Параллельное выписывание совпадающих кусков текста заняло у меня три дня, но поручиться, что я выявил все совпадения, не могу: почти уверен, что какую-то часть пропустил. Задача осложняется тем, что не во всех случаях текстовые совпадения стопроцентны. Текст 1968 года подвергался-таки редакторской правке. Но в иных случаях именно правка еще сильнее обнажает пуповину, соединяющую две работы, написанные с разрывом более тридцати лет. Например, часты замены настоящего времени на прошедшее, что логично: то, что в 1968 году было настоящим, теперь стало прошлым. Кое-где текст 1968 года уточнен или эмоционально усилен. Куски не просто переписывались из одной тетрадки в другую, но продолжалась работа над словом. Например, в ШЕД-1968 можно прочесть, что евреям свойственна «чуткость к общественным течениям, к миру будущего» (стр. 29). В ДЛВ-2002 «мир будущего» превратился в «проступ будущего» (т. II, стр.252). Это, конечно, изящнее.

Но чаще текст 1968 года, напротив, разжижен, приглушен, сглажен; его эмоциональный накал ослаблен. Почему, с какой целью — об этом разговор впереди.

Пока же сосредоточимся на полных или почти полных текстовых совпадениях.

(Совпадающие фрагменты выделены жирным курсивом, так как простым курсивом пользуется Солженицын в «Двести лет вместе», а жирным шрифтом даются выделения в работе «Евреи в СССР и будущей России» в книге А. Сидорченко).

Итак, начнем с начала — с объяснения  замысла работы:

ШЕД-1968: «Рад бы я был не пытать своих сил на этой нестерпимой остроте: она еще не подступила, а сегодня так много другой, острейшей боли… Я встал однажды на путь говорить обо всем „запрещенном“» (стр. 3).

ДЛВ-2001: «Рад бы я был не пытать своих сил еще на такой остроте. Но я верю, что эта история — попытка вникнуть в нее — не должна оставаться „запрещенной“» (т. I, стр. 5).

ШЕД-1968:  «Даже писать о еврейском вопросе — идти по лезвию ножа. С двух сторон ощущаешь на себе ненавидящие глаза, укоры, обвинения, и проклятья. За одну и ту же самую недвусмысленную фразу одновременно слышишь: одним ухом — „предался жидам!“, другим — „и ты с антисемитами!“ (стр. 3)

ДЛВ-2001: „Но, по порывам общественного воздуха, — получается чаще: как идти по лезвию ножа. С двух сторон ощущаешь на себе возможные, невозможные и еще нарастающие упреки и обвинения“ (т. I, стр. 6).

Чем дальше в лес, тем больше дров.

Вот, например, такая пара фраз:

ШЕД-1968: „Но и вся история человечества в том, что из самых естественных порывов людей вырастают неестественные чудовища“ (стр. 29–30).

ДЛВ-2002: „Но в истории человечества не раз бывало, что из самых естественных порывов людей — потом вдруг да вырастали неестественные чудовища“  (т. II, стр. 251–252).

Вот два отрывка, освещающие такую „тонкую“ для „евреелогии“ материю, как библейская концепция богоизбранности евреев:

ШЕД-1968: „Что Бог избрал для своего человеческого воплощения и, во всяком случае, для исходной проповеди именно эту нацию и уже потому она избранная — этого не может отрицать христианин. Не вопить, что „нашего Христа распяли“, такие-сякие, — то было обычное ожесточение всякой фанатической толпы против своего светлого пророка, — но вспомнить: а Христос-то их избрал почему-то, хотя рядом были ясноумные эллины.

Эту загадку религиозной избранности — признать и принять“ (стр. 19).

ДЛВ-2002: „Что Бог избрал для своего человеческого воплощения и, во всяком случае, для исходной проповеди именно эту нацию и уже потому она избранная — этого не может отрицать христианин. „Распни, распни Его!“ — то было всеобычное неизбежное ожесточение всякой темной фанатической толпы против своего светлого пророка, — мы же всегда помним: Христос пришел почему-то к евреям, хотя рядом были ясноумные эллины, подальше и всевластные римляне. Эту загадку религиозной избранности — как не признать“ (т. II, стр. 18).

Изменения, которые за 34 года претерпела „загадка религиозной избранности“, невелики: два абзаца слиты в один да к „ясноумным эллинам“, обойденным почему-то Иисусом Христом, присовокуплены „всевластные римляне“. 

Автора(ров) обеих работ волнует „непропорционально“ большое участие евреев в историческом процессе. Ну, совпадение мыслей в двух разных текстах не должны удивлять: кого из евреелогов не возбуждала эта жгучая тема! Народец такой плюгавенький — под микроскопом не разглядишь, а путается под сапогами без малого четыре тысячи лет. И у ясноумных эллинов путался, и у всевластных римлян, и раньше них, и позже — вплоть до сего дня. Кого только не озадачивала эта мировая загадка! Но для нашей темы важно не то, что в двух сопоставляемых текстах сказано об этом волнующем предмете, а как. Легко убедиться, что сказано одинаково!

ШЕД-1968:  „Когда евреев упрекают, что из них непропорционально многие стали торговцами, ростовщиками, банкирами — они справедливо возражают: а социалистами? Они были передовым отрядом, создавшим мир капитала, они же — передовым отрядом, разрушившим его“ (стр. 29–30).

ДЛВ-2002: „Евреям нередко ставилось в упрек, что на протяжении истории из них непропорционально многие были ростовщиками, банкирами, торговцами. Да, евреи были передовым отрядом, создавшим мир капитала… Однако: и в разрушении монархии, и в разрушении буржуазного порядка, как и в утверждении его перед тем, евреи также послужили передовым отрядом“ (т. II, стр. 251–252).

Вот еще один пример повторяемости текста, особенно яркой — благодаря неожиданному, драматически заостренному повороту мысли:

ШЕД-1968:  „Я замечал, что именно евреи чаще других настаивают: не обращать внимание на национальность! при чем тут „национальность“? какие могут быть „национальные черты“, „национальный характер“?

И я готов шапкой хлопнуть оземь: „Согласен! Давайте! С этой поры…“

Но надо же видеть, куда бредет наш злополучный век. Больше всего блюдут, различают люди в людях — нацию. И, руку на сердце — ревнивее всех,  затаеннее всех, пристальнее всех  — евреи! — свою нацию.

Как чеховским персонажам на неудавшейся тяге остается нам вздохнуть: „Рано!..““ (стр. 15).

ДЛВ-2002: Я замечал, что именно евреи чаще других настаивают: не обращать внимание на национальность! при чем „национальность“? какие могут быть „национальные черты“, „национальный характер“?

И я готов шапкой хлопнуть оземь: „Согласен! Давайте! С этой поры…“

Но надо же видеть, куда бредет наш злополучный век. Едва ли не больше всего различают люди в людях — почему-то именно нацию. И, руку на сердце: настороженней всех, ревнивее и затаеннее всех — отличают и пристально отслеживают — именно евреи. Свою нацию.

… Выходит, с теми чеховскими персонажами на несостоявшейся ранневесенней тяге остается и нам только вздохнуть: „Рано!“» (стр. 462–463).