«Торис, хоть здесь ты со мной!» – она обняла его за шею.

«С тобой. Отныне и навсегда – с тобой! Я свободен, детка. Я вернулся».

«Постой. Как это – вернулся?»

Она вдруг разволновалась во сне и стала пристально смотреть в его глаза – те ли? Он ли? Синие и бездонные, как море, его глаза светились покоем и радостью. Она вглядывалась с тревогой в его черты: вот сейчас пропадет, рассеется чудесное видение, навеянное странной травой из дикого леса, и она опять останется одна в пустой холодной комнате. Или?.. Неужели…

– Ты?! – ахнула она.

– Ну наконец-то, – рассмеялся он. – Я уж думаю – что это с моей малышкой? Не узнаёт в темноте? Или успела забыть?

Он склонился к ее губам, и, почувствовав их обжигающее касание, Таллури потеряла сознание. Он приводил ее в чувство новыми поцелуями – она опять отключалась. Тогда господин Нэчи стал тормошить ее и смеяться:

– Я жив! Жив! Не бойся же меня, детка, я не привидение!

Внезапно смех его оборвался, взгляд уперся, словно ударился, в ее шейный обод. Он протянул руку и осторожно коснулся его, словно удостоверяясь, не ошибся ли.

– Так вот, значит… – со стоном выдохнул он. – А я-то думал, что за чудо произошло с нами? Ты дала обет? Твоя жизнь – за мою?

– Да, любимый, да, – легко подтвердила она. – А как же иначе?

Он обнял ее и прижал к себе так, что казалось, их сердца поменяются местами.

– Когда же ты успела? – странно спросил он и тут же заторопился успокоить ее: – Ничего, ничего. Теперь всё позади, я жив, ты жива, а остальное я устрою, что – нибудь придумаю, найду решение. Не бойся!

– Я не боюсь, милый. Я давно уже разучилась бояться, очень давно.

– Давно? – вдруг насторожился он. – «Давно» – это сколько?

– Пять лет, – удивленно протянула она, с новой болезненной тревогой вглядываясь в его черты: не бредит ли она? Торис ли это? Отчего он не понимает, что случившемуся столько лет?

– Пять лет? – излом брови и вмиг потемневшие глаза выдавали изумление.

– Ну конечно пять. Я каждый день считала.

Его зрачки расширились, какой-то внутренний свет осенил озабоченные черты:

– Надвременной канал… – медленно, будто немного сомневаясь, проговорил он. – Я, конечно же, еще проверю. Но должен непременно, сегодня же, зарегистрироваться и пройти биосканирование в Храме Жизни. Хотя у меня есть практически твердая догадка – время для нас остановилось, а на всей Земле продолжало течь, и прошло, как ты говоришь…

– Пять лет, – подтвердила Таллури, готовая поскорее забыть, выкинуть из своей памяти эти кошмарные годы.

– Так вот, а для меня и моих людей оно замерло в точке входа в портал. Мы ровным счетом ничего не поняли: двигатель лайнера работал без помех, приборы не выдавали ни одной погрешности, только встали абсолютно все хронометры, и тут же, для нас – тут же, портал открылся в обратную сторону. Мы сочли, что просто ничего не получилось. Или что-то пошло не так, и канал «позволил» нам вернуться. Этого само по себе было достаточно для радости. Я распустил свою команду. И собрался идти с докладом в Сенат, решил лишь заглянуть домой ненадолго – порадовать тебя, что задание отменено и я жив. А тут… Это же чудо!

– Что это значит? Я не все поняла, – спросила Таллури, искренне не догадываясь, к чему он клонит и чему так рад в этой заморочке со временем.

– Это значит, детка, что ты стала на пять лет старше. Я – нет. И разница в годах, не позволявшая нам вступить в брак, стерта. Стерта Судьбой!

Сенату и жрецам Храма Жизни с их сканирующими кристаллами пришлось признать и засвидетельствовать тот факт, что две когорты Особого корпуса провели во вневременном коридоре пять лет без потери биологического возраста. Впрочем, кому были важны эти пять лет? Не солдатам же, «жрецам войны»! Кому еще, кроме господина Джатанга-Нэчи, командующего Особым корпусом, и Таллури нидЭнгиус, прожившей несколько лет по обету, они могли быть ТАК важны?

