодаря столыпинской избирательной системе и секретным денежным вливаниям в избирательную кампанию,[388] состав Думы изменился мало. Казалось бы, правительство и дальше могло рассчитывать на ее поддержку. Но камнем преткновения стал Распутин. Против «темных сил», окружающих престол и губящих государство, выступил с думской трибуны лидер октябристов Гучков!

Став русской царицей, Александра Федоровна мечтала как можно скорее подарить мужу и своей новой стране наследника престола. В этом она видела свой религиозный и патриотический долг. Но у нее рождались дочери. Страстное желание родить мальчика привело даже к мнимой беременности. Организм Александры Федоровны перестроился так, что сначала ей самой, а потом и всем окружающим стало ясно: императрица в интересном положении! Когда все сроки прошли, а родовых схваток не наступало, стеснительная государыня согласилась допустить к себе врача. Он и установил, что ее набухшее чрево наполнено… пустотой! То было самовнушение огромной силы, полная победа духа над материей! Увы, не совсем полная… Но, тем не менее, на такое способны только очень страстные, одержимые натуры. Одержимые тяжелой душевной болезнью — истерией.

Через десять лет после замужества императрица добилась того, к чему стремилась: родила сына! Радость августейших супругов была безмерной. Но затем на них обрушился удар невероятной силы. Наследственная болезнь царевича, гемофилия, была почти равносильна смертному приговору. (Дефектный ген, передаваясь в роду предков Александры Федоровны по женской линии, проявлялся у мужчин).

Глубоко религиозная женщина, Александра Федоровна должна была бы увидеть в своем несчастье знак Божий. Возмездие за гордыню, за отказ покориться судьбе. «Ты хотела сына — вот тебе сын, обреченный на муки и раннюю смерть».

Императрица с наследником

Но не такой была ее вера в Бога, ее религиозность! Покориться? Нет, только не это. Ведь Господь Бог может все. ВСЕ! Надо достучаться, докричаться, домолиться до него. Надо найти к нему путь. К мольбам простых смертных Господь глух: грехи обесценивают их молитвы. Но есть праведники, Божьи люди, на них нисходит благодать. Их молитвы достигают до престола Всевышнего; на их просьбы Он откликается. Молитвами праведника наследник будет спасен. Да и всю царскую семью, и Россию, он будет беречь от невзгод и несчастий, как талисман. Надо только найти такого праведника, найти свой талисман!

И случилось так, что когда наследник, при очередном обострении болезни, лежал, обессиленный от потери крови, и растерявшиеся врачи предсказывали самое худшее, «отец» Григорий возложил на него свои заскорузлые руки с грязными ногтями и уверенно сказал, что мальчик будет жить.

И мальчик выжил!..

Квадратура круга была найдена: царица обрела свой талисман.

В литературе о Распутине есть немало уверений, что он действительно обладал даром ясновидения, гипнотического внушения, пророчества. В эту мутную область я не вторгаюсь. Бесспорно одно — умение старца распознавать людей и находить правильный тон, особенно с теми, кто склонен был поддаваться его чарам. Императрицу он раскусил безошибочно. Понял, как она одинока, как тяжело себя чувствует в свете, с его условностями, лицемерием, искательством, лестью, злословием. Хитрый и умный мужик надел на себя маску еще большего простака и грубияна, чем был на самом деле. Это был правильный ход. Императрицу не шокировали его мужицкие манеры, нечесаные патлы, наглый взгляд, вульгарное «тыканье». Все, что было в нем отталкивающего, ее привлекало, так как свидетельствовало о его бесхитростной натуре, искренней преданности и — прямой связи с небесными силами. Она внушила себе (а внушить себе она могла все!), что его устами с ней говорят Бог и народ. Тот Бог, от которого исходила власть ее мужа и зависело исцеление ее сына; и тот народ, который безмерно обожал своего государя и свою государыню — в противоположность «образованному классу», всегда недовольному и чего-то требующему.

В родном селе Покровском (Тюменского уезда, Тобольской губернии) Гришку Распутина знали как бездельника, хулигана и конокрада. От его дебошей стонало все село, сладу с ним не было и в семье: спьяну Гришка буянил, избивал родного отца. Попытки местного священника усовестить Гришку сделали их врагами. Но загулы сменялись периодами набожности. Уже имея собственное хозяйство, семью, детей, он «бросил все» и пошел странствовать по монастырям и обителям. Он ходил в рубище, изнурял себя постами, носил вериги, в истовости религиозного бдения ему не было равных. Не умея читать, но обладая цепкой памятью, он, в беседах с монахами и священниками, усвоил немало отрывков из Священного писания. Понимал он их на свой манер. При народной образности речи и туманности суждений его сентенции порой казались неожиданными, как бы внушенными свыше. Бесхитростные монахи и батюшки представляли его более высоким церковным иерархам; Гришка и им умел внушать доверие к себе и своему благочестию. Молва о Божьем страннике, «старце», ширилась и поднималась все выше.

Странствия по глухим местам привели Гришку в сектантский «корабль» «Божьих людей» (хлыстов). По их учению, Иисус не вознесся на небо, а обитает среди живущих, вселяясь в праведников-«христов». Гришке это понравилось, как и хлыстовские «радения». Они сопровождались хлестаньем собственного тела, трясением и плясками до полного изнеможения, а кульминацией становился «свальный грех», который у хлыстов считался не грехом, а Божьим очищением.

В Петербурге Распутин появился примерно в 1904 году, но молва опередила его, что помогло ему без труда войти в круг известных и почитаемых священнослужителей. Его отличили популярный религиозный деятель Иоанн Кронштадтский, епископ Гермоген, инспектор Петербургской Духовной академии и личный духовник императрицы архимандрит Феофан.

От своего духовника императрица и услышала впервые о благочестивом «старце». Привели же его к ней «черногорки» — дочери черногорского князя Негоша Анастасия и Милица Николаевны, жены великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича. Они были лучшими подругами императрицы; обе, как и она, увлекались мистикой, искали и находили блаженных и охотно поставляли их Александре Федоровне.

Распутин у себя дома на Гороховой в Петрограде

После того, как Распутин «доказал» свое благотворное влияние на здоровье наследника, ему уже нетрудно было убедить Александру Федоровну, что от него зависит благополучие всей царской семьи и короны. Общение с Распутиным стало для императрицы постоянной потребностью, но она не могла слишком часто принимать его во дворце, где каждое посещение фиксировалось и становилось известным. Странная дружба мужика и царицы и без того вызывала толки и пересуды, доходившие до насмешек и даже скабрезных намеков. Потребовалось подыскать нечто вроде дома свиданий, где царица могла бы встречаться со старцем без огласки. Выбор пал на дом Аннушки Вырубовой, благо, она жила в Царском селе, поблизости от императорского дворца.

Аннушка была дочерью управляющего императорской канцелярией А. С. Танеева и, можно сказать, выросла во дворце. В больших, широко распахнутых глазах пухленькой миловидной девушки Александра Федоровна читала столько преданности и восхищения, что не могла не проникнуться к ней взаимной симпатией. Как только она подросла, императрица сделала ее своей фрейлиной. Отношения между ними были самыми сердечными — до тех пор, пока государыня не стала замечать, как Аннушка вспыхивает при появлении государя. Надо было срочно удалить потенциальную соперницу, но сделать это так, чтобы не обнаружить своей ревности и не нанести ей обиды. Для этого был один простой способ — выдать ее поскорее замуж, так как служба фрейлины этим автоматически прекращалась. Энергично взявшись за дело, императрица подыскала жениха — лейтенанта флота Вырубова.