Судилище над Николаем — другое дело. Оно было нужно не для выяснения истины, а для революционной пропаганды. Перед лицом потрясенного мира ему бы всё припомнили: от Ходынки до Распутина, от Кровавого Воскресенья до Ленского расстрела, от «столыпинских галстуков» до еврейских погромов, от японской войны до германской, и многое другое — что было и чего не было. Такую потрясающую возможность обличения «старого мира» Ильич не хотел упустить.
Если бы «революционный суд» состоялся, то в смертном приговоре не приходится сомневаться, так что Николай в любом случае был обречен. Возможно, и Александра Федоровна. Но дети их получили бы шанс на спасение: при публичности процесса и внимании к нему всего мира даже ленинская клика вряд ли решилась бы убить невинных детей.
Во главе Красного Урала. Слева направо: Толмачев, Белобородов, Сафаров, Голощекин
Однако Красный Урал после Брестского мира не доверял Кремлю и не хотел выпускать царскую семью из своих рук. Пытаясь обмануть уральских ультра-революционеров, «болевших левизной в коммунизме», В. В. Яковлев повез августейших узников обходным путем, но, узнав об этом, председатель Уральского Совдепа А. Г. Белобородов разослал по железным дорогам телеграмму: «Всем, всем, всем!» Яковлев объявлялся изменником, подлежащим аресту и расстрелу на месте. (Его чуть было и не расстреляли в Омске). Напряженные переговоры по прямому проводу Свердлова с Белобородовым и Яковлевым привели к компромиссу. Изменив первоначальный план, Кремль приказал Яковлеву доставить царскую семью в Екатеринбург; Белобородов в ответ обязался обеспечить надежную охрану, безопасность и относительно приличное содержание семьи, а Яковлева — отпустить подобру-поздорову.
Вскоре после того, как семья поселилась в Екатеринбурге в Доме Особого Назначения (доме Ипатьева), группа заговорщиков-монархистов стала готовить её побег. Царю тайно доставлялись письма на французском языке, в них излагался план побега и давались инструкции, как к нему подготовиться. Царя эти письма глубоко волновали, он на них отвечал по тем же каналам. И они прямехонько доставлялись в местную ЧК, где готовилась эта провокация.
Зачем она понадобилась Белобородову и его подручным? Историки сходятся во мнении, что глава Красного Урала не оставил мысли о «революционной расправе», но хотел заручиться алиби. Фиктивный побег готовился для того, чтобы прикончить семью, а затем доложить Кремлю, что это пришлось сделать «при попытке к бегству».
Приближение армии Колчака к Екатеринбургу и мятеж левых эсеров в Москве сделали эти предосторожности ненужными. После убийства чекистами-левоэсерами германского посла Мирбаха (при весьма подозрительной роли левого коммуниста Дзержинского) Германия потребовала пропустить в столицу батальон своих войск для защиты посольства.[524] Принять ультиматум было невозможно — это значило капитулировать перед «германским милитаризмом», в чем Ленина и его сторонников и без того упрекали левые эсеры и левые коммунисты (а ведь на это ещё накладывались недавние обвинения в его личном сотрудничестве с германским генштабом). Отклонение же ультиматума вело к возобновлению военных действий на почти оголённом Германском фронте, а Ленин ничего так не боялся, как «бронированного кулака Вильгельма». О том, что Германия находится при последнем издыхании и на возобновление войны не пойдет, в Москве не знали. В этих условиях перевозить царскую семью с Урала ближе к Москве стало столь же опасно, как оставить её в Екатеринбурге колчаковцам. Этим и воспользовался Белобородов, потребовав санкцию на ликвидацию царя, или же «я ни за что не отвечаю». Санкция была дана — Лениным через Свердлова…
Глава расстрельной команды Я. М. Юровский и его заместитель Григорий Никулин
Когда передовые части армии Колчака вошли в оставленный большевиками Екатеринбург, они сразу же бросились к Ипатьевскому дому, где и обнаружили следы недавнего побоища. Тут же среди офицеров, обрабатывавшихся черносотенной пропагандой, пошли разговоры, что царя порешили евреи. Бестолковые попытки найти трупы привели только к тому, что многие следы преступления были уничтожены. Следователь Наметкин — первый, кому было поручено официальное расследование, прежде всего, попытался поставить его на профессиональную ногу и удалить сильно возбужденных, но не знающих дела офицеров. Это вызвало такое негодование с их стороны, что уже через неделю Наметкин был отстранен — якобы из-за недостаточного рвения. Затем полгода расследование вел И. С. Сергеев. Он и добыл львиную долю наиболее ценных вещественных доказательств и свидетельских показаний. Но так как он искал преступников, а не евреев, то был тоже отстранен, как тайный еврей и чуть ли не большевистский агент (позднее был схвачен большевиками и расстрелян). Главную роль в этой перемене декораций сыграл генерал М. К. Дитерихс, которому И. С. Сергеев передал все материалы неоконченного следствия. Вскоре М. К. Дитерихс нашел «правильного» следователя, Н. А. Соколова, «настоящего русского патриота», который и направил следствие по «патриотическому» руслу.
«Патриотам» ведущая роль Белобородова мешала тогда и продолжает мешать до сих пор. Крайние из них пытались его объевреить, перелицевав фамилию в Вайсбарт (на идиш — Белая борода). Но это приобретение относительно недавнего времени.[525] Первопроходцы до этого не додумались. Первопроходцами я называю авторов трех первых книг о гибели царской семьи, располагавших материалами незавершенного следствия. Это британский журналист Роберт Уилтон,[526] генерал М. К. Дитерихс[527] и следователь Н. А. Соколов[528] (англичанин, чех и русский — полный черносотенный интернационал!) Пришлось им задвинуть Белобородова в тень Ф. И. Голощекина, о чьем еврейском происхождении у них имелись очень шаткие сведения. При поспешном бегстве с развалившейся армией Колчака каждый из них вывез по экземпляру следственных материалов (к тому моменту уже изрядно подтасованных).[529] Один из трёх экземпляров хранится в архиве Гарвардского университета — я его там просматривал. В нём имеются показания свидетеля, который в течение двадцати минут ехал с Голощёкиным в поезде. Этот свидетель показал, что у Голощёкина волнистые волосы с рыжеватым оттенком, из чего он вынес впечатление, что тот похож на еврея. Имея такую зацепку, три мифотворца и попытались передать Голощекину первую скрипку, а заодно наградили его еврейским именем. Но сговориться между собой они не смогли: у одного из них он — Исаак, у второго — Исай Исаакович, у третьего — Шая.[530]
Павел Медведев (слева) и Петр Ермаков: оба оспаривали у Юровского честь быть убийцами Николая II
Солженицын знает, что «Шая-Филипп Голощекин славы не искал, всю её перехватил долдон Белобородов»; и что «в 20-е годы так все и знали, что это он — главный убийца царя; даже в 1936 г. гастролируя в Ростове-на-Дону на какой-то партконференции, он еще похвалялся этим с трибуны. (Всего за год перед тем, как расстреляли его самого)». (т. II, стр. 92). Тем не менее, автор дилогии ролью закоперщика цареубийства наделяет Голощекина, восклицая по этому поводу: «О, как должен думать каждый человек, освещает ли он свою нацию лучиком добра или зашлёпывает чернью зла» (т. II, стр. 92).