Праздник по поводу возвращения последней экспедиции из надвременного звездного портала был объявлен государственным. Торжества протекали несколько дней и были необыкновенно пышными. Заполненные толпами улицы и площади, украшенные цветами и знаменами здания музыканты, факельщики, танцоры и певцы – ни один закуток столицы Атлантиды не был оставлен без внимания празднующими. Ни один дом не остался в стороне.

Кроме одного.

Единственный дом, уединенный и безмолвный, был, казалось, изолирован от гудящего Города невидимой стеной. В нем жили сейчас два человека со светящимися улыбками, исполненными радостью глазами и печатью молчания на устах. Того проникновенного молчания, что позволяет общаться глубже и острее воспринимать все грани души друг друга. Им никто не был нужен и никто не мог помешать.

Через несколько дней к ним вернулась окончательно постаревшая, но еще полная сил Боэфа, готовая продолжать служить своему обожаемому господину и его невесте. И тут же (опять рыдая, но теперь – от счастья) принялась готовить дом к предстоящей свадьбе.

– Ты это окончательно решила? – глаза господина Нэчи наполнила тревога.

– Да, любимый. Мне действительно нужно повидаться с приемным отцом перед нашей свадьбой. И потом, я все же не перестаю беспокоиться о том, что…

– Молчи, – он прикрыл ее губы ладонью. – Я знаю, о чем ты. Твой страшный «ошейник» снят, но обет не отменен. Я помню.

– Не отменен, – вздохнула Таллури. – А вдруг Энгиус сможет пояснить нам, что делать?

Ей не хотелось думать и тем более говорить об этом с Торисом, но они оба помнили слова жреца из Храма Жертвы: «Обет не снят. Но если Единый окажет вам особое милосердие, ты, девочка, проживешь еще долго. Есть надежда. Будем уповать на это».

Когда жрец снимал обетный обод с ее шеи, Таллури вдруг пришло в голову: а ну как чудесное возвращение Ториса во – обще не связано с ее обещанием отдать за него жизнь? Ну, вдруг?! Лоб запылал от подобного предположения, она закрыла глаза и чуть не расплакалась от смешения чувств.

«А как узнать, – осторожно спросила она жреца, разжимавшего специальными клещами застежку обода, – как узнать, продолжает ли…» – она замялась смущенно.

«Продолжает ли обет свое действие? – проницательно закончил за нее жрец и почти равнодушно пожал плечами: – Никак. До самой… – он напрягся, с усилием раздвигая половинки обода, крякнул, наконец разомкнул их и закончил: —…до самой смерти».

И слово «смерть» он произнес тоже безразлично, деловито, будто подводя сухой итог рассуждениям о чем-то заурядном, например о домашнем хозяйстве. И будто всё было в порядке вещей: обет, чудо возвращения командующего, ее смерть. «Возможная смерть», – придирчиво уточнил жрец.

«Возможная?» – затаила она дыхание.

«Разумеется. Твоя жизнь, по обету ли, без него, всегда в руках Единого».

Таллури согласилась. Верно: важно ли теперь было знать, не втуне ли она мучилась несколько обетованных лет, если по-другому все эти годы она не прожила бы вовсе.

Как бы то ни было, навестить Энгиуса она хотела. И имела право: он обещал ей еще одну, последнюю, встречу. Ведь они так и не встретились: из-за ящеров, напавших на его пещеру. Можно сказать, что Таллури так и не воспользовалась его приглашением.

Долгие пять лет она не общалась ни с кем. Даже телепатически. Включая приемного отца. Настраиваясь на телепатический «разговор» с ним, Таллури волновалась: откликнется ли? Все-таки он теперь – «жрец Ухода», отшельник.

Он откликнулся. Почти сразу:

«Я знаю о тебе почти всё, не трать время и энергию. Приходи. Поговорим при встрече».

Назвал координаты места (далеко, в горах), где следует посадить латуфу и ждать его – он придет. Как всегда – сухо, деловито, без дополнительных эмоций, не удивляясь ни перерыву в общении, ни появлению Таллури – Энгиус оставался верен себе. Возможно, он бы и вовсе с ней не встретился (как жрец-отшельник он имел право отказать во встрече даже приемной дочери), если бы не его собственное обещание…